мох - ягель.
- Вы прямо Робинзон, - сказал Петров Таусену.
- Не совсем, - возразил Таусен. - Робинзон долго был один, потом ему
помогал только Пятница. А у меня, видите, четырнадцать верных друзей. Без
них я пропал бы.
- Но вы добровольно не откажетесь сейчас от многих миллионов друзей, -
продолжал Петров. - И потом все, что вы сделали, обнаруживает, конечно,
ваш организаторский талант, а все это можно развернуть в таких масштабах!..
Он взглянул на Таусена, который молча потупился, и поспешил переменить
разговор:
- А ведь это чудо, что до сих пор никто на вас не наткнулся. Доплыть
сюда трудновато, но долететь - пустяк.
И он предложил Таусену, не откладывая, собираться в дорогу.
Какие могут быть сборы? И что ему брать с собой? Разве Отто? Иринин
очень сдружился с гигантским псом и настаивал, чтобы его взяли. Петров не
возражал.
Решили взять также карликов - оленя и тюленя. Тюленя поместили в банке
с водой и закрыли ее плотной пробковой крышкой. У пробки крупные поры,
воздух в банку будет проникать, тем более что полет будет недолгий.
Из вещей Таусена взяли несколько сделанных им чучел исполинской гагарки
и с десяток ее законсервированных яиц. Таусен захватил с собой богатую
коллекцию фотографий, которые он сделал на острове.
- А вы нам не говорили, что занимаетесь фотографией, - заметил Цветков.
- Я уже два года не занимаюсь этим, - ответил Таусен. - Вышли бумага и
материалы, хотя я взял их много.
В небольшой ящик были уложены снимки с видами острова, фотографии
ветряка и других сооружений, озера, источника, сада, огорода и поля,
складов, бухты с разбитым судном, берега с норландботом и сараями. Но с
особенной любовью Таусен уложил портреты своих друзей - саамов, снятых
отдельно и группами.
Все было готово к отъезду.
Таусену одновременно было и радостно и тяжело.
"Осталось сесть в машину и в одну секунду расстаться с островом, -
думал он, - остров, где прошло столько долгих и странных лет".
Но не в острове, конечно, дело, а в людях. В людях, с которыми он так
сжился, столько перенес и вытерпел...
Вот они все: бесстрашный Эрик, рулевой и охотник, умелый и находчивый
техник; всегда живой и веселый Арне, оленевод. Он очень любит животных, он
постоянный помощник Таусена при научных экспериментах. Тяжело расставаться
с милой Амалией, тихой и молчаливой, преданной старому ученому всей душой!
Она такая исполнительная и точная!
А неутомимая, упорная в труде Марта! Как будет не хватать ее!
Вот Инга - белокурая дочка Эрика и Амалии. Когда отплыли из Норвегии,
ей только что исполнилось три года. Теперь ей уже четырнадцать. Она очень
способная, отлично учится, все на лету схватывает. Недавно Таусен начал
заниматься с ней английским языком, и она сделала большие успехи. Кто ее
теперь будет учить? Да, но теперь у нее будет все, чего она была лишена...
по его вине: радио, газеты, книги.
Инга еще ребенок, но она уже в море ходит, на рыбную ловлю...
На год старше ее Кнуд.
Мальчик, любимец Таусена, как бы почувствовал, что в этот момент
академик подумал о нем. Он встретил взгляд Таусена и подошел к нему.
- Господин Орнульф, - сказал он, - нам теперь, наверно, будет много
лучше, чем было. Говорят, у нас будут удивительные вещи: радио и газета...
Только я не знаю, что это такое, - наивно добавил он.
- Скоро узнаешь, - рассеянно сказал Таусен.
- Нам будет много лучше, - повторил Кнуд, - но...
Но тут с него разом слетела вся выдержка взрослого охотника. Он
разрыдался и бросился на шею Таусену. Академик обнял его и поднял глаза на
окружающих.
Вот стоят старшие из молодого поколения - двое юношей и три девушки,
уже вполне сложившиеся люди. Такие на континенте служат в армии, выходят
замуж, женятся. В каком жестоком и эгоистическом ослеплении он был, когда
намеревался заточить их на этом острове, лишить их нормальной человеческой
жизни! И как снисходительно отнеслись саамы к его эгоизму!
Как взрыв от детонации рождает другие взрывы, так рыдание Кнуда вызвало
бурную вспышку горя среди саамов.
Приезжие с волнением наблюдали эту картину. Таусен прерывисто говорил
по-норвежски:
- Ну, друзья мои... Но мы не будем так оторваны... Я буду навещать
вас...
Петров примиряюще сказал:
- Вот что, господин Таусен: по-моему, надо, чтобы кто-нибудь из саамов
отправился с нами на Большую землю.
Таусен обернулся к нему.
- Надо же привезти газеты, радио, - продолжал Петров, - да еще многое,
наверно, будет нужно.
- Конечно, нужно, - подхватил Таусен. - Нужны новые аккумуляторы для
ветросиловой станции - кончится же когда-нибудь наш запас - электролампы,
ружья, патроны, снасти... да мало ли... Конечно, все это нужно!.. Кому же
полететь?
Он задумался на минутку:
- Пусть летит Кнуд.
Мальчик, услышан свое имя, вопросительно взглянул на Таусена. Академик
сказал ему по-норвежски о своем намерении. Кнуд опять бросился ему на шею
- на этот раз с криком восторга. Арне смотрел на сына и улыбался.
Марта, на лице которой еще не высохли слезы от предстоящей разлуки с
Таусеном, снова заплакала.
- Разве ты не хочешь, чтобы Кнуд первым побывал на Большой земле,
увидел людей и их жизнь? - спросил Таусен ее по-норвежски.
- Конечно, хочу! - ответила она, быстро вытирая слезы.
Уже наступил темный вечер, когда в гондоле ракетоплана Петров и Иринин
заняли свои места управления у приборов, Таусен, Гущин, Цветков и Кнуд
уселись в пассажирские кресла. Помещение гондолы, рассчитанное на гораздо
большее число людей, казалось чересчур просторным.
Был очень высокий прилив, норландбот покачивался на воде.
Все население острова собралось на берегу бухты. В редких просветах
густых облаков поблескивали звезды. Смутно белели гребни волн в открытом
море.
Кончилось прощание, задраили люк гондолы. Молча стояли саамы и
неотрывно смотрели на раскрывающиеся во тьме очертания огромной машины.
Несмотря на печаль расставания, их радовало предчувствие новой жизни.
Таусен и его спутники смотрели на них в окна, но уже плохо видели лица.
Вдруг какое-то движение возникло у горловины бухты. Оттуда неслось
что-то темное, быстрое. Вот оно уже приблизилось.
Иринин включил прожектор. Яркий луч осветил движущееся тело.
- Гигантский морж! - вскрикнул Гущпн.
Свет не остановил моржа. Он несся, действуя передними ластами, как рыба
плавниками. Из пасти торчали два острых, сходящихся книзу клыка, каждый
длиной с человеческую руку. Не успели люди опомниться, бивни моржа
вонзились в борт норландбота. Раздался страшный треск. Чудовище с усилием
выдернуло клыки и вновь стало вонзать их в борт, с яростью терзая судно.
- Он разобьет нашу машину! - крикнул Петров.
Он схватил ружье и раскрыл окно.
- Стреляйте только в глаза! - громко сказал Таусен.
Попасть в глаз, да еще такому стрелку, как Петров, ничего не стоило:
глаза чудовища были в ладонь величиной. После выстрела морж перевернулся
брюхом кверху и пошел ко дну. Норландбот накренился, начал быстро
заполняться водой и тоже скоро затонул.
- Бот можно бы вытащить за цепь, на которую он привязан, но он так
разбит, что неизвестно, удастся ли его отремонтировать, - с грустью сказал
Таусен. - Это - катастрофа для жителей острова. На чем они выйдут в море?
Впрочем, - поправился он, - теперь уже не катастрофа: ведь есть связь с
Большой землей, можно будет доставить новое судно.
- И с двигателем! - подтвердил Гущин.
- Вот видите, академик, - сказал Петров, - если бы вы были прежним
Таусеном, я, пожалуй, упрекнул бы вас в том, что своей намеренной
оторванностью от мира вы подвергаете и себя и все население острова
случайностям, которые могут привести к катастрофам. Но так как вы уже
новый Таусен, то и говорить вам об этом незачем.
Саамы тоже, очевидно, поняли, что теперь потеря бота уже не так
страшна, - они не проявляли особого волнения.
- Ну, мы больше не можем задерживаться, - сказал Петров. - Нас ждут, и
так много времени ушло.
Он закрыл последнее окно.
- Скажите, мне, - обратился Гущин к Таусену. - зачем вы велели стрелять
животному в глаза?
- Моржи и обычных размеров очень живучи, - ответил академик, - и, чтобы
их убить, надо обязательно попасть в мозг или в сердце.
Петров включил ракетный двигатель. Саамы отшатнулись. Пламя вылетело из
дюз.
Машина вздрогнула и с воем взлетела. Через мгновение она была уже
высоко и далеко.
И вот уже ничего не слышно. Одинокая звезда быстро несется к югу, чертя
огненный след в облаках. Еще секунда - и нет ни звезды, ни огненной черты.
Неуютная, ветреная, облачная ночь спустилась на остров.
Начал накрапывать дождик, а кучка людей все еще стояла в темноте на
берегу маленького залива.
Глава 17
Опять у Миронова
В колхозе "Победа" уже знали из радиопередач, что Цветков и Гущин
нашлись живыми и невредимыми на неведомом острове и летят к ним вместе с
академиком Таусеном, который считался давно умершим. Шумная толпа
собралась на берегу.
Ракетоплан сел в гавани, подрулил к самому берегу, ярко освещенному
электрическими фонарями.
Первым вышел из машины Таусен, медленно, осторожно ступая по мягкому
песку.
- Шагай смелее! - крикнул кто-то из толпы. - Сухая вода!
Таусен остановился.
- Не понимаю! - громко сказал он. - Как это сухая вода?
- Сухой водой у нас отлив называют, - объяснил кто-то.
- Товарищи, а ведь это и есть академик Таусен! - сказал другой голос.
Из толпы вышел невысокий человек. Он потряс руку Таусена и представился:
- Председатель колхоза Миронов.
Таусен молча ответил крепким пожатием.
К Миронову уже подходили Цветков и Гущин.
- Живые, живые! - говорил Миронов, обнимая их поочередно и целуя в щеки.
Москвичи почувствовали при этом объятия угловатость и твердость его
искусственной левой руки.
- Живые, живые! - повторяли они, обнимая Миронова.
Вышли и два последних пассажира ракетоплана.
Вдруг толпа в ужасе шарахнулась: из машины большим прыжком выскочил
Отто и остановился, рассматривая незнакомое общество.
И без того страшный по размерам, да еще без левого глаза, пес казался
чудовищем.
- Ай, - завизжала какая-то женщина, - что же вы его не держите?
- Это медведь! - крикнул кто-то из мужчин.
Еще одна женщина взвизгнула.
- Тише! - сказал Миронов громким, хотя и дрогнувшим голосом. - Не
бойтесь, он наверняка ручной, а то бы разве взяли его?
- Конечно! И притом это вовсе не медведь, а просто собака, - объяснил
Таусен.
- Ну да, как бы не так! - возразил кто-то из колхозников.
Но Отто, словно подтверждая слова своего хозяина, залаял так
оглушительно, что поморы сперва испугались, а потом весело расхохотались.
- И впрямь собака! - воскликнул тот же колхозник, который принял Отто
за медведя.
Кнуд нес в руках клетку с крошечным оленем. Но всех так ошеломил Отто,
что на клетку никто не обратил внимания, как и на банку с тюленем в руках
Иринина.
Цветков с беспокойством оглядывался кругом: а где же Рашков?
В это время кто-то положил руку ему на плечо. Цветков обернулся и
увидел своего учителя.
- Простите, Юрий Михайлович, я задержался у телефона - говорил с
институтом...
Рокочущий басок звучал ласково, и Цветкову стало вдруг неловко, что
всемирно известный ученый, пожилой человек, такой занятой, оставил
институт, свою работу - пусть на неделю, - чтобы встретить его, что он,
Юрий, причинил столько волнений и ему, и матери, и всем...
"Но он же не меня одного встречает", - думал, оправдываясь перед самим
собой, Цветков.
К Рашкову подошел Таусен.
Они познакомились.
- Второй раз я в России, - глухо сказал Таусен. - И в этот раз после
того, как она спасла мир... А у вас, господин Рашков, я должен просить
извинения.
- Да за что же? - удивился Рашков.
- За то, что я плохо подумал о вас... Ну, хорошо, теперь все будет
ясно, - засмеялся он.
Гущин и Цветков впервые услышали его смех; он был какой-то отрывистый,
непривычный.
Прибывших засыпали расспросами, им пожимали руки, их обнимали.
Наконец Миронов скомандовал:
- Пошли к жилу! Это что за порядок - гостей у воды держать?
Рашков отыскал Гущина и крепко пожал ему руку.
Все направились к поселку.
По дороге Таусен обратился с просьбой к Миронову устроить привезенных
животных.
- Это собаку?
- Не только.
Таусен подозвал Кнуда и Иринина и показал Миронову оленя в клетке и
тюленя в банке. Председатель ахнул:
- Вот так чудо! Рогатая мышка! А лягушка к чему?
- Это не мышь и не лягушка, - сказал Таусен. - Я потом все объясню. Так
обещаете устроить?
- Сейчас все будет в порядке, - ответил Миронов и, подозвав из толпы
колхозников парнишку, что-то сказал ему, а потом обратился к Таусену: - Не
беспокойтесь, всех устроим, как кому полагается.
Пока дошли, успели продрогнуть. В большой избе Миронова их встретило
уютное тепло. Стол был уставлен закусками и вином. Высокая худощавая
хозяйка, в платке, плотно закрывающем волосы, кланяясь, говорила нараспев:
- Добро пожаловать, гости дорогие, жданные, званые! Не порато богат
ужин, порато рады вам!
- А я думал, я хорошо знаю русский язык, - растерянно сказал Таусен. -
Что это за "порато"?
- Знаете, академик, - успокоил его Миронов, - иных наших поморских
словечек и в России не знают. "Порато рады" значит "очень рады".
В избу вошли еще несколько колхозников. Все уселись за стол, стало
шумно и весело. Цветкова и Гущина попросили рассказать подробно обо всем,
что с ними произошло после их отъезда на катере.
Все слушали, затаив дыхание, лишь изредка тихо вскрикивали женщины.
Один Кнуд не понимал рассказа. Но он не чувствовал себя одиноким. Он
сидел рядом с хозяйкой, она подкладывала ему на тарелку лучшие куски.
Хозяйка вспомнила своего сына, убитого на войне; она с нежностью гладила
Кнуда по коротко остриженным волосам, приговаривая:
- Ничего, ничего, зуек! Не скучай, хороший! Мамка далеко - ну, ничего.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг