- Что произошло? - спросил мужской.
- Из сопроводиловки следует, что ее подобрали на улице. Была без
сознания. Бредит балом, на котором должна присутствовать. Бормочет другие
странности - о каких-то монетах, манекенах, Христе. Просит, чтоб ее оставили
в покое.
- Бушевала?
- Да, рвалась, вскакивала, кричала что-то... Перепугала всех больных.
Пришлось положить на вязки.
Я открыла глаза. Вокруг бродили тени. Сфокусировав взгляд, увидела
женщин в ночных рубашках. В затрапезных халатах. Они ходили, невидяще косясь
на меня. Я дернулась. Но сесть не смогла - что-то удерживало. Переведя
взгляд с белого потолка на руки и ноги, я с ужасом увидела, что они
разведены и привязаны к кровати.
- Ну вот, проснулась. Здравствуй, - сказал доктор, приближаясь ко мне.
- Как ты себя чувствуешь?
Я посмотрела на его красное лицо в капиллярах и еще раз попыталась
встать. Бесполезно. Тогда я заплакала.
- Ну, ну... Успокойся. И лежи себе, лежи. Синяк вон нянечке поставила.
Зачем?
- Сильная, чертовка, - покачала головой нянечка. - Такая хрупкая, а
двоих взрослых женщин раскидала... Пришлось даже больную на помощь звать.
Я обернулась и увидела ту, которую санитарки звали на помощь. Она
глядела на меня в упор. Глядела и не видела. Я узнала в ней кого-то очень
знакомого и прикрыла глаза. Мне было почти все равно.
Попробовала вспомнить "Отче наш", но восторженный хор грянул непонятные
слова:
Вселенная внесмертная внетленная
За-времь неравномерное горение...
- Сделайте ей укол... Не бойся, это просто успокаивающее...
Проваливаясь куда-то в темноту, я успела увидеть себя посреди высокого
зала. В ослепительно белом платье. С ажурным серебряным гребнем в
распущенных волосах.
- Ну, что? - с укоризной глядел на меня Василий, а я сидела, разминая
затекшие кисти рук. - Допрыгалась?
- Сегодня вроде не время посещений, - проворчала я.
- В церковь ей, видите ли, захотелось! - Он, похоже, всерьез
намеревался устроить мне разнос. - И что?..
- Заберите меня отсюда, - взмолилась я. - Я все буду делать, как нужно.
- То-то. "Заберите!" Ладно, так и быть, пойдем.
Я встала босыми ногами на холодный пол.
- Слушай меня внимательно, девочка. Сейчас ты подойдешь к нянечке и
скажешь: "Отдайте ключи". Она сначала, увы, не отдаст. Но ты требуй. Если не
усомнишься, получишь. Вперед!
Я все сделала так, как он велел. Нянечка ударила меня по лицу и
швырнула на кровать, пригрозив в случае новых фокусов прибегнуть к вязкам.
- Вы не забыли, сегодня бал, синьорина. - На этот раз возник
Лукоморьев.
Я взяла себя в руки. И заложила руки, в которые себя взяла, за голову.
Уставилась в потолок. Через минуту лениво возразила:
- Я не могу идти в таком виде, дурак. К тому же меня отсюда никто не
выпустит.
- Синьорина, выпустить вас или не выпустить, равно как впустить или не
впустить куда бы то ни было, может лишь один-единственный человек во
Вселенной. Этот человек - вы сами...
Он галантно потянулся к моей руке.
Я несильно хлестнула его четками по носу. И только сейчас удивилась -
как могли их не отнять в приемном покое?
- Подите вы к черту!
- Охотно, охотно, - раскланялся он. - Однако вы совсем не цените мою
заботу. Это я принес вам четки. Знаете, как гласят учебники по этикету, я с
удовольствием отправлюсь туда, куда вы меня приглашаете, но - и в этом "но"
вся суть - если и вы почтите нас по тому же адресу своим присутствием.
Я смолчала.
- Так - ваше решение?
- Вы довели меня до психушки, - беспредметно возразила я.
- Хозяйка, да ведь вы сами стремились сюда! - развел руками Лукоморьев.
- Мы всячески оберегали вас, но разве есть вещи, которые королевна не
получит, если захочет?..
- Скажите, кто был тот страж перед Историческим?
- Вы не узнали, королевна?
- Никогда прежде его не видела... - Неожиданно для самой себя я
добавила: - Баркаял. Так это был...
Лукоморьев-Баркаял привстал, чтобы поклониться.
- Да, синьорина, я был в числе восемнадцати падших...
Теперь он глядел светлым ликом, отмеченным печатью глубокой скорби, с
неутоленным честолюбием, темнеющим по внешним углам глаз.
- Я полюбил земную женщину, королевна... Нет, это не было возможности
выносить. И я ампутировал себе крылья скальпелем любви, выражаясь
современным литературным... Полетел туда, то есть сюда, вниз... Я попал в
плен ваших нелепых законов. Досель я не знал человеческой лживой морали,
тягот сомнений... Я полюбил земную женщину... Но она не любила меня...
- Кто здесь?
- Тс, царевна больна, - робкие голоса доносились откуда-то из угла
комнаты.
- А что случилось?
- Она ничего не помнит!
- Да ну?
- Молчать там! - рявкнул Баркаял.
Нянечка безмятежно всхрапывала в своем кресле. Удивительное дело,
похоже, никто нас не слышал. Все спали. Кроме Ингигерды, той, что помогала
меня вязать, блистающей во тьме своими фосфоресцирующими глазами.
- Вы в обиде на Ингигерду? - устало продолжал тот, кто был ангелом, но
пал. - Но если бы не она, женщины не справились бы с вами, и вы, чего
доброго, выпрыгнули бы в окошко...
- Нет, я не в обиде.
Я поднялась, скинула ночную сорочку, снова надела ее, уже задом
наперед.
В окне больницы сияла луна, в ее бледное лицо тыкались ветви деревьев.
Мне снова послышалось что-то - не то песня, не то стихи. Тонкий детский
голос выводил бесхитростные слова, будто доносимые ветром. Они были слишком
взрослы для юного голоса.
Боль не больна, потеря беспечальна,
Когда все узнано случайно и нечаянно...
Мне нечего желать. Благословенна
Земная скорбь. Я преклоню колено.
Ты одинок. Сиротство мировое
Прими и ты в покорстве и покое.
Кто безвопросен, тот и безответен -
Блажен.
Кто не любил на этом свете -
Блажен.
Кто не зажмурился покрепче,
Не испугался встреч с бесчеловечным -
Блажен.
Кто и с открытыми глазами
Звал братом недруга -
Пред всеми небесами -
Блажен и свят...
Я увидела вереницы всходивших на холм один за другим людей. А может, то
были иные существа. На мгновение оказавшись на самой вершине, каждый начинал
путь вниз, по-прежнему глядя в чужую спину. А в его спину неотрывно смотрел
уже следующий... Они шли и шли, и не было конца этому шествию.
- Поторопитесь, - прошипел Василий, сминая решетки на окнах, словно они
были пластилиновые.
Взмахом руки он стер стекло. Перевалившись через подоконник, рухнул
вниз. Ветер ворвался в палату, и волосы спящих женщин зашевелились. К окну
заторопилась Ингигерда, на ходу уменьшаясь и превращаясь в девочку. И тоже
исчезла в ночи. Меня немного удивило, что не слышу приземлившихся под окном.
Я выглянула. Внизу была темнота. Успела услышать дыхание за спиной. И кто-то
столкнул меня в пропасть.
Кунсткамера
- Тоннель времени, синьорина... Полюбуйтесь на экспонаты, что украшают
его.
- Очевидно, сфинкс? - осведомилась я, стоя перед огромной золоченой
клеткой, в которой возилось и почесывалось красивое мускулистое животное с
человеческим лицом. Шерсть его отливала медью, а синие глаза темно светились
вечностью.
На мне не застиранная больничная сорочка, а слепящее красное одеяние.
Служитель - гном, как бы приплюснутый, в потрепанном колпаке и с
рогатым знаком во всю грудь, пустился в пространные разъяснения:
- Это сфинкс философии, синьорина. Сия живность известна своей неуемной
прожорливостью. Ему подавай факты, события. Иногда их не хватает. Или они
однообразны. Тогда он чахнет. В целом он покладист. Уживается с религией,
мистикой и наукой. До сих пор неизвестно, трансцендент или имманент. По
утрам нисходит от абстрактного к конкретному, вечерами структурируется по
количеству, качеству, отношению и, возможно, модальности. Иногда переходит
из нечто в ничто. Распочковывается. Опирается на конечности здравого смысла.
Может часами выдвигать и задвигать гипотезы, а вообще является специфическим
подвидом знания. Не подходите слишком близко, любезная, он натуралист. Вся
его сущность между двух кормушек: сознанием и материей. Язык весьма
своеобразен, близок к житейскому...
- Блохи не дают покоя животному, - посетовал Василий. Он уже целиком
принял обличье кота и выглядел ласковым и смирным.
- А это что за интересный экспонат? - Я залюбовалась стеклянным кубом,
внутри которого клубились какие-то фигуры.
- Дым без огня, синьорина, - встряла Ингигерда, которая, видно,
стремилась загладить свою вину передо мной.
- А это что за зверь?
Вздыбленный монстр, ероша хоботобивнями свою подстилку из чего-то
похожего на сено, выпускал из ноздрей красноватый пар. И бил себя по бокам
хвостом-трезубцем.
- Домашняя собачка Его Святейшества, подарена ему верховными жрецами
созвездия Гончих Псов, - сообщил экскурсовод.
- Некогда наш провожатый служил у Джованни делла Ровере, папы Юлия II,
- хихикая, нашептал мне на ухо кот. - У того самого, вы помните, кто заказал
Микеланджело роспись Сикстинской капеллы. Бедняга и тогда был беспамятен, а
нынче вовсе выжил из ума. Нашего босса называет Святейшеством...
- А что за этой дверью? - Я указала на тяжелую дубовую дверь, скованную
семью запорами, на каждом из которых висел замок со скважинами для ключей,
заклеенными бумажными квадратами в лиловых печатях.
- Там чудеса, синьорина, - ответствовал служитель. - Леший бродит,
знаете ли... Дух оттуда нехороший. Босс всегда держит эту дверь закрытой.
- Понятно, - кивнула я. - Скажите, а где же он сам? Неужели я так и не
увижу его?
- Всему свой час, синьорина, - склонился служитель и раздвинул каменные
створки.
Пустые рыцарские доспехи, охранявшие дверь, дисциплинированно отступили
на шаг.
Открылось бесконечное вспаханное поле. Над ним кружило воронье, а в
бесцветном, будто стеклянном, небе плавилось солнце.
- Взгляните на эту картину. Вы видите там, вдалеке, плачущую женщину?
Она убивается уже сорок тысяч Долгих Ден.
- Кто она? И кто этот человек, что лежит перед ней, распростершись? Или
он мертв?
- Да, госпожа. Он спит смертным сном, сном без сновидений, звуков и
запахов, и будет спать еще долго. Она же искупает свой грех, ни на минуту не
прекращая рыдать. Это Ева и Адам... Идемте.
Я шла по бесконечной галерее, сплошь состоящей из каменных ниш...
- И в каждой из них... - встрял в мои размышления кот. - Если бы вам
захотелось осмотреть ну, скажем, одну на сто в минус миллион биллионовой
степени часть всей коллекции Хозяина, - кот театрально вздохнул, - то вам
потребовалось бы не менее одного миллиарда лет в сто двадцать четвертой
степени!
- Поглядите сюда, - гном со скрежетом раздвинул еще одну нишу. Там с
площади понемногу расходились праздные зеваки, одетые странно; догорал
костер.
- Что это?
- Рим, 1600 год, 17 февраля, - загремел голос Баркаяла. - Площадь
Цветов и угасающий факел из вольнодумца Джордано...
- "Мне говорят, что своими утверждениями я хочу перевернуть мир вверх
дном. Но разве было бы плохо перевернуть перевернутый мир?" - загробным
голосом процитировал кот. - Наивный! - И закричал в нишу: - Бруно, миры тебе
не оладьи, чтобы ты их переворачивал!..
Я развернулась и как следует дернула кота за усы. Он взвыл, на
четвереньках отбежал метров на пятнадцать.
Служитель закрыл нишу .
По тесной винтовой лестнице мы спускались вниз. На этажах сновали
грифоны, сирены, привиденья и упыри. Раз мелькнули головы Змея Горыныча.
Визжали еще какие-то твари. Скрежетали, выли и причитали о чем-то по-своему,
царапали камни и кусали прутья клеток. Ацтекская богиня самоубийц Иштаб
скалила зубы, вытягивая в отвратной улыбке синее лицо. На нем гипсовой
маской застыл ужас. Халдейский демон Уруку глядел с плотским вожделением на
бесцветную нимфу, невесть как попавшую в это сборище и испуганно жавшуюся в
углу.
В руке у меня сама собой оказалась пятирублевая монета, и я со всей
силы швырнула ее. Нимфа ловко поймала талисман и тотчас исчезла.
- Я бы не одобрил ваш поступок, госпожа, - смиренно заметил кот.
Мы шли по каменным ступеням, стертым бесчисленными ступнями, и у меня
было чувство, будто я спускаюсь в ад.
- Собственно, так оно и есть, синьорина. - Я уже привыкла, что мне нет
необходимости высказывать свои мысли, чтобы получать ответы. - Но ничего не
бойтесь. Видите ли, место, куда мы идем, для всякого свое. Безутешный эллин
оказывается в бесплотном царстве Аида, фанатик средневековья - в пыточных
застенках святой инквизиции, ну а ваш современник частенько попадает... Вот
уж этого я хотел бы меньше всего. Платон соединился со своей идеей человека,
Савонарола направился прямиком на Страшный суд, а Сартр - в одну комнату с
другими. Люди отлично справляются с тем, чтобы еще при жизни устроить себе
филиал ада в одной отдельно взятой душе... Просветленным с Альдебарана, на
ваш земной взгляд, придется легче всего: сиди себе на стуле и жги спички,
чиркая их о коробок - одну за другой, и так без конца... Каждому свое,
синьорина, каждому свое... Ада хватит на всех.
- Однако спички изобрели совсем недавно, - неуверенно возразила я.
- Это не значит, что до того они не существовали, - откашлялся
служитель, немного смущенный. - Изобрести можно только то, чему
предусмотрено быть.
- Что это за книга? - спросила я, завидев огромный фолиант, прикованный
цепями к стене, в специальной нише на лестнице.
- Никто не знает, - вздохнул гном. - Каждый видит свое.
- А что видишь в ней ты, Баркаял? - обернулась я к моему спутнику.
- Пустоту, - и он склонился в поклоне.
- Я тоже могу ее увидеть? - Я подошла к инкунабуле. - На каком языке
написана эта книга?
- Разумеется, на том единственном, который существует, - позволил себе
улыбнуться гном.
По хрустальной обложке, как по ледяным узорам на морозном стекле, было
начертано: КНИГА СКРЫТЫХ РАВНОВЕСИЙ.
- Что это значит? - спросила я.
- Переверните страницу, - посоветовал гном.
- Но вы должны помочь, - потребовала я. - Вы же видите, какой тяжелый
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг