привлекая ее к себе. - Сегодня первый день весны - раз. Я тебя очень-очень
люблю - два. Кроме того, я сегодня славно поработал. Дописал седьмую
главу, начал новую. Хочу поразмышлять о стабильности гипотетических
цивилизаций, их жизнеспособности и долговечности. Понимаешь, от этих
факторов зависит уровень развития цивилизации.
- Понимаю, - улыбнулась Дар. - Дай-ка я сниму шубу и надену теплые
носки. Ноги прямо окоченели.
Алешин бросил нож, стал помогать жене снимать сапожки.
- Учти, - сказала вдруг она. - Развитие цивилизаций даже при
благоприятных условиях не всегда идет по экспоненте. Стремление к познанию
тоже зависит от многих факторов. Например, от природной интенсивности
разума или от того, входит ли познание в исторически выработанную систему
социальных стереотипов ценностей...
- Откуда такая мудрость? - удивился Алешин и тут же вспомнил: - Ага,
все ясно. Как говорится, сама видела. Дай я тебя за это расцелую.
Он усадил Дар в кресло, укутал ей ноги пуховым платком. Затем быстро
сервировал журнальный столик, включил телевизор.
- За тебя! - Алешин с удовольствием выпил, закусил долькой лимона. - Ты
в самом деле Дар! Понимаешь, с твоим появлением мне стало работаться.
Столько новых мыслей... Ведь в сущности проблема Контакта сводится к двум
кардинальным вопросам: есть ли иной разум вообще, и если есть, то почему
он не входит с нами в контакт.
- Ага, - передразнивая мужа, сказала Дар. - Попробуй с вами войди... Вы
же догматики. Вот ты придумал какие-то модели и закольцевал, замкнул на
них свое воображение. Сигналы подавай тебе только в радиодиапазоне,
пришельцев - в ракетах. Все это так примитивно...
- Конечно, - засмеялся Алешин. - Лучше нагишом - и прямо на лоджию.
Контакт гарантирован.
- Гена, - Дар устало откинулась в кресле. - Почему ты не можешь быть
серьезным? Или не хочешь? Почему ты каждодневно испытываешь мое, и без
того достаточно безумное, чувство к тебе? Откуда в тебе этот постоянный
скептицизм? Эти сарказм и неприязнь к людям? К тому же Меликову, например?
- К Петру Петровичу?! - возмутился муж. - Знаешь, это уже твои
фантазии. Меликов, конечно, ретроград, но как человек... Он мне сегодня
Болгарию предложил! Понимаешь? Две недели. Симпозиум не ахти какой, но сам
факт...
И вновь Дар на миг задохнулась от чувства, что все здесь, в этом мире,
зыбкое и неопределенное: понятия, чувства, эмоции, что ей, наверное,
никогда не разобраться в хаосе, где практически нет однозначности. Ведь
раньше муж говорил о Меликове совершенно противоположное. И с нею, своим
звездным даром, был постоянно невнимателен и неласков. Что же изменилось?
И как надолго? Есть ли что-нибудь вообще стабильное в этом изменяющемся,
плывущем под взглядом и рукой мире?
- Ну разве ты не понимаешь, - пробормотал муж, наклоняясь и горячо дыша
ей в лицо. - Дарьюшка! Сегодня счастливый день, и я люблю весь мир, а в
нем больше всех - тебя. Это так логично. Мои студенты говорят: "Это и ежу
понятно"...
- Ты как-то очень прозорливо написал о несоответствии уровней развития
разных цивилизаций, - осторожно заметила Дар.
Алешин стал целовать ее щеки, шею, ложбинку, которая уходила к холмикам
груди.
- Это не страшно, мой найденыш, - прошептал он. По его лицу бродила
улыбка, которую Дар не поняла бы, проживи она на Земле еще тысячу лет. То
ли униженная, то ли глумливая, то ли и вовсе сатанинская. - Несовпадения
преодолеваются. Да, да, все несоответствия и несовпадения
преодолеваются... терпением и жертвенностью.
Алешин засмеялся, с хитрецой захмелевшего человека погрозил Дар
пальцем.
- На то вы и старшие... А мы что? Мы - дети. Вот и нянчитесь с нами.
Нас такой расклад вполне устраивает.
Он будил Дар поцелуями, шептал ей бессвязные и в общем-то глупые слова,
в которые вдруг, как и тогда, осенью, вплелись просящие интонации: "ты
только будь со мной", "только не исчезай, фея моя", будто Алешин в глубине
души всегда верил в звездное происхождение жены, но притворялся, а сегодня
его ужаснула мысль о случайности и непрочности его счастья, заставила
бормотать повинные слова и неистово искать близости, будто в ней, и только
в ней - в кратком слиянии, восторге тел - была гарантия их отношений,
обещание, что все останется, как и прежде.
Успокоенный, почти засыпающий Алешин, после полуночи уткнулся головой
под мышку Дар, попросил:
- Расскажи, как там, на звездах.
И вновь на его губах сложилась во тьме непонятная улыбка.
Монография разрасталась.
Алешин днями не выходил из дому, заполняя страницы стремительным четким
почерком. Раз зашел Овчаренко: без традиционного подарка, зато с полным
дипломатом литературы и каких-то расчетов, которые затребовал шеф.
- Вот эту главку я прочту им в Болгарии, - многозначительно сказал
Геннадий Матвеевич аспиранту и, повертев перед его носом бумажной трубкой,
с хитрой улыбкой спрятал ее за спину. Слово "им" в устах профессора
прозвучало даже грозно, словно речь шла не о выступлении на международном
симпозиуме, а о решающей битве умов, в которой он непременно хотел
победить.
В эти дни Алешин как бы забыл о существовании Дар. Механически съедал
обеды, как должное воспринял умение жены печатать на машинке и тут же
засадил ее за работу.
- Я ради тебя научилась, - похвасталась Дар, когда принесла мужу первую
кипу перепечатанных страниц. - Всего за полдня научилась.
Алешин рассеянно улыбнулся.
- Раз ты фея, то должна и все уметь, - сказал он, целуя Дар в шею. -
Скажи спасибо, что я даю расчеты знакомому программисту и не использую
тебя вместо компьютера. Ведь ты смогла бы?
- Конечно, - радостно ответила Дар. - И гораздо быстрее ваших ЭВМ.
Алешин изменился в лице.
- Не надо, - попросил он. - Пусть сказки остаются для спальни,
Дарьюшка. Жизнь и твои фантазии несовместимы. Ты чересчур хорошая хозяйка
для феи.
Дар пожала плечами, отстранилась.
- Это так просто, - печально промолвила она. - Другое сложно. Мне
кажется, ты не понимаешь меня. Не веришь мне.
- Ну что ты, - Алешин направился к своему кабинету. - Я понимаю твою
любовь. Я без тебя жить не могу. Разве этого мало?
- Разве этого мало? - будто эхо повторила Дар.
"Если бы я знала, - подумала она с непонятной тоской. - Я искала любовь
и нашла ее. Странную, непохожую на рассудочно-возвышенное объединение
духовных субстанций у нас. Я вернулась в непрочный мир, в котором мало
гармонии и много страстей. Мне он нравится. Может, потому, что в родном
мире у меня не было прочных привязанностей. Но и здесь все так зыбко. И
тоже непрочно. Геннадий, конечно, любит меня, но больше тело, чем душу. У
нас одна крайность, у них - другая. А где же золотая середина? И есть ли
она вообще под звездами?"
Дар тихо заплакала (ей понравилась эта особенность человеческого
организма - слезы как будто смывали горестные мысли) и пошла в гостиную
допечатывать главу.
"Непостижимо! - мучилось ее сердце. - И Посланец, и теперь вот Геннадий
говорили о жертвенности. Почему у них, на Земле, любить - значит
жертвовать? Должно все быть наоборот. Я всегда полагала, что это чувство
сродни вдохновению: обогащает светом и радостью. Но даже если и так...
Почему Геннадия бесит, когда я обнаруживаю, что живу для него. Он же хочет
этого и в то же время хмурится, когда я говорю: "если ты хочешь", "если
так нужно". Что это? Проявление совести или обычное лицемерие?"
Это было во вторник.
А в пятницу, когда Алешин уехал в институт, в дверь робко позвонили.
Дар, не заглядывая в глазок, открыла. На площадке стояла незнакомая
женщина в черной косынке.
- Извините, - сказала она, - я со второго подъезда. Вы знаете, вчера
Паша умер, дворник наш. Павел Потапович, - поправилась она.
Дар не знала дворника, но на всякий случай кивнула.
- Я соседка их, - объяснила женщина. - Решили собрать, кто что может.
На похороны. Паша выпивал, а теперь вот трое сирот оставил. Старшая только
в седьмой класс пошла.
- Нужны деньги? - спросила Дар, с трудом вникая в логическую связь,
которая соединяла смерть выпивохи-дворника, эту женщину с энергичным лицом
и ее, жену профессора Алешина.
- Кто сколько может, - подтвердила гостья.
- Обождите минутку.
Дар зашла в кабинет, открыла шкатулку, в которой хранились деньги.
"Сколько же дать? - подумала растерянно она. Вспомнила о детях. - Трое -
это много..."
Она вынесла три четвертных, подала женщине через порог. Та механически
взяла, затем, рассмотрев купюры, удивилась, даже испугалась.
- Что вы - такие деньги! Ну, рубль там или три. Не надо, что вы!
- Берите, берите, - сказала Дар. - Это сиротам.
Вечером, за ужином, она рассказала о несчастье Геннадию. Тот слушал
невнимательно, допивал чай.
- Знаю я этого алкоголика, - жестко заметил о покойном.
Дар сказала о соседке, которая собирала на похороны, о детях. Алешин
кивнул головой: надо, мол. Дар вскользь назвала сумму и беззаботно
сообщила, что она сегодня открыла для себя музыку Грига - передавали по
радио.
- "Даже заплакала, - похвалилась она. - Я уже научилась плакать,
представляешь?!
Алешин поперхнулся чаем, поднял на нее бессмысленные глаза.
- Сколько? - переспросил он. - Сколько ты ей дала?
- Семьдесят пять, - ответила Дар. - А что? У нас же есть еще.
Алешин отставил недопитый чай, криво улыбнулся.
- Глупо, конечно, ссориться из-за денег. - Он помолчал. - Но в нашем
громадном городе тысячи алкоголиков и каждый день кто-нибудь умирает.
Каждый час. А может, и чаще. Я не могу содержать всех сирот. Не понимать
этого не может даже... инопланетянин, из какого бы института он ни был.
Прости, Дар, но ты просто ненормальная. И болезнь прогрессирует...
Он ушел в кабинет, но работал мало - ходил, даже закурил, что бывало с
ним крайне редко.
Дар попробовала почитать газету. Она опять остро почувствовала, что,
несмотря на колоссальный объем информации, которую усвоила перед отбытием
на Землю, ей катастрофически не хватает знаний о людях, их привычках,
частной жизни. Попробовала, но читать не смогла. От жгучей обиды
наворачивались слезы, газетные строки дрожали и расплывались. Вот тебе и
жертвенность, и опекунство... Вот любовь по-земному.
Дар разделась, выключила свет. Через полчаса в спальню пришел Алешин и
тоже лег. Помолчал, затем неловко попытался обнять:
- Хватит дуться. Расскажи лучше, как там на звездах.
Дар судорожно вздохнула, будто всхлипнула.
- Чисто там, - сказала она и отвернулась.
Алешин прислушался: жена чем-то стучала на кухне. Он тихонько прошел в
гостиную, открыл бар. Хотелось холодного - фужера два-три "эрети" со
льдом, чтобы снять липкую тяжесть дневной жары, разом погасить заботы дня,
которых сегодня было как никогда много. Но лед на кухне, а там Дар со
своим дурацким отношением к спиртному: всякий раз, когда ему ну просто
необходимо выпить, замирает и смотрит так, будто он по меньшей мере пьет
серную кислоту.
Алешин поморщился, налил полфужера минеральной и залпом выпил. Тут же
закурил сигарету и отправился на кухню.
Жена стояла возле окна и резала на доске овощи.
"Опять рагу, - тоскливо подумал Алешин. - Нет, она в самом деле
ненормальная - брезговать мясом... Сказать? Нет, от ее "если надо"... и
так тошно".
Дар улыбнулась мужу:
- Я купила два арбуза. Они в холодильнике.
Алешин немного оттаял душой, присел на скамеечку возле раковины мойки.
- Ты знаешь, - сказал он, разглядывая гирлянды освещенных окон
соседнего дома. - Меня этот Меликов доводит до белого каления. Он все-таки
копает под меня. Его бесит мое профессорство. Бездарность любой прогресс,
любое продвижение воспринимает как отклонение от нормы. Да, да!
Бездарность всегда считает себя нормой. Эталоном! Больше того -
государственным стандартом...
- Опять ты кричишь, - заметила Дар. - Я же тебе говорила: не обращай
внимания. Твое дело - заниматься наукой. А у вас поединок самолюбии.
- Много ты понимаешь, - озлился Алешин. - Я сегодня зашел к нему насчет
своей монографии. А он мне с ухмылочкой: "Трудную стезю вы себе выбрали,
Геннадий Матвеевич. Массы нынче обольщены идеей профессора Шкловского об
уникальности нашей цивилизации. Ваша же концепция..." Тут я ему:
"Концепция не моя, дорогой коллега. Она Джордано Бруно принадлежит".
- Можно было Анаксагора назвать. Или школу Эпикура, - сказала Дар. -
Они ведь раньше провидели.
- Эпикур, - фыркнул Алешин. - Да Меликов и о Гомере в жизни не слыхал.
Он знает только, что такое свинья и как ее подложить.
- Если хочешь, я помогу тебе, - сказала жена, нарезая кубиками
картошку.
Чтобы не выругаться, Алешин выскочил из кухни. Уже не таясь, открыл бар
и выпил еще полфужера коньяку. Захотелось что-нибудь съесть. Он опять
пошел на кухню, мысленно постанывая, как от зубной боли: "Сколько можно
повторять эти унизительные "если надо", "если хочешь"... С одной стороны,
собачья преданность, с другом - осточертевшая игра в "звездную девочку",
высшее существо. Как я только терплю..."
- Хочешь, я позвоню Шкловскому? - спросила Дар, когда он выудил из
банки маслину и бросил ее в рот. - Прямо сейчас позвоню и все ему объясню.
Ну, в общем, что ты прав.
Алешин от неожиданности чуть не подавился.
- Бред! Чушь собачья! Паранойя! - закричал он, выплюнув косточку. -
Твои сказки хороши только для постели! Для по-сте-ли! Уже сто раз
говорено: не вмешивай в серьезные дела свой бредни. Что ты ему скажешь?!
Где доказательства в конце концов? Ты можешь хоть что-нибудь доказать?
Ему, мне?
Дар побледнела, отложила картошку. Лицо ее исказилось.
- Не могу, - тихо ответила она. - Нельзя. Я же говорила тебе - почему
нельзя. Я могу только объяснить. Я много раз пробовала тебе объяснить,
помочь. Но ты ни разу не выслушал меня до конца. Не воспринял мои слова
даже за фантазии.
- Психиатру расскажешь, - зло отрезал Алешин. - Я уже консультировался:
типичная паранойя, стойкий систематизированный бред. Черт побери, только
этого не хватало! Вся страна обхохочется. Профессор Алешин довел
рассуждениями о множестве обитаемых миров свою жену до помешательства.
- Зачем ты так, Гена? - Глаза Дар расширились, наполнились слезами. -
Почему ты так боишься правды, Гена?
- Ах, правда! - съязвил Алешин, жадно раскуривая вторую сигарету. -
Правда, которая живет на пятом этаже и варит паршивые борщи! И заодно
знает истинную космологию?
Он даже встал, чтобы при этом окончательном моральном разгроме ему
помогали и рост, и умение держаться перед аудиторией.
- Хорошо, - сказал он. - Предположим - ты тайна. Я кое-что помню о
твоем появлении, документах и придуманной мной биографии... Предположим -
ты его Величество Журавль. Но ведь любое зеркало скажет обратное:
домохозяйка, обычная мещанка, клуха. Прости, по ты доступная тайна.
Домашняя, земная. Ты журавль в руках. А место журавля - в небе. Только
там! Какая же ты тайна - на этой вонючей кухне? Почему ты здесь?
Нож выпал из рук Дар.
- Почему? - будто эхо повторила она.
И тут на Алешина пахнуло холодом. Ему вдруг почудилось, что Дар одним
неуловимым движением сбросила одежду. Он вновь на миг увидел ее всю, как
тогда, в дождь. Затем свет мигнул - погас, но не совсем. Дар схватила
что-то белое, метнулась к окну. Зазвенело разбитое стекло.
- Дар!!! - страшно закричал Алешин и бросился к двери.
Он перепрыгивал по пол лестничных пролета, рискуя сломать себе шею,
что-то кричал - безысходное, непонятное для себя и понятное каждому, кто
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг