вопросительно глядя на шефа.
- Милая, ты все упрощаешь, - раздраженно сказал Алешин. - Это у вас...
там... гармония да эфирные создания, Меликов любит поесть и не любит
ездить в метро. Он, как и все мы, лучше любого пса охраняет завоеванные им
блага и жизненное пространство. Это звучит немного вульгарно, зато верно.
И вина Меликова не в том, что он живет как хочет, а в том, что он не дает
жить другим. Он боится за свой кусок пирога, потому что единственное, что
он умеет - есть и спать. А я еще умею думать и нахожу в этом определенное
удовольствие. И Михаил умеет. Такие, как мы, крайне опасны для "просто
жующих"...
- Где это там, Геннадий Матвеевич? - некстати удивился аспирант. - О
каких эфирных созданиях вы упоминали?
- Там? - переспросил Алешин, прерывая свою речь; небрежно кивнул в
сторону жены. - На Марсе, дружище, на Марсе. Там и гармония, и эфирные
создания. И такие, как... Дар Сергеевна. Жена космолога тоже должна быть
немножко не от мира сего.
Он вдруг вспомнил день, когда они решили сходить в загс, и внутренне
содрогнулся. Вечером он спросил: "Где твои документы?" Дар безмятежно
ответила встречным вопросом: "А что это?" Он разозлился, попросил ее
прекратить "звездные штучки". "Но у меня в самом деле нет никаких
документов", - возразила Дар. Она подошла к нему, заглянула в ящик, где он
хранил ценные бумаги и из которого только что достал паспорт. Затем на
минуту вышла на кухню. Вернулась Дар с улыбкой на лице и паспортом в
руках. Он раскрыл документ и чуть не уронил его. Все, все, как он говорил
тогда, насмешничая. Климова Дар Сергеевна, год рождения 1948, место
рождения... Псков. Напомни он ей сейчас - и принесет из кухни... диплом
библиотекаря... Да и приход ее! Ночью, голая, под дождем, на лоджии пятого
этажа! Эти бредни о Галактическом институте!.. Можно ли жить с таким
человеком? У него, помнится, задрожали руки. Дар словно почуяла его испуг
и смятение. Прижалась к нему, тихо засмеялась, растворяя в журчании смеха
его внезапные страхи. "Ты сам говорил, - шепнула, - что все надо
воспринимать с юмором. Ничего ведь не случилось". - "Ничего", - облегченно
выдохнул он. "И мы любим друг друга, - убеждала его Дар. - А это самое
главное! Во всех мирах и галактиках". - "Во всех мирах", - согласился он.
- Я вам лучше приготовлю обед, - перебила воспоминания Дар.
- Ты умница! - обрадованно зашумел Алешин. - Михаил, вы не
представляете, какая Дар Сергеевна фантазерка от кулинарии... Нет, нет, не
спорьте. Вы обедали у нас, Михаил, но вы не представляете... Но мы спешим,
Дарьюшка. Поджарь нам по-быстрому ветчины... Да, и сухарики, пожалуйста,
не забудь. С маслом...
Работа Алешина преображала.
Он погружался в нее не сразу. Сначала перебирал записи, затем на
какой-нибудь "спотыкался", начинал проверять мысль: углублялся в источник,
мог зачитаться на полчаса и больше, обращался к работам других ученых, как
бы сравнивая свои представления с утверждениями предшественников и коллег.
На письменном столе, диване, даже на подоконнике накапливались десятки
книг и журналов. Алешин начинал писать и мог углубиться в работу, а то
бросал ручку, расхаживал по кабинету, снова хватался за чью-нибудь
монографию, пораженный внезапной мыслью, бросал книгу и бежал к столу,
чтобы сделать пару пометок на листе ватмана, которым накрывал стол.
- Посиди у меня, - всякий раз просил он Дар, приступая к работе.
Дар забиралась с ногами в кресло, читала что-нибудь или слушала отрывки
из монографии, которые Алешин оглашал с радостью полководца, одержавшего
победу и объявляющего о ней своему народу. Народ в лице Дар частенько
устраивал "полководцу" разносы, которые Алешин тоже подчинил работе. Дар
подметила: муж, как философ, моментально схватывает любую ценную мысль или
критику, тут же сам развивает их, подчиняет своей идее или отбрасывает, но
обязательно сам. Когда ему работалось, от Алешина исходили сила и
уверенность. Он как бы начинал светиться изнутри, и от этого в их доме
становилось теплее.
Уходил в институт - и свет мерк. Алешин будто выключал его, покидая
кабинет. Дар как-то сказала ему об этом. Геннадий пожал плечами.
- Здесь я летаю, хоть иногда, изредка... А там... - Он неопределенно
махнул рукой. - Там я, Дарьюшка, функционирую и заставляю других
функционировать. Часто без особой пользы. А это удручает. Словом, жизнь
есть жизнь. В ней приходится быть разным.
В тот вечер Алешину не работалось. Он выпил кофе, полистал неоконченную
монографию и еще больше скис.
- Ты чего загрустил? - осторожно спросила Дар.
Она не понимала и потому пугалась людской неуравновешенности,
эмоциональных перепадов, которые у них дома означали бы тяжелое
заболевание психики. Да, люди другие! Они быстрее живут. Короткая
биологическая жизнь, по-видимому, активизирует духовно-эмоциональную. Люди
неистовы. Они мало чего достигли конкретно, но о многом знают или
догадываются, а еще большего хотят. Желания их, увы, несоизмеримы с
возможностями, но в этом что-то есть...
- Тебе мою грусть не понять, малыш, - ответил Алешин. - Многие мудрости
- многие печали, - пошутил он, и голос его дрогнул: - Понимаешь, Дарьюшка,
я иногда теряю смысл происходящего... Мне уже сорок семь. Научные отличия
- пустое. Я достаточно умен, чтобы самому судить о сделанном. Да, были
отдельные мысли, озарения... Однако своей концепции, своей убедительной
модели Вселенной я так и не создал. Впрочем, и это пустое! Самое страшное,
что каждая моя маленькая победа в области мысли отзывалась сокрушительными
поражениями на фронтах жизни.
Алешин вздохнул, ласково взял Дар за руку:
- Понимаешь... Я стал профессором и попутно испортил характер: из
веселого парня превратился в зануду и неврастеника. Написал книгу -
потерял жену. Ради чего все это? Все эти потери? Мне больно, когда
представлю, сколько мной не сказано ласковых слов, не выпито ключевой воды
на привале, не замечено красоты. Я космолог, но звезды, увы, вижу чаще на
коньячных этикетках, чем в небе... Я стал бояться открытий, ибо за все
приходится расплачиваться. Я не хочу, Дарьюшка, написать эту проклятую
монографию и потерять тебя.
- Мне трудно с тобой, - неожиданно для Алешина согласилась жена. - Ты
чересчур неровный. Непредсказуемый. То добрый и нежный, а то язвительный и
вспыльчивый. Я знаю - это не со зла. Я знаю также, что крупные личности
часто бывают импульсивными. Поэтому я многое прощаю тебе. Однако мне от
этого не легче. Я не знала, что любить человека так непросто.
Алешин порывисто привлек ее к себе, виновато попросил:
- Не казни меня так, Дарьюшка. Я не хуже и не лучше других. Ты увидела
во мне лучшее - тогда, ночью, когда пришла... Но во мне, кроме света,
живет и мрак. А сколько привносит в нас жизнь?! Сколько во мне чужого? Не
только мудрых мыслей и возвышенных слов, но и чужого мусора, грязи, обид,
усталости?
Дар поцеловала мужа.
- Я вовсе не казню тебя, - улыбнулась она. - Поэтому я сейчас иду
спать, а ты можешь еще поработать.
Дар показалось, что она только легла и закрыла глаза, как ее позвал
Геннадий:
- Проснись, милая.
Она краем глаза глянула в окно - там стояла ночь.
- Такси ждет, - сказал Алешин и пощекотал губами у нее за ухом. - Я
заказал... Только ни о чем не спрашивай. Уговор?! Я помогу тебе одеться...
Она пробормотала что-то, соглашаясь, однако до конца не проснулась.
Если к телу, своей земной оболочке, Дар привыкла очень быстро и даже
полюбила его (сама ведь выбирала), то вот образ жизни людей, масса
алогичных обстоятельств и ситуаций, на которые приходилось тратить нервную
энергию, все это очень утомляло. В бытность эфирным существом, Дар считала
сон анахронизмом. Теперь же только он и приносил кратковременное
избавление от забот и постоянного напряжения. Первые дни Дар вообще спала
напропалую. Алешин называл ее "спящей красавицей", тревожился о здоровье,
но потом привык и смирился, как с данностью.
Проурчал лифт. На улице Дар стеганула ноябрьская стынь, но машина
стояла возле самого подъезда, и через несколько секунд она снова очутилась
в теплой полутьме.
Такси рванулось в ночную пустоту улиц.
- Подремли, малыш, - прошептал Алешин, привлекая ее голову к своему
плечу. - Ехать долго, подремли.
Дар не видела, как выбиралась машина из переплетения проспектов и улиц
большого города. Она дремала до самых Пулковских высот. Затем среди
холодных звезд возникли купола обсерватории, и такси остановилось. Алешин
заскочил к дежурному, вышел с ключами.
- Сегодня на Большом не работают, - пояснил он, увлекая Дар в высокое
гулкое помещение. - Это наша гордость - шестидесятипятисантиметровый
рефрактор.
Алешин замолчал, так как слова под сводами купола казались лишними и
никчемными. Он подвел жену к окуляру телескопа, отрегулировал высоту
сиденья.
...На нее буквально упали знакомые созвездия!
Дар всем естеством ощутила их близость, потому что знала их не по
звездным атласам, а лично, именно естеством - тем, полузабытым, эфирным,
которое переносило ее сознание в неизмеримых далях Галактики. Впервые боль
утраты - огромной, невосполнимой! - пронзила ее, оглушила, заставила
сжаться на холодном поворотном кресле.
В один из выходных Алешина, когда он отправился на дачу, Дар решила
повидать "это чудовище - Меликова". Она знала, что вместе с бессмертием
потеряла после "отречения" и все свои необычные для людей способности. Но
она также знала, насколько выше ее мозг и психика, насколько тоньше их
устройство по сравнению с земными. Хоть что-нибудь она увидит. Эманация
зла обычно бывает ярко выраженной. Если постараться, то заглянуть в душу
проректора, о котором столько толкует муж, будет не так уж сложно. В конце
концов, Медиков - объективная преграда на пути Алешина. Даже по условиям
эксперимента ГИДЗа, прими она их, опекун обязан устранить преграду. Алешин
должен как можно скорее закончить монографию и опубликовать ее.
Она долго ходила возле института. Слева от здания, возле стоянки машин,
позвякивая, разворачивались трамваи. Пассажиры то набегали гурьбой, то
исчезали в вагонах, и на остановке вновь становилось пустынно.
Она сразу узнала черную "Волгу" Меликова. Хромированные подфарники,
красные чехлы сидений. Все, как говорил Геннадий.
Молниеносно и точно Дар определила ход последующих событий. Трамваи
выходят на круг через три-четыре минуты. Путь проректора к машине в любом
случае пересекает трамвайную колею. Во время разворота Меликов должен
стоять здесь - ни на сантиметр в сторону. Она заговорит с ним, затем
сделает вид, что обозналась, начнет шутить, незаметно увлечет и выведет
его в нужную точку. Задний вагон лишь краем заденет его голову. Но этого
окажется достаточно, чтобы "чудовище" месяца три-четыре провалялось в
больнице и вышло на волю с частичной амнезией. Для жизни такая потеря
памяти не помешает, а вот из института придется уйти...
Дар поежилась. Алешин купил ей теплую шубу, а вот сапожки по недомыслию
взял осенние. Крещенский мороз пробрался к ногам, и Дар постукивала ими.
Материальное тело теперь казалось ей нелепым и крайне не приспособленным к
жизни. Эти жилища, одежда, бесчисленные болезни и опасности... То ли дело
мчаться среди звезд в виде яростного сгустка систем силовых полей, быть и
неотъемлемой частицей Вселенной, и ее хозяином.
Высокая дверь института открылась, наверное, в сотый раз за последние
часы и выпустила Меликова на улицу. Дар шагнула ему навстречу.
"Опекун обязан устранить преграду..."
Она сосредоточилась и без труда заглянула в душу проректора. Там
оказалось крайне тоскливо и еще холодней, чем на улице. Мысли Меликова шли
бессвязно, толчками, натыкаясь одна на другую:
"...Боль вроде непостоянная, приходящая, но если лопнет сосуд, эта язва
меня доконает. На операцию не согласился. Каждый раз есть две опасности:
потерять много крови, а в случае операции... Да что об этом думать... Мы
предполагаем, а случай решает..."
"Цветы... Не забыть купить цветы. И конфеты. И спрятать дома вермут.
Если Лялька приведет своих "динозавров", они опустошат холодильник, везде
нагадят своими сигаретами - кучки пепла находишь потом даже в платяном
шкафу".
"Опять звонили из журнала. А я все тяну и тяну со статьей. Погружаюсь в
сотни нелепых и никому не нужных бумаг, дремлю на совещаниях и заседаниях.
Проклятое "некогда"! Некогда просто сесть за письменный стол, разложить
записи и выписки, подумать... Это так сладко - думать. Если только я не
разучился. За четыре года ни одной статьи. Конечно, можно было бы завести
"негров". Как Алешин, например. На него вся кафедра пашет, а он их за это
презирает и держит в черном теле. Овчаренко еще в прошлом году мог
защититься - нет, придержал. Тихонько, незаметно. И главное, гад, моими
руками. Сам же, наверное, все вывернул наизнанку: мол, Меликов палки в
колеса вставляет. Не хочется ему терять такого адъютанта, это понятно.
Кому хочется что-либо терять..."
И тут Дар буквально оглушила волна липкого страха:
"Не удержаться, нет! Он молодой, напористый, его знают в президиуме
академии. Он умеет блеснуть, показать свою незаменимость в любом деле. А
что умею я? Копаться в рутине административных дел, нести все на своем
горбу... Кому это нужно? Во всяком случае, Алешин, заняв мое место, не
станет утруждать себя заботами. При желании всегда найдется какой-нибудь
Овчаренко, который станет преданной тенью, роботом-исполнителем..."
"Опять боль! Мне нельзя волноваться - лопнет язва. А не лопнет, так
придет Алешин... Придет и растопчет! Я представляюсь, ему анахронизмом,
знахарем в сверкающем храме науки. И что с того, что алешины превратили
этот храм в рынок? Да, они имеют "товар". Но они не живут мыслями, а
продают их. И философия из диалогов мудрых превращается в соперничество
знающих, из обмена возвышенным в возвышенный обман... Кроме того, Меликов,
ты уже стар, хоть и не сед. А Алешин не придет... Он уже пришел в храм, ты
его сам привел, за руку, было дело. И он не растопчет. Он уже растоптал и
пошел дальше, не заметив то, что было тобой, Меликов..."
Дар вдруг услышала панический звон трамвая, лихо вылетевшего на
поворот, и мгновенно очнулась.
Проректор шел трамваю наперерез, точнее, стоял уже на рельсах, ничего
не замечая и не слыша голоса гибели. Сейчас огромная красная машина ударит
его в бок, сомнет и бросит под колеса...
Дар кинулась вперед, рванула Меликова за отворот пальто. Он отлетел в
сторону, грузно упал на спину, в снег, но тут же повернул к обидчику
широкое дряблое лицо. Только теперь Медиков услышал душераздирающий звон
трамвая, увидел вагоновожатую, закрывшую лицо руками, и понял, где он уже
почти был и откуда чудом вернулся.
- Простите, ради бога, простите... - бормотал он, нашаривая в снегу то
ли очки, то ли отлетевшую при падении шапку.
Дар потянулась к Меликову, чтобы помочь ему подняться. Он схватил ее
руку, стал тыкаться в нее холодными мокрыми губами.
- Я так обязан, так обязан, - приговаривал он. - Вы спасли... Скажите
свое имя! Как вас отблагодарить?..
Дар вырвала руку, затерялась в толпе любопытных, тотчас же собравшихся
на месте происшествия.
Ужас былых намерений гнал Дар домой. Неоднозначность этого
примитивно-сложного мира поразила ее. Как они живут? Где у них критерии
правды, в чем они? Как отличают черное от белого и кто в конце концов прав
в данном случае: ее возлюбленный или этот тучный и, наверное, несчастный
человек, который только что чуть не погиб? И можно ли в этом мире
кому-нибудь безоговорочно доверяться, как это принято у них? Как опекать
людей, чьи правды так не похожи?!
Впервые Дар захотелось все бросить и улететь.
Муж - чудо из чудес! - повязавшись фартуком, чистил картошку.
- Где ты так долго была? Я уже начал волноваться, - упрекнул он.
Алешин помог Дар раздеться и, не заметив ее подавленности, повел на
кухню.
- Я сегодня делаю прием в честь моей звездной девочки! - заявил он,
показывая уже приготовленный их любимый салат из вареных яиц и лосося. - А
вот свежайшие золотистые сухарики. Еще горячие. И великолепные отбивные.
- Что с тобой? - удивилась Дар. - Что-нибудь случилось?
- Случилось! Что-то случилось - чувствуем мы... - пропел Алешин,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг