потом хватается за шлем, будто у него собираются отнять последнюю радость.
Просит:
- Еще! И побольше людей. Если можно... Это удивительно... Горение,
подвиг, счастье. Неужели это не только красивые слова?.. Если можно -
других... Как они?
Столько мольбы в его голосе, столько унижения, что Егора всего
передергивает. Он нажимает второй клавиш.
На этот раз старик не сразу входит в контакт. Он ловит руки стажеров и
снова шепчет:
- Еще!
И тогда Славик уменьшает время сеанса и переводит аппарат в
автоматический режим. Это называется "эстафетой" - занятие утомительное,
но интересное, даже чертовщиной отдает. Ты словно в духа превращаешься,
который облетает принадлежащие ему души... Щелк - прошло десять минут.
Теперь старик работает в Индии на уборке риса. Управляет звеном комбайнов
или лежит в тени, отдыхает. Щелк! Повар-программист одного из лучших
ресторанов Парижа. Отец семи детей. Наверное, самый добрый человек в мире!
Щелк! Путешественник-яхтсмен. Вместо крови - смесь перца и горчицы.
Щелк!.. И ты все время молод и силен. Щелк! Щелк! Щелк!
Славик сварил кофе. По своему рецепту - с солью. Ребята молча
прихлебывают из неуклюжих керамических чашек, а Оля читает свои стихи из
последнего сборника. Потом замолкает, поворачивает лицо в сторону кресла,
где лежит старик, прислушивается.
Тот неспокоен. То что-то забормочет, то всхлипнет протяжно, будто
жалуясь, то улыбнется. Счастливо-счастливо.
Помнишь, любимая, свое первое счастье? Первый сеанс, когда ты плакала
от радости, что наконец увидела мир. Ты кружилась по лаборатории,
взмахивала руками - ловила и ни за что не хотела отпускать свою синюю
птицу. Ты расцеловала тогда и меня, и Славика, и даже шлем поливита. Мне
тоже хотелось расцеловать эту удивительную машину, подарившую тебе весь
мир, а мне - тебя.
Контакты у тебя получались, неглубокие, чужой мозг не гасил твое
сознание. Кстати, разве я не говорил, что такое бывает только с очень
сильными людьми, большой воли? Так вот. Однажды я подключил тебя к
испанскому рыбаку Артуро Васкесу. И ты начала читать чьи-то прекрасные
стихи. О море, о звездах...
Море
смочило песок,
море взбегает на камни,
лижет мои ступни,
как старый
ласковый пес.
Отбегает
и снова накатывает,
дышит,
роняет изо рта пену,
в которой влажно поблескивают
кристаллы звезд
и пузырятся песни матросов,
спящих на дне с женщинами,
чьи тела из кораллов и соли.
В тот день, Оля, я спросил тебя: "А почему вы никогда не пишете о
любви?" Ты повернула ко мне сразу ставшее строгим лицо, помедлила с
ответом.
- Это слишком высоко. Будто в горах. А там легко заблудиться и
пропасть.
- О-ох, - протяжно стонет старик. Руки его мечутся, он побледнел,
судороги сотрясают тело.
- Отключай! - испуганно командует Славик.
Он быстро делает старику инъекцию кардинизина. Славик видит, как плохо
их раннему гостю, и уже раскаивается, что согласился на его уговоры. Почти
три часа "эстафеты" - это не шутка.
Старик еще слаб. Он задыхается от злости, тоски, презренья к самому
себе и шепчет:
- Назад! Верните мне молодость. Сделайте что-нибудь. Я не хочу умирать
таким, таким... Возвратите меня. Я хочу иначе. Начать все сначала.
Иначе... Возвратите!
"Опять он требует, - удивляется про себя Егор. - Но уже не зрелища, а
невозможного. Требует спасения. Мы не волшебники, поймите это, милый
дедушка. И простите эту странную машину - поливит..."
Старик хлопнул дверью. Он еле идет, и его модные ботинки загребают в
лужах мертвые листья. Егору больно смотреть на него. Он отводит взгляд от
стены-окна. И натыкается им на веселую мордашку Солнца на груди у Славика.
Солнышко, наше солнышко, думает Егор. Как мало ты еще согрело человеческих
душ, как часто - гораздо чаще, чем врачи - мы разводим руками: поздно,
жить будет, но душу спасти невозможно. Плохо, что нас зовут на помощь,
когда беду уже не спрячешь. Ни от себя, ни от других. А многие и не зовут,
и не подозревают даже, что им нужна какая бы там ни было помощь.
- Когда мы, наконец, засядем за отчет? - вопросительно ворчит Славик. -
Три месяца! Три месяца сидим на этой станции и не можем уразуметь, что
внутренний мир человека не может быть и никогда не станет общественным
достоянием... Хоть ты ему, Ольга, скажи. Он все думает, что меня случай с
Ильей ополчил против поливита...
"Славик, конечно, прав, - думает Егор. - Быть ему руководителем отдела
Совести. Потом. А сейчас у нас конкретное задание сектора по изучению
социальных последствий развития науки и техники: дать рекомендации где и
как можно использовать эту странную машину - поливит. Обнажитель душ, как
еще называет его Славик".
- Вы, наверно, устали, ребята? - робко спрашивает Оля. - Я ненадолго.
Загляну куда-нибудь - и домой. Так хочется побыть зрячей, полюбоваться
осенью.
И уже тревожно - к Егору. Ищет лицом, будто радаром:
- Вы не сердитесь на меня, Егор? А то все молчите и молчите...
Ласковая моя. Смешная девчонка. Несмышленыш упрямый. Я мало знаю слов,
в которые сразу веришь. Ну как тебе рассказать, что дождь уже кончился и
стволы желтого света выросли в нашей роще? Что засыпает полуденным сном
речка, и вода тщетно пытается смыть у берега отражения багряных и
золотистых крон. Как объяснить тебе, Оля, что сейчас мне тоже хочется
писать стихи?
Вот что я сделаю. Не скажу тебе ни слова, а сяду в свободное кресло
поливита и подключу твое сознание к себе... И тогда ты сама все поймешь. И
узнаешь, почему я так упорно молчу.
Егор словно невесомый. Словно хватил лишку молодого вина. Молча садится
во второе кресло. Надевает биошлем. Лицо Ольги все еще ищет его, ожидает
ответа.
- Подожди еще минутку, Оля... - шепчет Егор.
НЕДОСТРОЕННЫЙ ДОМ
Модуль чуть тряхнуло: еще одна река, блеснув широким серебристым
плесом, уплыла вдаль. Дальше - поле, лес, какой-то маленький город, опять
поле, паутина дорог...
Илья переезжал.
В школе Садовников после неудачного экзамена и разговора с Иваном
Антоновичем он объявился недели через две. Загорелый, обветренный,
веселый. Друзьям он сообщил, что только что вернулся из Северной Америки,
откуда привез уникальную запись. В Школе знали: Илья с детства увлекается
голографическим кино, в частности съемками деревьев, и вовсе, чужд
хвастовства. Раз говорит, уникальная, значит так оно и есть.
В библиотеке, куда Илья принес целую коробку книг-кристаллов, возле
проектора сидел Юджин Гарт. Он просматривал новинки.
- Долги - наше богатство? - кивнул Гарт на коробку и улыбнулся -
всепрощающе и радостно. "Я рад тебя видеть, - говорила улыбка руководителя
школы. - Как читатель ты, конечно, баламут и годами путаешь личное с
общественным. Ладно, я прощаю тебе это. Я готов простить тебе большее -
неудачу с экзаменом, но все же хочу знать: что ты намерен делать дальше?"
- Я не понял греха, Юджин, и уехал в Калифорнию, - сказал Илья, высыпая
кристаллы в бункер коллектора. - Я его чувствовал - грех. Еще когда от
Анатоля уходил - чувствовал. А понять не мог. И когда Иван Антонович меня
отчитывал - тоже не мог. Думал так: ну, пусть метод порочен, - виноват,
согласен, - но ведь главное-то достигнуто: понял я беду человека, понял...
Начал в Калифорнии фильм снимать - тоже не клеится... Тут-то дерево и
объяснило мне все.
- Ассоциации?
- Да, что-то похожее... Я давно хотел подсмотреть жизнь секвойи. Даже
имена ее - музыка. Веллингтония, Мамонтовое дерево... Нашел такое. Не
секвойя - красавица. Высота - сто семь метров. Общие планы я за полчаса
сделал, а что потом?.. С гравипоясом вокруг нее вертеться, думаю? Душа не
принимает. Слишком серьезное дерево, гордое. Оно же минимум три тысячи лет
прожило. В муках и радостях крону возносило. Вырастало. Эта крона как раз
и напомнила мне душу человеческую. Высоко она, далеко до нее - факт... Я
решил взобраться на дерево. Сам. Без помощи всяких там технических чудес.
Решил - и начал восхождение.
- Как? Без страховки? - на лице Юджина отразилось удивление.
- Нет, почему. Я запасся альпинистским снаряжением - специальная обувь,
крючья, веревка с карабином... И кадры пошли косяком. Оригинальные,
неожиданные, смелые. Потому что я повторял путь дерева: я вырастал вместе
с ним... Так вот. Первых веток я достиг под вечер. Что за ветер там был!
Какие только песни он мне не насвистывал. Вальсы, марши, гимны. И у всех
одно название - Вел-линг-то-ни-я.
Илью слушало уже человек десять.
- Закрепившись, я там и заночевал. На первых ветках. Ярко светила луна.
Над головой ходили темно-зеленые, почти черные, волны кроны и шумели,
шумели. А я снимал сон коры и тревогу хвои... Утром я достиг вершины. С
меня сошло семь потов, но я мог объявить всему миру: "Я познал душу этого
дерева, потому что познал его жизнь". Там, на головокружительной высоте, я
и спросил себя: "А как же ты мог подумать, мельком взглянув на срез
сознания человека, подслушав несколько мыслей, что ты уже понял беду его и
познал его душу? Стыдись, Илья, - сказал я себе. - И действуй".
- Ты покидаешь нас? - спросил Гарт.
- Сегодня же отстыкую свой модуль - и в путь. Полечу к Днепру. Там есть
маленький городок со смешным и поэтичным названием. Городок Птичий Гам.
Это родина Анатоля, и я хочу там пожить. Узнаю друзей его, родных. Прочту
его любимые книги... Словом, я должен стать для Анатоля братом, другом,
кем угодно, но только не гостем, нарочно сломавшим лыжу... Я вам позвоню,
Юджин.
За барьером лоджии едва слышно позванивала прозрачная пленка
обтекателя. Пока Илья вспоминал прощание со школой, модуль миновал желтый
мазок берега и бесшумно заскользил над океаном.
Полет предстоял долгий. Конечно, проще было бы отправить модуль с
грузовым караваном, а самому, загерметизировав кабину гравилета, прыгнуть
в стратосферу. Тем более, что подобные трансатлантические перелеты на
тихоходных модулях возбранялись. Но уж очень Илья соскучился за время
путешествия к секвойям по своему уютному жилищу да и на новом месте
хотелось обосноваться сразу и всерьез.
Илья любил свой дом.
Он получил его, как и остальные сверстники, в день третьего Приобщения
к миру, то есть в день совершеннолетия. Им тогда страшно нравилось, что
новые жилые модули стали снабжать антигравами. Делалось это по
необходимости, так как жизнь становилась все мобильнее и стационарное
строительство постепенно превращалось в анахронизм. В самом деле,
монтируется, например, крупный сельскохозяйственный комплекс. Тысячи
специалистов заняты на стройке. Вокруг комплекса вырастает целый городок.
Но вот работы подошли к концу, электронщики запустили в ход свои системы
и... городок умирает. Потому что комплексом управляют четыре оператора, а
у остальных людей появляются совершенно новые заботы. Или взять места
отдыха. Какой смысл превращать все побережья в скопище зданий, в сплошной
огромный город, когда все это нужно только на время сезона? Парадоксально,
но факт: только "привязав" дом к себе, человек окончательно решил проблему
жилья и обрел истинную свободу в выборе места жительства. Лети куда тебе
вздумалось, пристыковывай модуль к любому дому - и будь счастлив.
Они были счастливы в то далекое лето.
Их компания, восемь или девять ребят, сразу же после получения модулей
слетелась за городом и обосновала новый дом. Местность выбирали самую
запущенную - овраг возле развалин какого-то завода - и все лето
благоустраивали ее: проложили дорожку, вырыли пруд, расчистили пустошь.
Дом свой, конечно же, называли Базой, а себя - исследователями, потому что
в те годы все мальчишки бредили обитаемыми, а пуще - необитаемыми
мирами... Осенью, с началом занятий, Базу пришлось ликвидировать. Но еще
месяца полтора они гоняли бедные модули друг к другу в гости - поживу у
тебя пару дней, - пока Януш, решивший испытать себя в ручном управлении,
не разбил один из блоков стыковки. Блок ремонтировали всем классом.
Оказалось, что в нем, кроме входов и выходов водоканализационной системы,
масса других контактных линий и что после ремонта фен в ванной комнате
иногда шепеляво нашептывает последние известия.
Илья долго обживал свой дом.
Поначалу он оборудовал кабинет в стиле космического первопроходца.
Затем увлекся медициной, и рабочая комната постепенно превратилась в
операционную: с хирургическим комбайном и вечно распотрошенным муляжом
человека под прозрачным колпаком "объема стерильности". А года три назад,
когда Юджин забрал его в школу Садовников, операционную потеснила лавина
книг (это увлечение пришло от Антуана). Они удобно расположились на
самодельных стеллажах, и муляж в конце концов оказался за мощной
перегородкой из трудов по психологии, педагогике, коммунике [от слова
коммуникабельность - наука о человеческом общении (фант.)]. Неизменным в
кабинете оставался только портрет цветущей липовой ветви - разомлевшей на
солнце, пушистой, будто клуб желтого дыма, с золотистыми вкраплениями
пчел. Единственным украшением второй комнаты, которая одновременно служила
и гостиной, и спальней, была огромная репродукция арлезианских подсолнухов
Ван Гога, занимавшая всю восточную стену.
Модуль опять тряхнуло. На сей раз довольно ощутимо.
- О-ля-ля! - воскликнул Илья, выглянув в окно.
Плотные тучи нависали, казалось, над самой крышей модуля. А внизу
разыгрался настоящий шторм. Там вздымались и перекатывались зелено-бурые
глыбы воды, закипала зловещая пена. Модуль теперь болтало непрестанно: из
кухни послышался жалобный звон хрусталя и фарфора.
"Мне это, право, ни к чему, - подумал Илья. - Пыл приключений не угас,
но стал разумней... Интересно, сможем ли мы выбраться без посторонней
помощи? Попробуем..."
Он высветлил потолок и попытался на глаз определить толщину облачного
слоя. Однако взгляд тонул в черных глубинах туч, проваливался в фиолетовые
бездны; все там клубилось, перемешивалось и уносилось - мгновенно
растворялось в зловещей мгле, соединившей небо и океан.
- Попробуем!
Модуль нырнул в густое месиво туч, начал набирать высоту. В доме сразу
стало темно и сыро. Крыша-окно заплакала. На обтекателях тоже разбежались
водяные космы.
"Холодно, - Илья поднялся с кресла, надел меховую куртку. - И дышать
труднее. Ну, ничего. "Потолок" высоты полета модуля - семь тысяч метров.
Лишь бы выбраться из этого котла..."
Запел сигнал вызова, и в объеме изображения появилось лицо незнакомого
пожилого мужчины.
- Курт Леманн, - отрекомендовался он. - Служба Контроля Евразии. Вам
нужна помощь?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг