тогда, и теперь виделось покадрово, сюжетно, будто при замедленной съемке.
Чей-то возглас, вскрик позади. Или это судорожный выдох толпы?
Человек в белом костюме.
Он падает, точнее - катится кубарем по скальному спуску. Дальше -
обрыв, смерть.
Две параллельные мысли: "Господи, это же надо умудриться - упасть с
мостика" и "Там везде силовые ограждения, об этом упоминал экскурсовод...
Несчастье исключено".
Мощный толчок, который перебросил тело через полутораметровые перила.
Вопреки мыслям, вопреки уверенности.
Какое-то неестественно долгое падение. Наперерез тому, в белом. Удар о
землю. Резкая боль в колене.
И... радостное лицо "жертвы неосторожности", которая, оказывается, уже
никуда больше не падает, а, помогая Илье подняться, приговаривает:
"Великолепный прыжок, великолепный! Полная безрассудность! Очень рад.
Давайте скорее знакомиться: Я - Юджин... У вас великолепно развит инстинкт
человечности. Очень рад!"
"Почему именно инстинкт?" - удивился Илья.
"Да потому, что умом вы понимали - здесь некуда падать, везде силовые
ограждения. И тем не менее прыгнули... Я уже раз двадцать здесь "падал", -
объяснял Юджин, откровенно любуясь Ильей. - Вы - второй, в ком нужный мне
инстинкт оказался сильнее рассудка".
"Нарочно?" - Илья не знал: рассердиться ему или тоже улыбнуться.
"Понимаете, - Юджин стал серьезным. - Мы знаем, каким должен быть
настоящий Садовник. Но дело наше новое, тонкое и какой-либо методики
отбора в Школу пока не существует. Приходится экспериментировать..."
Юджин... Милый искатель "самородков". Прошло немногим более трех лет и
твой бывший ученик сам уже ищет "самородки". И находит.
- Поглядите-ка на него, - услышал он голос Юджина. - Развалился себе в
кресле и спит.
Комната как бы продлилась. Там, в ее нереальном продолжении, открылись
глубокая лоджия и старый сад, над которым всходило солнце (далеко же ты,
Птичий Гам!). Еще дальше сад переходил в парк, где были и широкие аллеи,
посыпанные зернистым, будто крупная соль, песком, и сумеречные тропинки...
На лоджии за шахматным столиком сидели оба наставника. Гарт улыбался, -
как всегда всепрощающе и радостно, - Иван Антонович глядел серьезно, даже
чуть сочувственно.
- Я не сплю, - сказал Илья. - Я готовлюсь к докладу. У меня редкий
"самородок".
Гарт вскочил - с доски посыпались фигуры.
- Настоящий?
- Я же говорю - редкий, - Илья нарочно тянул время, чтобы подразнить
руководителя Школы. Юджин понял это и взмолился:
- Перестань, Плюша. Скорее рассказывай, кто он и как его зовут.
Об Армандо они толковали добрых полчаса. Юджин, припомнив и взвесив все
свои планы, заявил, что через месяц, то есть в октябре, он самолично
прилетит к Илье и в два счета разлучит Армандо и с историей, и с Птичьим
Гамом.
- А теперь о главном, друзья, - сказал Иван Антонович, понимающе
поглядывая на стажера. - Как поживает твой Анатоль?
- Я многое узнал о нем, - охотно ответил Илья, мысленно сортируя
известные ему факты. - Нашел его друзей. Кстати, неделю назад к Жданову
отправилась группа молодых монументалистов, с которыми он здесь работал.
Шесть человек.
- Отлично! - кивнул наставник. Упреждая его вопрос, Илья добавил:
- Нет, ребята ничего не знают. У них там свои дела. Творческие.
- Можно подумать, что ты не имеешь никакого отношения к этому
"десанту", - подключился к разговору Юджин. Он все еще радовался находке
Ильи.
- Кроме того, я хочу повидаться с Ириной, - продолжал Илья. - Слишком
много замыкается на ней линий судьбы моего подопечного.
- Цветисто, но верно, - согласился Иван Антонович. - И что дальше?
- Дальше - сам Анатоль. В любом случае мне надо выходить на личный
контакт. Но как, каким образом? Одно чувствую - в открытую пока нельзя, не
время.
- Не перестаю удивляться, - покачал головой Юджин. - Послушаешь тебя -
мудрец, голова. И та же самая "голова" берет контур поливита... Все, все
молчу, - засмеялся он. - Кто старое помянет...
Иван Антонович забарабанил пальцами по шахматной доске.
- А что, - начал он задумчиво, - если мы организуем выставку?
Небольшую. Эдак в масштабах Европы. Живопись, скульптура, архитектурные
жанры... Дадим Анатолю кусок работы. Планировка залов, например, каталоги,
программы для системы "Инфор"... Отказаться он не откажется - просьба
общества. К таким вещам у нас уважение врожденное... Там и свидитесь.
- Европейская выставка? - удивился Илья. - Ради одного человека?
- Почему - ради одного? - в свою очередь удивился наставник. - Выставка
сама по себе дело нужное. Да если бы и ради... Какая разница - ради одного
или ради тысячи?!
- Я понимаю, - согласился Илья. - Но одно дело слушать в Школе лекции
по теории добрых деяний и совсем другое, когда уже сам творишь их, когда
начинаешь привлекать себе в помощники сотни людей, распоряжаться их
временем...
- Ты говоришь сейчас то, - Юджин прищурился, - о чем мы вам твердили
три года подряд. Да, совершить доброе деяние нетрудно. Трудно определить
меру его доброты. Где, например, избыток доброты перерастает в зло? Где
вместо исполнения желаний надо потребовать от человека максимум дисциплины
этих самых желаний? Где кончается дисциплина мысли и чувств и что считать
принуждением?
- Примерно, - кивнул Илья. Он вспомнил вдруг темпераментную речь
Славика, которую тот в Школе держал перед каждым новичком: "Садовник
должен мыслить масштабно. Представь: если для счастья одного человека
потребуется махнуть рукой на последнюю заповедную пустыню - старушку
Сахару, - махнуть и засеять ее тюльпанами, то человечество пойдет на такую
жертву". На самом деле Славик, конечно, думал о человечестве гораздо
лучше, однако новичков такая немыслимая "щедрость" поражала.
"Мы можем действительно много, - подумал Илья. - И это не исполнение
прихотей. Это осознание своей силы: Ведь только теперь, когда древний и
мудрый принцип "все для человека, все во имя человека" очистился от всех
потребительских акцентов, только теперь он засиял невиданным гуманизмом,
наполнился новым, высшим содержанием"...
- Примерно, - повторил Илья. - После неудачного экзамена я
осторожничаю, это правда. Чувство меры, конечно, великая вещь... Но я
затягиваю подготовку, а уже пора действовать.
- Пора, - согласился Иван Антонович. И добавил: - Не переживай, сынок.
Все будет хорошо. И планы у тебя дельные.
Юджин, как всегда, попрощался улыбкой.
Гуго объявился по браслету связи и, не дав Илье даже поприветствовать
себя, сыпанул:
- Слушай, Ил. Я тебе из Львова звоню. Я сейчас вылетаю. Да, да, уже
лечу. Буду минут через сорок. Так что ты меня жди. Я тебе везу кучу
подарков. Во-первых, привет от своей жены. И не спрашивай ее больше,
почему мы живем в разных городах. Так интересней, но тебе этого не
понять... Во-вторых, я добыл для тебя... Ну, что, что ты волнуешься? Да,
ту самую голограмму. Береза, первый сбор сока... Так ты не уходи, Ил.
Гулять пойдем. Вместе. Я тебе девушек наших покажу. Тс-с-с, о девушках
пока ни слова. Я еще в зоне видимости, вон Высокий Замок... Да, кстати о
твоем подопечном. Ты его "досье" слушал? Нет?
Гуго хватанул воздуху, так как запасы его в легких иссякли, и продолжал
еще быстрее:
- Ты что, забыл о Коллекторе? Это же клад для тебя. Уверен - Анатоль им
пользовался. Наш Дашко, например, и дня без него прожить не может. У меня
даже рассказ есть на эту тему. "Пиявка" называется. Аллегорический...
Это была идея.
Коллекторы возникли лет сорок назад как экспериментальные хранилища
мыслей, идей, замыслов, высказываний. Поначалу их использовали только для
сбора предложений и откликов на многочисленных референдумах и всенародных
опросах, короче - для выработки коллективных решений. Новинка понравилась.
И вскоре "коллектор" стал для человека универсальным запасником памяти,
записной книжкой и деловым блокнотом, а чуть позже - личным секретарем
каждого и даже консультантом. И все это посредством браслета связи.
Удобно, оперативно, выше всяких похвал.
Он вызвал Коллектор.
- Пользовался ли вашими услугами Анатоль Жданов? - спросил Илья у
автомата. - Если да, то отбери для меня записи личного порядка. Те,
которые характеризуют Анатоля как человека.
- Этично ли ваше требование? - вопросом на вопрос ответила машина. -
Личное - значит неприкосновенное.
- Извини, забыл представиться, - смутился Илья. - Илья Ефремов, стажер
Службы Солнца.
Ждать пришлось недолго.
Голос Анатоля, то страстный, а то глухой и какой-то сонный, заполнил
комнату:
"Я сегодня даже удивился. Старик Ион все утро ворчал относительно
фондов библиотеки. Мол, бедные они до предела, каких-нибудь восемнадцать
миллионов кристаллозаписей и около трех миллионов обычных книг... Я
поразился. Оказывается, в нашем Птичьем Гаме пропасть книг.
Ион молодец. Он не сочувствует и ни о чем не спрашивает. Он хорошо знал
маму...
Ион молодец. Но он всякий раз хмурится, просматривая мой бланк-заказ. Я
понимаю его. Там имена писателей и мыслителей прошлых веков, в частности,
девятнадцатого и двадцатого, а он полагает, что мне сейчас нужен заряд
оптимизма. Я же не хочу уподобляться героям Хемингуэя, которые ищут
спасения от тоски в горячих и хмельных недрах фиесты. Глупости это. Тоска
на празднике только звереет.
Сенека Младший сказал: "Смерть предстоит всему: она - закон, а не
кара". Но почему ты не подумал о живых, Сенека? Они-то пока вне твоего
страшного закона.
Всю ночь читал "Сожаления" Сунила Кханна. И понял: год, истраченный
мною на поиски бессмертия, истрачен напрасно. Персонология [наука о
личности (фант.)] давно доказала: индивидуальность человека, в конечном
счете, определяет долговременная память. Память есть материальная сущность
души. Да, да, той самой, единственной и неповторимой. Память - это суть
личности. Тело, пишет Сунил, можно сделать практически вечным, как и мозг.
Однако... Все, в итоге, упирается в пределы объема памяти. Их, конечно,
можно расширять: находить и использовать естественные резервы памяти,
применять различные хранилища информации, сделав их как бы филиалами
мозга, наконец, не так уж трудно научиться освобождать память, от
устаревших и ненужных знаний. Однако... Однако ни первый, ни второй пути
не решают проблему пределов жизни, а лишь раздвигают их. Третий... Он
вообще ведет к выхолащиванию и трансформации личности. Душа, из которой
что-либо вычеркнули, уже другая душа...
Выхода нет! Все уходит. Остаются, увы, одни сожаления. Бестелесные или
одетые в слова, как это сделал Сунил Кханна.
Человек не может один.
Без друзей, без дождей, без солнца.
Человек не может один.
До отчаянья.
До бессонницы.
Одиночество. У этого слова полынный привкус. Он преследует меня. После
ухода мамы - особенно. И все же... Я считаю: именно одиночество, тоска по
общению - вот что создало семью, племя, человечество. Я уверен, что и на
звездные дороги нас вывела не только абстрактная необходимость расширять
пределы познания. На поиски братьев по разуму нас ведет прежде всего
одиночество человеческого рода в целом, жажда общения на уровне
цивилизаций.
Начал работу над суперкомпозицией "Славяне". Впервые за последние годы
я, кажется, счастлив.
Ее зовут Ирина.
Мы познакомились утром. Сейчас вечер. И я вдруг понял: все то, -
неназываемое! - что мучило меня, вмещается в три слова - тоска по женщине.
Гуго был возбужден, но по дороге из Львова, к счастью, выговорился и
теперь только поводил иногда плечом. То ли все еще продолжал словесный
бой, начатый в рейсовом гравилете, то ли наоборот - отдыхал, расслаблялся
таким образом.
- Ты, наверное, мало пишешь, - заметил Илья. - Тебя буквально
переполняют слова.
- Я не пишу, - хмыкнул Гуго. - Я диктую. Сразу целые главы. Знай Дюма о
моей производительности, он застрелился бы от зависти.
На площади Зрелищ, где Илья встретил Армандо, в объеме изображения
бушевал шторм и угрожающе трещали снасти трехмачтового фрегата. Скамейки
половинного амфитеатра ломились от шумной оравы мальчишек.
Ручеек тротуара обогнул площадь и начал карабкаться на холм, в районе
которого располагался парк Веселья. Его еще называли парком Именинников.
Праздник тут шел круглый год. Каждый день сюда собирались к шестнадцати
все, кто родился в этот день, их друзья, родственники. Веселье в парке
захлестывало подчас второй уровень, но третьего, нулевого, вознесенного на
вершину холма и огражденного от всех посторонних звуков, никогда не
касалось.
Уровни общения в парках придумала Служба Солнца. Первый - свободный,
активный, подходи к любому. Второй - уровень задушевных бесед. И, наконец,
третий...
- Ты знаешь, - признался Гуго. - Ни разу в жизни не был на третьем
уровне. Представить страшно: никто с тобой не заговорит, не остановит. И у
тебя, согласно правилам игры, рот на замке... Одни птички поют.
Они проехали мимо летнего кафетерия: белые кувшинки кабин хороводили на
глади пруда, а то заплывали в тенистые заливы. "Кувшинки" иногда
сталкивались. Тогда над водой повисал тонкий, мелодичный звон.
Само же веселье сосредоточилось у старинной башни, чудом сохранившейся
в южном крыле парка. Оттуда долетала музыка, время от времени ее
перекрывали взрывы хохота. Башню прятали деревья, но Илья знал, что над
аркой ее входа сияет стилизованное, очень похожее на настоящее, солнышко и
какой-нибудь стажер вроде него раздает сейчас там подарки.
- Я не читал твою "Пиявку", - сказал Илья, увлекая товарища в боковую
аллею. - Однако аллегория ее уж очень откровенная. Как все-таки понимать
твои слова о том, что Дашко и дня не может прожить без Коллектора?
Гуго помрачнел.
- Нужен тебе этот Дашко, - проворчал он. - Пасется он там, вот и все.
- Как это "пасется"? - опешил Илья. - Есть, конечно, открытые фонды.
Остальные ведь личные?!
- Я об этом и говорю, - сердито ответил Гуго. - Мы же вместе работаем.
Коллектор для нас что записная книжка. Естественно, я знаю коды хранилищ
всех своих друзей, они - мой. И Дашко знает. Только мне и в голову не
придет копаться в чужом, личном, а шеф наш, по-моему, не брезгует.
Илья от неожиданности остановился.
- Да ты понимаешь, что говоришь? - прошептал он, вглядываясь в лицо
товарища. - Это же обвинение в плагиате, хуже того - в воровстве.
Гуго вздохнул.
- Эх ты, христовенький. Как же я могу иначе думать о Дашко, если два
года назад... А, противно говорить... Короче, Дашко самый настоящий хищник
и все тут.
- Нет уж, - твердо сказал Илья. - Я должен разобраться.
- Вот и разбирайся. Я, например, не верю в чудеса. Два года назад я
походя продиктовал в свой фонд идею непрерывного матрицирования
сверхлегких сплавов. Там была ошибка. Заметная, явная, но несущественная.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг