его в разных направлениях и вливались в озеро.
У самого источника вода бурлила, пенилась, а дальше текла спокойно.
В низовьях дельты работала заступом женщина. Подойдя ближе, Цветков и
Гущин узнали ее.
- Здравствуйте, Амалия! - сказал Гущин.
Она поняла, что ее приветствуют, и дружелюбно поклонилась, но тут же
отрицательно покачала головой и, ткнув себя пальцем в грудь, сказала:
- Марта!
Гущин вопросительно посмотрел на Таусена. Цветков уже заметил ошибку
приятеля:
- А верно, ты ошибся, Лева. Это другая женщина.
Гущин всмотрелся. Марта была моложе Амалии, живее, немного выше ростом.
Одета в такие же брюки и куртку, какие были на Таусене и его гостях. На
голове у нее было что-то вроде шлема с загнутой назад верхушкой. Вид у
женщины был утомленный. Она выпрямилась, опустила заступ и сказала
несколько фраз Таусену. Он перевел:
- Она говорит, что рада видеть людей с Большой земли и что, наверное,
наши люди вернутся сегодня поздно. Они будут рады поговорить с вами.
- А кто вернется и откуда? - спросил Гущин.
- Сегодня рано утром наша молодежь ушла в море на лов трески, - пояснил
Таусен, - в это время года се здесь очень много.
Марта снова принялась энергично работать заступом.
- Чем же она занята? - спросил Цветков.
- Поправляет оросительные каналы. Ее обязанность - следить за ними,
чтобы они не засорились.
- Как же они могут засориться, - удивился Цветков, - когда вода бьет
тут же, прямо из скалы? Откуда с ней может быть ил?
- Ила в ней, конечно, нет, - сказал Таусен, - но в горячей воде
источника - раствор кремнезема. Чем дальше от источника, тем температура
воды ниже, и кремнезем осаждается. Он мог бы забить русла каналов, если бы
их постоянно не очищали. Это работа трудная, но необходимая... А теперь я
вам покажу орошенный участок. Обойдемте его кругом.
Каналы разделяли участок на три части. Одна из них была разбита на
гряды.
- Да у вас тут огород! - улыбнулся Гущин.
- Да, - гордо сказал Таусен, - здесь мы выращиваем картофель, лук,
репу, капусту, томаты и другие овощи. Как видите, гряды пустые. Сейчас
осень, все убрано. Хранилища у нас хорошие. Овощей хватит на весь год. А
вот тут - наше поле. Конечно, хлеб мы вручную и сеем, и убираем, и мелем.
Амалия печет нам хлеб, иногда делает пироги.
- Да, поле невелико, - заметил Цветков.
- Правда, и нас мало. Впрочем, хлеба, как вы убедились, в обрез. Это в
наших условиях самая трудоемкая культура, особенно, если принять во
внимание обмолот зерна.
- Еще бы! - вставил Гущин и задумался.
Он вспомнил необозримые поля родной страны, по которым весной ходят
многосильные тракторы, глубоко взрыхляя щедро удобренную землю, а в конце
лета движутся неисчислимые мощные корабли степей - комбайны, убирая
высокие колосистые хлеба...
- А вот здесь, - продолжал Таусен, подводя их к последнему участку, -
наш стелющийся сад. (Еле поднимаясь над землей, тянулись длинные ветки,
кое-где еще покрытые вялой листвой.) Еще недавно на этих ветвях вы могли
бы видеть яблоки, груши и абрикосы, - объяснял Таусен. - Жаль, у нас
фруктов мало:
хватает только для детей, и то не на целый год. Здесь приходится
культивировать такие деревья не только из-за холодов, но и потому, что
постоянные ветры, часто очень сильные, сломали бы стволы молодых растений.
- Это ясно, - сказал Гущин, подумав о том, что Таусену приходится чуть
не на каждом шагу с огромными усилиями добиваться уже достигнутого в
широких масштабах в Советской стране. - А скажите, пожалуйста, - спросил
он, - если сельскохозяйственные работы уже закончены, зачем прочищать
каналы?
- Ну, это понятно, Лева, - сказал Цветков, - если их не прочищать, они
до весны забьются кремнеземом и не будут годиться.
- Правильно, - подтвердил Таусен. - И потом цель этого орошения - вовсе
не увлажнение почвы. У нас вполне достаточно осадков. Каналы проведены для
согревания почвы, а многолетним растениям это нужно и зимой... Плохо то, -
добавил он, - что все это приходится делать вручную. А рук у нас мало... И
люди часто выбиваются из сил.
Короткий день сменился сумерками, когда гости закончили осмотр
сельского хозяйства. Возвращаясь домой, они встретили Амалию. Видно, она
была чем-то взволнована, когда заговорила с Таусеном.
- Она сказала, что люди уже вернулись с промысла, - перевел Таусен, - и
очень просят вас побеседовать с ними сегодня же. Им хочется узнать все
новости. А я думал, что они устали и, может быть, лучше встретимся с ними
завтра. Но она уверяет, что они готовы слушать хоть сию минуту, если вы
согласны.
Пока он говорил, Амалия посматривала на гостей и, улыбаясь, кивала
головой.
- Конечно, согласны! - живо ответили москвичи.
Таусен что-то сказал Амалии: она быстро ушла.
- В моих комнатах будет тесно, - объяснил Таусен, - я предложил людям
собраться в их доме.
Было совсем темно, когда Цветков, Гущин и Таусен подошли к большому
дому.
Все окна его были ярко освещены, и оттуда доносился оживленный гул
голосов.
В первый раз за время своего пребывания на острове Цветков и Гущин
ощутили присутствие человеческого коллектива, и у них стало теплее на душе.
Таусен и его спутники пошли в довольно большую комнату, и сразу все
окружили гостей. Таусен поздоровался по-норвежски. Цветков и Гущин
поклонились. В ответ раздались веселые возгласы.
Из группы взрослых вышел мальчик. Он был очень невысок ростом; судя по
его лицу, мужественному и в то же время детски-наивному, ему было лет
четырнадцать. Таусен ласково потрепал его по плечу и сказал что-то.
Москвичи поняли только, что мальчика зовут Кнуд.
Принесли табуреты. Голоса притихли, но не умолкали.
Мужчина, сидевший впереди, встал. Гущин узнал монтера Эрика, его
открытое, приветливое лицо. Эрик обратился к нему и заговорил
по-норвежски. Он запинался - очевидно, не потому, что недостаточно знал
язык, а от непривычки говорить при посторонних. Его подбодряли возгласами.
Когда он кончил, Таусен сказал:
- Он просит передать вам: саамы очень рады, что люди с Большой земли
живы и здоровы. Он напомнил, что он и Арне нашли вас на берегу у бухты. Я
добавлю от себя, что они спасли вам жизнь. После сильнейшего шторма они
отправились к берегу посмотреть, цел ли наш рыболовный бот. Вот тогда они
и увидели вас.
Вы лежали там без сознания. Эрик и Арне осмотрели вас, не нашли
серьезных повреждений, но вы, Лев Петрович, все время стонали. Они уложили
вас обоих в тележку - есть у нас такая ручная тележка, мы на ней привозим
добычу из бухты - и осторожно, с большим трудом довезли вас сюда.
Гущин вскочил, подбежал к Эрику, схватил его жесткую руку и крепко
пожал.
Эрик смутился, встал с табурета и ответил таким пожатием, что у Гущина
заложило руку. Рядом с Эриком сидел Арне. Он был еще ниже, полнее, шире в
плечах и выглядел немного моложе. Арне, широко улыбаясь, протянул Гущину
руку. Цветков тоже подошел к ним, пожал им руки и обратился к Таусену:
- Скажите им, пожалуйста, что мы счастливы быть их друзьями.
Гущин улыбкой и кивками головы подтвердил его слова. Таусен перевел.
Потом гости рассказали о том, что произошло за это время на Большой земле.
Саамы спрашивали - Таусен переводил. Радость саамов, когда они узнали о
разгроме фашистов, была так велика, что переводить Таусену не пришлось.
Гущину не сиделось на месте; наконец он вскочил, схватил Кнуда, поднял
его и завертелся с ним по комнате. Мальчик весело хохотал, болтал ногами и
что-то выкрикивал. Саамы громко говорили, перебивая друг друга. Гостей
вышли провожать всей толпой.
Поздно ночью гости вернулись домой. Гущин настойчиво просил Таусена
завтра же утром отправиться к бухте.
Цветков поддержал его просьбу: он слишком хорошо знал своего друга.
Несмотря на уверения, что судно непригодно, он не успокоится до тех пор,
пока не убедится в этом своими глазами. Кроме того, неизвестно, сколько
времени им придется оставаться здесь, и не мешает как следует ознакомиться
с островом.
Таусен согласился на эту прогулку и предложил отправиться с рассветом,
так как путь длинный, а теперь темнеет здесь рано.
Встали затемно, позавтракали при электричестве. Термометр за окном
показывал четыре градуса тепла. Было сыро - по-видимому, ночью прошел
дождь.
Только-только стало рассветать, когда Таусен и его гости вышли из дому
и направились к бухте. У Таусена за плечами был довольно тяжелый рюкзак с
провизией. Как любезный хозяин он хотел всю дорогу нести его сам, но гости
уговорили его отдать рюкзак им.
Идти пришлось против ветра. Порой захватывало дыхание. От времени до
времени путешественники останавливались и поворачивались спиной к ветру.
- Вы, кажется, сказали, что до бухты двенадцать километров? - спросил
Цветков.
- Да, по прямой линии, - ответил Таусен, - но нам придется пройти около
шестнадцати. Дело в том, что путь здесь неровный: то места каменистые,
покрытые твердой лавой, а то мягкая почва. Сейчас сыро, и я проведу вас,
по возможности, твердой дорогой.
Нетерпение гнало Гущина, и он уходил далеко вперед.
- Напрасно торопитесь, - сказал Таусен, - скоро устанете, и вам трудно
будет двигаться дальше.
Гущин покорился - он понимал, что Таусен прав.
Они шли по направлению к холмистой гряде, которую гости увидели из окна
в ту ночь, когда наблюдали полярное сияние. Гряда медленно росла перед
ними и оказалась цепью довольно высоких холмов. Местами цепь прерывалась,
и в разрывах синело море. Не поднимаясь на холмы, путники прошли через
лощину.
Наконец перед ними открылось море - ровное, с необъятным горизонтом. На
темной синеве вспыхивали белые гребни. Тянуло сильным влажным теплым
ветром.
Низко ползли облака, а вдали белел туман.
- Здесь мы отдохнем и закусим, - сказал Таусен.
- Вполне уместное предложение, - отозвался Цветков.
- Да что вы! - воскликнул Гущин. - Нет уж, пожалуйста, сперва посмотрим
на судно!
- Неужели ты не проголодался? - спросил Цветков.
- Ничуть!
Гущин говорил правду: когда он волновался, он мог не есть целыми днями.
Что судно разрушено и не годится, он разумом понимал, но верить этому не
хотел.
Он не соглашался отдыхать. Ведь цель их прогулки уже почти достигнута.
Неширокий залив вдавался в сушу длинным изогнутым языком, а каменная
гряда пересекала его у входа в открытое море.
- Видите эту бухту? - сказал Таусен. - Тут почти всегда спокойно. Сюда
только в самый сильный шторм перекатываются волны. Вот здесь вас и нашли.
Цветков наклонился и вытащил из песка маленький расщепленный кусок
крашеной доски.
- Это, пожалуй, от нашего катера, - сказал он.
- Совершенно верно! - воскликнул Гущин.
Друзья молча посмотрели друг на друга.
Вот где могла быть их могила!..
Они пошли дальше по берегу. Но, кроме ракушек и гальки, ничего больше
не нашли. Таусен указал друзьям на длинные шесты, врытые в прибрежный
песок.
- Здесь мы сушим снасти. А вот эта постройка с одним оконцем - сарай, в
котором у нас хранятся всякие принадлежности для промысла и охоты.
В его словах звучала уже знакомая им несколько наивная гордость
человека, сумевшего наладить жизнь на этом заброшенном клочке земли.
Был час полного отлива. Море далеко отступило, и вдали на берегу они
увидели большую лодку. Она была прикреплена цепью к столбу.
- Это для морского промысла? - догадался Цветков.
- Да, - сказал Таусен. - Обратите внимание на ее конструкцию - она
очень практична.
Лодка имела высоко поднятый нос и менее высокую, но все же значительно
поднятую корму.
- Это старинный норвежский тип судна - норландбот. В Осло в музее
хранится подлинный экземпляр корабля викингов. Норландбот близок к нему по
типу.
Высоко поднятый форштевень легко распекает волну. Такой бот хорошо
ходит под парусами и на веслах. Глубокий киль дает устойчивость судну.
- А гребут, конечно, веслами, - сказал Цветков. - Как бы тут пригодился
моторный бот!
Гущин слушал объяснения Таусена из вежливости. Ему не терпелось
поскорее обследовать деревянный остов, который теперь, во время отлива,
стоял почти на суше. И едва Таусен кончил, Гущин бегом направился туда.
- Это и есть то судно, о котором вы скучаете! - крикнул ему вдогонку
Таусен.
Да, совсем не стоило бежать!
Это были убогие остатки. Почерневшие, изглоданные волной и штормами
доски едва прикрывали борта и палубу. Гущин заглянул внутрь судна и увидел
то, что когда-то было двигателем, а теперь обратилось в куски
ржаво-красного изогнутого железа.
На остатках борта виднелись следы букв от названия судна. Две первые
буквы можно было сравнительно легко разобрать: "MA...". С трудом можно
было разобрать третью: "R", и по числу смутных следов легко было
догадаться, что название состояло из пяти букв.
Гущин задумался. Короткое женское имя, начертанное Таусеном на судне,
которое увезло его от мира, должно быть, принадлежало той единственной,
чью память добровольный изгнанник навсегда сохранил в своем сердце. Теперь
Гущину стало понятно, почему, упоминая о судне, хозяин не назвал его имени.
И Гущин вспомнил энергичное и доброе лицо на портрете в комнате Таусена.
- Ну, убедились? - с грустной усмешкой спросил Таусен.
Глава 12
Карлики и гиганты
Идти обратно было намного легче: ветер дул в спину. Только когда
уклонялись от прямого пути, он набрасывался сбоку.
Гущин и сам не сознавал, как много надежд возлагал он на старое судно.
Теперь, когда стало ясно, что судно невозможно восстановить, он
помрачнел и шел молча. Лицо его разом похудело, заострилось.
Чтобы отвлечь его, Цветков спросил Таусена:
- Вы нам еще не сказали, господин Орнульф, каким образом вы сделали
ваших карликов. Конечно, вы манипулировали с гипофизом...
- Разумеется, - ответил Таусен. - Скажу вам пока коротко - ведь это
работа многих лет. Я уменьшал размеры гипофиза хирургическим путем и таким
образом сокращал выработку гипофизарных гормонов, приостанавливал рост
животных.
Однако я действовал не только как эндокринолог, но и как селекционер.
Выбрав самых маленьких оленей - самца и самку, я остановил их рост еще в
детстве.
Из их потомства опять отобрал самых маленьких и то же проделал с ними.
И так на протяжения ряда поколений...
- Простите... - перебил Гущин. - Какова продолжительность жизни оленя?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг