Владимир Орловский (Грушвицкий).
Из другого мира
-----------------------------------------------------------------------
"Чудеса и диковины", 1992, N 1 (Алма-Ата).
-----------------------------------------------------------------------
1
Неоглядными рядами справа и слева, косматясь пеною поблескивая
брызгами, пропитанными солнцем, бежали к берегу бесконечные волны. На
песке среди гальки и мелких ракушек, оседали они клочьями белой ваты,
тающей и вновь нарастающей. До самого горизонта не было ничего, кроме
мерного ритма колышущейся водной пустыни. Рождались волны в туманной дали,
где нельзя было отличить небо от моря, зыбились рядами без конца и меры и
угасали в немолчном шуме сегодня, как вчера, как год назад, как в
продолжение сотен, тысяч, миллионов умерших лет...
Сзади, в туманном мареве, громоздясь уступами, окутанные дымкою, синели
горы. А справа, между горами и морем, взбираясь со ступеньки на ступеньку,
одетый зеленью садов, подставлял солнцу свое каменное, запыленное лицо
город.
Мешканцев сидел на гранитной скамье, в незапамятные времена
поставленной чьей-то заботливой рукой на взморье, у самых волн, источивших
уже до половины каменные столбики.
Здесь думалось легко и свободно обо всем, что казалось путанным и
неясным в тиши кабинета. И сегодня опять осаждали мысли все о том же, как
и год, как и пять лет назад, когда он еще начинал только свою работу. Не
умирали сомнения, что, может быть, эти годы прошли впустую, в погоне за
фантазией, за нелепой мечтой, рожденной в сутолоке новых идей, хлынувших в
мир за это сумбурное время. А вот теперь, когда он смотрел на ряды бегущих
под легким ветром пенистых волн, с шорохом облизывавших берег, - все опять
становилось понятно и просто.
Уже давно он скрывал от всех свою работу, нарочно удалившись в этот
почти захолустный городок, где официально занимался изысканиями по добыче
ценных солей из местных источников и заведовал лабораторией опытного
завода, который в сущности больше значился на бумаге, чем существовал в
действительности.
Жил он впроголодь, перебиваясь уроками в местных школах, случайными
лекциями и статьями в столичных журналах. И все эти скудные доходы вместе
с тем, что удавалось урвать от скромных средств, отпускаемых на
лабораторию, уходили целиком на осуществление заветной мысли.
И вот когда ему становилось страшно, что все его жертвы, лишения,
многолетний упорный труд проваливаются в пустоту, в ничто - он уходил к
морю и здесь думал.
И, как всегда, тут им овладевала опять спокойная уверенность и угрюмая
настойчивость. Несомненно, он стоял на верном пути, и когда он добьется
окончательного результата - это будет величайшим из открытий
современности. Правда, основная мысль не принадлежала ему: гениальный
немец первый приоткрыл завесу. Но Эйнштейн приходил к этому рядом
удивительных умозаключений, заставляющих мысль отказаться от проторенных
путей, переворачивающих кверху ногами обычные представления, но как-то
мало связанных с действительностью. Мешканцев должен был претворить эти
отвлеченные теории в реальность, ощутимую руками здесь, на земле.
И всякий раз, когда он от мелочей и подробностей повседневной работы
переходил к общей идее, лежащей в ее основе, у него начинала кружиться
голова. Ведь обычно об этом не думали серьезно и углубленно, принимали
сознанием до смешного легкомысленно. Без особого труда соглашались с тем,
что Эвклида надо сдать в архив, что наша Вселенная имеет внутреннюю
кривизну, что она изогнута по направлению четвертого измерения, что,
следовательно, кратчайшее расстояние между двумя точками вовсе не есть
прямая линия и т.д. И как-то проходили мимо неизбежного, колоссального
вывода: значит, это четвертое измерение существует, значит, это уже не
предмет гимнастики ума для досужих математиков, а реальность такая же, как
это море, тысячелетиями облизывающее песчаный берег, синие горы на
горизонте и глубокий провал пламенеющего неба.
Это совершенно ясно. Ведь было время, когда здесь же, на отлогом
берегу, дикарь скиф или сармат следил взором за неуемным бегом волн, и ему
в голову не приходило, что безграничная плоскость водной пустыни перед ним
- вовсе не плоскость. И мысль об этом он почел бы бредом безумца. А позже
за эту же мысль святая церковь жгла на своих спасительных кострах тех, кто
осмеливался изогнуть эту плоскость в шар, несущийся в необъятных пустынях
мира по законам Вечного Разума. Но вот человек оторвался от двух измерений
поверхности земли, опустился в ее недра, наконец, поднялся торжествующе
вверх, осознал себя в трехмерном мире.
Теперь настала пора сделать следующий шаг, перестроить мозг, воспринять
в душу новый мир, раздвинуть его пределы по непонятному, неведомому до сих
пор направлению.
И он, Мешканцев, должен был положить эту ступеньку, на которую
подымется человечество. Это он поставил задачею своей жизни. Путь для ее
решения логически был ясен; надо было заставить наше обычное трехмерное
пространство изогнуться, хотя бы в небольшом объеме, по этому
таинственному измерению, больше, нежели равномерная его кривизна вокруг,
как это имеет место, например, по утверждению Эйнштейна, в местах
средоточия огромных масс материи, около солнца и других звезд. Средством
же должна была служить усиленная концентрация радиоактивных излучений,
имеющих, по мысли Мешканцева, связь с этой загадочной областью
пространства. И тогда оставалось исследовать свойство этого пространства в
новом состоянии. Кое-что он уже угадывал и мог предсказать заранее. Час,
когда сбудется его предвидение, должен был стать величайшим торжеством его
жизни. Но пять лет прошло - и пока безо всякого результата... Так неужели
же все это только мечта, пустой вымысел, ложная дорога?
Вот какие сомнения обуревали его от времени до времени и заставляли,
как и сегодня, спасаться к простору древнего, тысячелетнего моря. И, как
всегда, оно не обмануло: упрямая, спокойная уверенность вернулась к
Мешканцеву. Облегченный, он бросил последний взгляд на дымок парохода на
горизонте и белые пятна парусов в зеленовато-голубом мареве и зашагал по
песку к городу.
На заводе его ждала неприятная встреча. Когда он вошел в свой маленький
кабинет, у стола сидела изящная женская фигура в бледно-сиреневом платье и
с пышными золотистыми волосами. Мешканцев остановился, вопросительно глядя
на посетительницу. Она поднялась порывисто и пошла ему навстречу.
- Простите, вы товарищ Мешканцев? - услышал он певучий грудной голос,
заставивший его взглянуть пристально в лицо говорившей.
- Я Мешканцев. Чем могу служить?
Серые глаза смотрели твердо и спокойно.
- Я - студентка Н-ского института. Прислана сюда из краевого центра на
три месяца производственной практики. Вот мои документы.
Мешканцев, не двигаясь с места, спросил угрюмо:
- Ваша специальность?
- Минеральный анализ.
- Боюсь, что для вас мало найдется материала для работы на заводе...
- Я уже была предупреждена об этом. Но у меня определенная
командировка, и выбирать не приходится. К тому же, я полагаю, что везде
можно найти материал, если суметь за него взяться.
- Вы думаете? - сумрачно улыбнулся Мешканцев и продолжал про себя:
- Ого, девица с апломбом. Но на кой черт мне ее прислали! Уж не
соглядатай ли из центра? Кажется, там кое-что пронюхали о моих работах...
Этого еще недоставало. А впрочем, нет, слишком уж красива, до безобразия
красива. С такой физиономией и прочими онерами - прямое дело - крутить
головы нашим молодым инженерам и техникам. Гм, минеральный анализ. А сама,
наверное, путем ни одной установки не соберет и путается в простейших
вопросах. Ну, посмотрим.
Мешканцев задал посетительнице еще несколько вопросов, осведомился, как
она устроилась с квартирой, и сказал сухо:
- Ну, что ж, недельки две походите по заводу, приглядитесь,
познакомьтесь с работой и... сотрудниками, а там - посмотрим...
Девушка хотела было что-то возразить, но, видимо, раздумала, решительно
встала и, кивнув головою Мешканцеву, вышла.
- Однако фрукт... - подумал он, провожая ее глазами, и вдруг, как бы
нехотя подошел к окну и стал глядеть на выходную дверь. Через минуту
светлая, вся будто пронизанная солнцем фигура вышла на крыльцо, постояла в
нерешительности несколько секунд, досадливо передернула плечом и
направилась к главному корпусу завода. Шедший навстречу молодой инженер
молча остановился и, разинув рот, провожал девушку взглядом, пока ее не
проглотила массивная, окованная железом дверь.
- Ну, начинается, - с усмешкой подумал Мешканцев и сел рассматривать
документы, оставленные посетительницей на столе.
2
20 июня.
Прошло почти две недели с тех пор, как эта странная девушка появилась
на заводе, и, кажется, она обманула самые разнообразные ожидания, с нею
связанные. Наша молодежь разочаровалась прежде всего в своих расчетах на
легкий флирт (а может быть, и на кое-что не столь безобидное) с
обладательницей хорошенького личика. Первые же поползновения в этом
направлении были остановлены самым решительным образом, настолько
решительным, что попавшие в переделку дня три ходили мокрыми курицами, со
сконфуженным видом и старательно избегали встреч с Корсунской. Обманулись
и наши дамы, предполагавшие найти в ней участницу своих интимных и
неинтимных бесед на обычные темы, начиная с алькова и кончая кухней. И,
наконец, обманулся я сам. Эта девушка не только прекрасно разбирается в
своей специальности, она обладает живым и ясным умом, огромными познаниями
и широкой начитанностью во многих областях знания. У нее удивительная
способность схватывать сущность вопроса, строгая и прямолинейная логика.
Словом, эта прямая противоположность тому, что я, откровенно говоря,
рисовал себе, как специфически женское, и вместе с тем она бессознательно
женственна, полна скрытого горения и... красива до неприличия, надо отдать
ей справедливость. Но это, разумеется, только к слову. Я любуюсь в ней
редким случаем гармонии всего человеческого.
И так как я не собираюсь растопыриваться перед ней по петушиному, то и
она не топорщится, как с нашей молодежью, говорит обо всем просто, умно и
свободно, а разговор с ней - истинное наслаждение.
Работает она на заводе, и не далее как вчера указала в процессе
производства ошибку, которую повторяли из года в год. Благодаря
небрежности, рутине, привычке к старым, непроверяемым критически методам.
Само по себе это, пожалуй, мелочь, но ведь, однако, до нее никто ее не
замечал.
Нет, это удивительный человек. И беседы с нею, точно проветривающие
душу, как нельзя более пришлись кстати моим разболтавшимся нервам. Это
такая кристальная ясность, такая уверенность в силах человеческого разума.
А вентиляция моим мозгам нужна. Помимо обычных сомнений, от которых я
бежал к морю, я чувствую что-то новое, странное и тягостное. Какая-то
неясная тревога, томление, беспричинная подавленность мешают мне работать.
Иногда бывает похоже на состояние ночного кошмара, когда хочешь бежать - и
ноги не двигаются, хочешь крикнуть - и из стиснутого горла не вырывается
ни звука. Скверно - гайки развинтились основательно. Надо бы в сущности
бросить на время всю работу и отдохнуть самым прозаическим образом: лежать
где-нибудь на солнцепеке, есть, пить, удить рыбу, читать глупую книжку и
ни о чем не думать...
22 июня.
Вчера я был невольным свидетелем интересного разговора. Выйдя вечером в
садик около заводского клуба, я увидел две темные фигуры на скамье под
корявою липой. Один голос, вибрирующий тенор, в котором я узнал нашего
юрисконсульта, молодого и неглупого парня, немножко экзальтированного,
говорил, слегка декламируя:
- Дело, конечно, не в грубой физиологии, Нина Павловна. Основное - это
известное созвучие душ, одинаковое или во всяком случае сходное восприятие
мира, общие идеалы...
- Бросьте, Николай Иванович, - ответил голос Корсунской, дрожавший еле
сдерживаемым смехом. - Какую старину вы перетряхиваете: сродство душ,
общность идеалов... добавьте еще о двух половинках сердец, ищущих друг
друга, - и арсенал будет полный.
- Я вас не понимаю, - обиженно запротестовал тенор.
- А вы почитайте старика Дарвина, Мечникова, Фрейда и еще кое-что в
этом роде, - тогда поймете. Именно физиология и есть основное, а все
остальное - побрякушки, сахарная водица.
- Позвольте, однако... - недоумевал тенор, - ведь мы не животные...
- Самые настоящие: тип - хордовых, подтип - позвоночных, класс -
млекопитающих, подкласс - живородящих, отряд - гомо сапиенс и так дальше,
- вставая, сказала Корсунская, и голос ее вдруг стал серьезен, - я не
говорю, чтобы я сама была от этого в восторге...
Мне показалось, что она содрогнулась.
- Все это в достаточной мере омерзительно. И если бы я была на месте
творца, я постаралась бы устроить это иначе.
Да, с этой девушкой публике нашей делать нечего. Но почему-то и мне
самому стало не по себе после этого разговора.
24 июня.
Вчера поздно вечером, занимаясь в лаборатории, я почувствовал себя
настолько скверно, что бросил работу и еле добрался до постели. Глаза
застилал серый туман, кровь стучала в виски так, что казалось, будто там
отбивают десятки гулких молотов. И смутная тревога, томящая меня уже
несколько дней, перешла в щемящее чувство беспричинного страха. Почти всю
ночь я не сомкнул глаз. Только под утро забылся тяжелым, мутным сном и
видел Корсунскую. Она стояла на крутом берегу над темным морем, кишащим
какими-то неясными, зловещими силуэтами, и твердила монотонно:
"Омерзительно... омерзительно..."
Боюсь, что она начинает слишком сильно занимать мое внимание.
26 июня.
Сегодня я впервые наблюдал явление, которого ждал с нетерпением все эти
долгие годы: отдельные линии в спектрах газов сместились в сторону,
особенно в зеленой его части, а некоторые распались на ряд более мелких,
неясно очерченных полос. Никакого другого объяснения этому я не могу
подыскать, кроме того, что мне удалось наконец обнаружить это таинственное
четвертое измерение здесь, у себя под руками, удалось его заставить
проявить себя.
Но странно: я не ощущаю необузданной радости, какой ожидал, когда
рисовал этот момент в воображении. Ничего, кроме заботы о том, что надо
тщательно проверить еще раз опыты, чтобы гарантировать себя от ошибок. Я
думаю, это объясняется тем, что я совсем расклеился за последнее время: по
ночам мучаюсь бессонницей или тяжелыми кошмарами, днем вздрагиваю при
каждом стуке двери или шорохе, а с вечера на глаза опускается серая пелена
и все предметы в ней получают странные, фантастические очертания.
28 июня.
Сегодня я до того раскис в этой неустанной нервной тревоге,
подхлестываемый возбуждением от недавнего открытия, что сделал
непростительную вещь: после пяти лет упорного молчания, под впечатлением
минуты рассказал о своей работе, о своих сомнениях и достижениях человеку,
случайно брошенному на моем пути, который скоро исчезнет с моего горизонта
в толчее жизни, так же внезапно, как и появился. И это только потому, что
мы встретились в недобрую минуту, когда молчание и одиночество стали
окончательно невыносимыми.
Началось с безобидного разговора об идеях Римана и Лобачевского. И,
конечно, Корсунская знала об них не только понаслышке. Риманову геометрию
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг