неподатливую упругость сжавшихся мышц...
- Нет, - улыбнулся он той же усталой грустной улыбкой, - не то, что вам
почудилось... Но и не сон, не наваждение... - Встряхнулся, напомнив красивую
большую собаку, поднявшуюся на задние лапы; золотистые искры исчезли, зрачки
обрели всегдашнюю колющую неподвижность. - Ах, Виктор Горт, Художник и
смелый, умный человек... Вы не можете, не хотите смириться с
действительностью, признать очевидное только потому, что ваше призвание -
одухотворять сущее. Но поймите: хотя здесь исключительный случай, в принципе
все - то же. Я - Эрг, Эрг, понимаете?! "Черный цветок", которому
посчастливилось стать безраздельным обладателем живой души, созданной вашим
искусством... - На мгновение его лицо исказилось. - Или - Эрг, на которого
обрушилось страдание обрести душу?.. Знали бы вы, что творилось на поляне,
когда "цветы" учуяли альбом с голографиями! А еще больше, когда там
появились вы с вашей вечно мятущейся, беспредельно ранимой, такой могучей и
одновременно уязвимой душой Художника, замкнутой и обнаженной, вместившей
боль и счастье мира людей... Мы потянулись к вам и созданным вами
произведениям с одинаковой жадностью, ибо не уловили никакой разницы между
тем и другим.
- Вы понимали свои побуждения?
- Нет... - Он ответил очень тихо и опять был Эрг - всего- навсего "черный
цветок", обретший облик стажера Космоуниверситета Бега Третьего. - Я даже не
знаю, не помню, как это произошло, и почему именно я... именно мне достался
астролетчик Бег, и почему ей досталась...
Внезапно Эрг замолчал, а я не обратил внимания на эту внезапность,
целиком занятый, как мне тогда казалось, главным, и потому спросил не о том,
о чем следовало. До сих пор не могу себе этого простить. Не оттого, что мог
что-либо изменить, - стыдно мотивов, которые мною руководили; они же были -
ущемленное тщеславие и разочарованность. Я спросил:
- Сколько же всего "цветов"... ожило?
- Разве я не сказал? Нас двое...
- Выходит, только две мои работы оказались достойны того, чтобы их
выбрали... формой существования?
- Конечно, - удивленно сказал Эрг. После раздумья добавил: - Вы побудили
меня к размышлению. В самом деле, почему именно нам досталось это право?
Надо полагать, среди "черных цветов" нет от природы равенства... Что тут -
результат эволюции или производное заложенной в "семена жизни" программы? Не
понимаю... Притаились, сделались невидимы все "цветы", и я не сомневался,
что мы боремся за качественно высшую ступень существования с одинаковой
энергией...
До меня наконец дошло: мы говорим сейчас о разных вещах. Кто же второй?
Эрг, помнится, произнес слово "она"... Или "ей"?
Я ощутил страшную тяжесть в ногах, они увязали в песке, как мухи в
клейкой бумаге... Следом пришло понимание: не в песке дело, он остался
таким, каким был всегда, а тяжесть - от мысли, от уверенности, что я должен,
обязан куда-то спешить, но не могу... Неведомо было, куда и зачем, но я
твердо знал: не успею - потеряю право на самоуважение. Бежать к кораблю, к
людям, которых судьба или случайность сделала моими друзьями! Скорей - и к
черту Эрга, пусть катятся к дьяволу сокровенные тайны искусства, великие
загадки жизни, сама сущность бытия! Человек рожден, чтобы до конца
стремиться к познанию истины, однако жить он может только так, как велит
совесть. Ей же истина не нужна - в особенности так называемая абсолютная.
Совести требуется лишь душевная гармония, но путь к ней лежит через тысячу
битв... Я рванулся, пытаясь сбросить наваждение.
- Все уже кончилось, - мягко сказал Эрг. - Да и не было ничего
особенного... Я ухожу.
На меня тревожно-внимательно смотрел Петр Вельд. Когда я открыл глаза, он
весело, чуть задыхаясь, быстро заговорил:
- Сваляли дурака! Пираньи, понимаете?! Обыкновенные пираньи, только
сухопутные... Сено набросилось на козу, а я, старый болван, воображал...
- Вы бредите, Вельд. - Туман в голове еще не рассеялся. - С чего это вы
так возбуждены? Он сказал уже спокойно:
- Что с вами стряслось?
...Настоящий кристалл - первый и последний, наговоренный мною. Сейчас,
когда приведено в систему записанное Бегом Третьим, я отчетливо понимаю, что
так лучше: в его записях больше непосредственности, а последняя бывает иной
раз куда выразительнее рассказа, который ведет человек, склонный к холодному
анализу, рассудительности, критическому осмыслению событий... Пусть поэтому
Бег договорит сам. Но о побоище, имевшем место возле нашего кораблика,
беспомощно лежавшего в песках планеты двух солнц, он настоятельно просил
рассказать меня. Странная просьба, не правда ли? Ведь я единственный из всей
компании не был очевидцем. Бег утверждал, что неверно думать, будто рассказ
очевидца всегда наиболее достоверен. Когда человек переживает необычное, тем
более страшное, он редко находит в себе силы оставаться объективным и,
следовательно, лаконичным, невольно нагромождает одна на другую сотни
деталей, представляющихся ему самыми важными. Вот эта сопряжена с чудовищной
близостью к гибели его самого, та ярко живописует чудесное избавление... И
так далее. Изложение получается больше похожим на сопровождаемое
всхлипываниями повествование впечатлительного ребенка, чем на строгий сухой
отчет, каковым полагается быть записи в корабельном журнале.
Все это мой подчеркнутый недоброжелатель - и дважды спаситель -
обстоятельно изложил мне в обоснование вынужденной просьбы, с привычным уже
вежливым холодком присовокупив:
- К тому же вы Художник, Виктор Горт. У вас лучше получится. - И, не
выдержав, отвел глаза. Тут же испытующе вновь на меня уставился. Мне стоило
немалых усилий остаться невозмутимым. Дело в том, что мы оба понимали:
совсем иные причины заставляют его уклониться от роли летописца в данном
случае. Славный все-таки юноша. Он ошибся в оценке человека, так как хотел
хорошо о нем думать, - и теперь стыдился этого! Но астролетчик Бег Третий не
умел притворяться, и наградой за мою сдержанность стала непроизвольно
осветившая его лицо улыбка - впервые с той минуты, как между нами встала
Мтвариса, адресованная вашему покорному слуге.
...Первым из ракеты выскочил Тингли Челл. Тотчас последовал его полный
отвращения и ярости крик. И ярость, отвращение были оправданны.
Лопоухие зеленоглазые кролики, бежавшие от громоздких существ, которые
вызвали в нас такое омерзение своей жадной торопливостью, - эти загнанные
зверюшки сгрудились в освещенном пространстве с видом несчастных безобидных
тварей, обреченных на жесточайшее уничтожение. Они обратили круглые
умоляющие глаза к иллюминаторам, будто видели в людях последнюю надежду на
спасение... Кстати, позднее, когда я спокойно вспоминал происшедшее в ту
ночь, возникло много вопросов, ранее в голову не приходивших. Главным для
меня, пожалуй, было: неужели природа вложила в "пираний" столь изощренную
хитрость и коварство, такую невероятную способность сориентироваться в
неожиданно сложившихся обстоятельствах (мы были первыми людьми на этой
планете) и в полной мере их использовать?.. Так я и не нашел ответа.
...Когда расстояние между "преследующими" и "преследуемыми" сократилось
до полутора-двух десятков метров, "кролики" все разом обернулись к
наступающим на них тварям. Те сначала замерли, потом опять двинулись вперед.
Нам - всем, кроме Бега, - движения показались вкрадчиво-хищными; он же
сравнил их с движениями собаки, которая покорно тащится на властный зов
хозяина - зная, что ее ждет наказание, но не смея ослушаться. Да, мы,
несомненно, встретились с разновидностью гипноза. Однако, повторяю, ни я, ни
остальные не проникли в суть странного явления.
Тингли выбросила из корабля уверенность: сейчас коричневые звери бросятся
на "кроликов", и станут давить их широкими мягкими лапами, и топтать, и
мять, и брызнет гранатовый сок из пушистых маленьких тел, и померкнут
доверчивые изумрудные глаза, и голубая шерстка утонет в рваных ранах -
каждая в половину нежного бока зверюшки... Здесь факты вынуждают меня
оспорить утверждение Бега о якобы неминуемых в рассказе очевидца издержках.
Челл, еще не остывший от схватки, в которой вел себя поистине храбро, сумел
очень достоверно ее описать. Его повествование было лаконично, эмоционально,
образно... Право же, не исключено, что из него мог получиться писатель.
Он закричал от гнева и изумления, убедившись внезапно, что все происходит
противоположно тому, как мы ожидали. Это "кролики" нежданно кинулись на
медлительных гигантов - словно крысы на выбросившихся на берег китов - и
бешено заработали острыми зубами. Так натуральные кролики крошат морковь и
капусту. А здесь было мясо, и в нем много алой горячей крови... Самое
жуткое: впоследствии мы не обнаружили на костях, которые поспешили убрать
подальше от глаз женщины, ни кусочка мяса, ни лоскутка кожи; хищники были
так тошнотворно прожорливы и мерзко проворны, что самой малой малости не
упустили, издыхая, жрать продолжали.
Практикант бил "пираний" туристическим топориком по головам, стараясь
попасть между ушами - он быстро сообразил, что торчащая там острая шишка их
ахиллесова пята. Отвратительные в жадной торопливости своей, твари падали,
опрокидываясь навзничь, долго еще щелкали частыми зубами. Те, кого не
настигла пока карающая десница мстителя, неутомимо рвали несчастных
увальней, а они лишь негромко тяжело вздыхали - будто коров доят... Хватит
об этих тварях. Они друг друга стоили.
Я люблю людей, но отнюдь не стремлюсь просвещать их на сей счет.
(Несомненно, это глупое свойство характера во многом предопределило исход
наших с Мтварисой отношений, однако не о том речь.) Вместе с тем я подлинно
счастлив, когда вижу, что люди достойны любви.
Следом за Тингли снаружи очутилась тихая, робкая, кило беспомощная Кора
Ирви. Она спешила заслонить собой Практиканта, на которого, по ее словам,
"ринулись два ужасных чудовища, чтобы растерзать в клочья"... К счастью,
Петр Вельд и Бег Третий успели раньше.
Изрядно поредевшие в результате неистового Челлова вмешательства ряды
маленьких разбойников ретировались с поля битвы. Покинули его и оставшиеся в
живых жертвы... Остается дорисовать картину.
Начисто обглоданные скелеты на красном - ненамного, пожалуй, краснее
обычного - песке. Ставший привычным негромкий металлический хруст его под
ногами, когда мы торопливо уничтожали следы резни Бесстрашный воин Тингли
Челл, с гордостью, смягченной юмором, повествующий о перипетиях сражения, в
то время как Кора перевязывает ему царапину на плече... И мечущийся в самой
тяжкой из мужских скорбей - скорби непоправимо оскорбленной гордости,
попранного самолюбия, безысходного стыда Сол Рустинг: парализованный первым
ужасом, он так и не сумел заставить себя выйти из корабля.
Астропилот Бег Третий, у которого были твердые нравственные принципы,
подошел к Тингли Челлу, протянул руку, четко произнес:
- Вы достойно вели себя. Я рад, что ошибся в вас. Сначала недоверчиво,
затем с просветленным лицом Практикант ответил на рукопожатие. Кора Ирви
едва не прослезилась от умиления. Совсем сник, стал похож на бесформенное
пятно, удручающе жалкое на фоне Челлова возвышения, маленький чиновник Сол.
Я, по правде говоря, несколько растерялся. А "космический мусорщик"
поглядел- поглядел на трогательную мизансцену, неторопливо сказал:
- Не следовало, между прочим, вмешиваться в чужие дела... Планета
неисследованная, мы в ее экологии, что называется, ни бум- бум, да и вообще
Космический устав категорически предостерегает...
- Как бы чего не вышло?! - воскликнул уязвленный в самое сердце Тингли.
Кора, конечно, вступилась:
- Ну зачем вы так, Петр Вельд! Посмотрите, какая ужасная рана...
- Я уже смотрел, дорогая Кора, - невозмутимо ответил тот. - Эти чертовы
обрубки, что так хорошо горят, имеют весьма отдаленное сходство с настоящими
кактусами, только колючки у них, пожалуй, одинаково длинные и острые...
- Все равно они могли его растерзать!
- Так или иначе - Тингли Челл не испугался опасности, - счел своим долгом
вмешаться Бег; он хотел быть последовательным. - Никто заранее не знал меру
риска.
- Не было никакого риска, - так же спокойно возразил Петр Вельд. - Я тебе
уже говорил, что неоднократно и на разных мирах убеждался на собственном
опыте: животное всегда старается сделать так, чтобы его путь не пересекся с
путем человека, и нападает, только защищаясь, а защищается лишь в том
случае, если не может убежать... Ну и еще спасая детеныша. Не думаю, чтобы
все это могло нам польстить.
Я увидел лицо Тингли Челла и в который раз пожалел, что со мной нет моей
камеры...
Кристалл шестой. УТОЛИТЬ ЖАЖДУ
Давным-давно (хотя Вельд, усмехнувшись, сказал, что восемь и даже десять
лет назад - это не "давным-давно") я мучился, выбирая, кем стать - творцом
или исполнителем... Надо заметить, что уйма воды утекла с тех времен, когда
последнему понятию был присущ некий явно обидный оттенок. Я имею в виду
недвусмысленный намек на само собой подразумевающуюся подчиненность
Исполнителя Творцу: первый, мол, призван реализовать идею второго, и чем
меньше он будет при этом думать, проявлять самостоятельности, тем лучше для
дела. Чепуха, согласитесь, получалась! Выходило, к примеру, что если
конструктор космокорабля - "творец", то астропилоту, который этот корабль
поведет, остается лишь роль "исполнителя"... Но кем в таком случае может
быть тот же конструктор в сопоставлении с ученым - специалистом в области
межзвездных сообщений? А сам ученый, коль скоро все его теоретические
построения держатся на незыблемых законах природы, - не является ли он
исполнителем тоже идей, заложенных в мирозданья, или, как говорили древние,
"божьей воли"?.. Словом, оба вида деятельности привлекали меня в равной
мере, так как сущность была одна - Созидание, а разница, на мой взгляд,
сводилась к степени преобладания теории над практикой или наоборот. Что
именно я выбрал - известно. Однако была пора, когда чаша весов склонялась в
пользу "творца", и, опережая будущее, я мечтал о великих изобретениях. Более
других (а их, поверьте, было предостаточно) манила идея создать прибор -
"индикатор личных достоинств человека"... Каково, а? Подносишь этакий
"дозиметр человечности" к любому - и сразу видно, с кем имеешь дело, чего
стоит индивидуум... Скажу всю правду: начать я собирался с себя, потому что
юность больше всего боится не опасности извне, не смерти (о ней она вообще
не думает), а угрозы возможного несоответствия представлений о себе тому,
чем ты можешь оказаться в действительности. Попросту говоря, нормальный
молодой человек готов скорее умереть, чем опозориться - в самом широком
понимании слова. Впрочем, теперь я думаю, что человек в любом возрасте
должен сохранять верность этому кредо. Пусть вероятный слушатель этих
кристаллов простит мне изложенные выше трюизмы. Дело в следующем. Дальнейший
ход событий на планете двух солнц подтвердил, что люди останутся людьми,
сколько бы тысячелетий ни вместилось в историю человечества. Они будут вечно
стремиться к совершенству - и никогда его не достигать. И, как в
незапамятные времена, в непредставимом грядущем Красота по-прежнему будет
соседствовать с Уродством, Высокое с Низким, Великое с Жалким... Меняются -
в сторону повышения строгости оценок - критерии, но единообразия не будет
никогда. И никогда никто не изобретет прибор, о котором я мечтал подростком.
Одна жизнь определяет подлинную цену человеческой личности, выясняя, кто
есть кто. Наверное, в первую очередь по этой причине автоматы никогда не
смогут до конца заменить человека. Они будут в тысячи, миллионы раз быстрее
считать, варьировать, мыслить, несравнимо эффективнее действовать. Но они
всегда будут беспомощны там, где решение и, следовательно, исход дела
предопределяются нравственным началом... А теперь я вернусь к нашему
приключению. Финал его близок.
Мы шли долго, и вокруг была все та же ржавая пустыня. На горизонте
бестолково толпились пологие холмы; мы достигли их, оставили за собой, и
открылся новый горизонт, где тоже были холмы, и больше никаких следов
"пираний" или коричневых увальней... "Мы" - Петр Вельд, Виктор Горт и я.
Тингли остался в ракете. Во- первых, утром он казался совершенно разбитым
после вчерашнего бурного вмешательства в "чужие дела", как выразился Вельд;
кстати, полностью разделяя его позицию, согласующуюся с требованиями
Космического устава, я оставался при своем мнении: как бы там ни было,
Практикант показал себя смелым парнем. Из последнего вытекало "во-вторых" -
в случае чего он мог защитить Кору Ирви и несчастного слабака Рустинга. Мне
было жаль этого великого мученика - по-своему именно великого, ибо я еще не
встречал человека, столь порабощенного страхом. Кроме того, хотя он так и не
посмел выйти из корабля, я почему-то не сомневался: ради Коры он способен на
подвиг... Настало время - моя уверенность подтвердилась. И пусть то было
трагическое подтверждение, я все же обрадовался ему.
Мы достигли места, где в первый раз наткнулись на "черные цветы", столь
непостижимо затем исчезнувшие. Впрочем, голограф успел объяснить нам, что в
действительности они не исчезали, просто сделались невидимы.
Теперь мы опять увидели их.
Они возникали словно бы из ничего. Вот один... второй... третий...
"Цветы", казалось, смотрят на нас - молчаливо, жадно, с ожиданием. Они были
такие же черные, с изумрудной сердцевиной, от которой шли радиальные
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг