Надя повернула голову.
- На этой... На Илге... Ну, знаешь, зуботехник, которая застряла сейчас
у нас. - Терехов выпалил эти слова и подробности сообщил, будто бы Надя не
знала, кто такая Илга и почему застряла она у них в поселке.
Дальше идти было некуда, они стояли уже около семейного общежития,
топтались у крыльца, молчали и не смотрели друг другу в глаза.
- Ничего у нас не было, - сказала вдруг Надя.
- Да, - согласился Терехов, - ничего.
- Ты заходи. Скоро подойдет Олег.
- На меня теперь дела свалились...
- Ну, тогда попозже...
- Если попозже...
6
Он зашагал по улице, не оглядывался, ладони щипало по-прежнему, они
были мокрыми, и ткань подкладки, наверное, уже промокла. Значит, был повод
зайти к Илге, у которой имелись биты и йод, и поводу этому Терехов
обрадовался. Потом он вспомнил, что в комнате с Илгой живет Арсеньева, а
перед Арсеньевой появиться навеселе он никак не мог. И Терехов решил
походить еще по поселку и проветриться на совесть.
Он протрезвел уже давно, но не хотел признаться себе в этом, так было
удобнее, так он мог считать, что именно хмель и загнал его на скользкую и
худую шею крана и заставил его дурачиться перед Надей и врать ей. Терехов
бродил по поселку успокоенный, утром еще он боялся разговора с Надей, а
теперь, когда все осталось позади, он был очень доволен этим разговором и
твердил себе: "Вот видишь, все давно прошло, а ты вбивал в голову... Вот
видишь..."
"Ничего у нас не было", - сказала ему Надя, и Терехов теперь знал
точно: у них на самом деле ничего не было. Еще вчера он не позволял себе
думать о прошлом, а теперь думал о нем легко и спокойно, словно вспоминал
чужую жизнь, события и волнения, его никак не касающиеся. Ему доставляло
радость это спокойствие, оно веселило его.
Он возвращался к старому без боязни... Он знал Надю уже лет пятнадцать,
а то и больше, помнил ее еще девчонкой с голубыми бантиками, "терчонком",
как звали Надю из-за ее исковерканного ею словечка "чертенок". Пацаны вились
вокруг Терехова долгие годы, дрались из-за права носить его коричневый
чемодан со стадиона и до дома, бегали вместе с ними и девчонки, похожие на
мальчишек, вот и Надя была с ними. Он на нее не обращал внимания, он вообще
снисходительно и без интереса относился к своей свите. Но Надя была дочерью
отцовского друга, и когда в пятьдесят втором арестовали Надиного отца,
врача-терапевта Белашова, семья Тереховых на год приютила Надю. Терехов был
к ней заботлив и внимателен. Он верил, что ее отца взяли правильно, спорил
со своим стариком из-за ареста доктора Белашова, а к Наде относился
по-братски.
Через год Надин отец вернулся, и она ушла домой. Но теперь Терехов
выделял ее из своей свиты, улыбался ей, и сверстники Наде завидовали.
Десятки лет их городок жил спортом, где-нибудь в Палехе самыми именитыми
людьми становились мастера лаковых шкатулок, на Магнитке - сталевары, во
Влахерме же популярность создавали успехи на стадионе. С Тереховым
раскланивались на улицах, как с большим человеком, а старички, помнившие
выступления в их городе Канунникова, Бутусова и братьев Старостиных, шептали
ему в спину: "Андрея Павловича-то сынок... Года через два в сборной играть
будет... Такой удар..."
Потом, когда Терехов стал постарше, Надя все время вертелась около
него: и на танцах, и на стадионе, и на улице. Терехов не удивлялся этому, он
привык, что она была все время рядом, а почему - это его интересовало мало.
Терехов рано узнал женщин, все получилось просто, это про их городок,
наверное, позже написали песню, прилипчивую, как семечки: "...населенье
таково: незамужние ткачихи составляют большинство". Терехов считал себя
человеком взрослым и опытным, и длинная худая девчонка, всегда бронзовая и
словно бы звонкая от солнца и ветров, была в его глазах обыкновенной
мелюзгой, чуть ли не воспитанницей детского сада. Терехов очень удивился,
когда кто-то ему сказал, что эта босоногая девица гордость их школы, что она
наверняка получит золотую медаль и у нее большие математические способности.
Терехов тогда даже присвистнул, сам он сбежал из школы уже после шестого
класса и ко всем, кто продолжал учиться, относился с презрением и вместе с
тем с завистью. "А, отличница!" - улыбнулся при встрече Терехов. То ли с
издевкой, то ли с одобрением. Потом он еще сказал ей пару слов, и это был
один из самых долгих разговоров, которыми он ее удостаивал.
Иногда Терехов между прочим чувствовал Надины взгляды, она тайком
любовалась им, а поняв, что открыта, вспыхивала и готова была наговорить
Терехову грубостей, но он делал вид, что ничего не заметил.
Когда его провожали в армию, дни были жаркие, и Терехов жадничал,
старался любую свободную минуту поваляться на травяном истоптанном берегу
канала. Оказавшись на плоту, Терехов растянулся на шершавом стволе сосны и
закрыл глаза. Рука его, упавшая в воду, тащилась за плотом, Терехов
отключился от мира, почти дремал, и все звуки, которые он слышал, казались
ему неестественными и неземными. И в этом нереальном его существовании
кто-то дотронулся до его плеча. Терехов открыл глаза и увидел Надю. Она
лежала рядом на бревнах, черная, вся в взблескивающих каплях. Лицо у нее
было серьезное и сердитое, словно она собиралась сказать ему что-то важное.
Но она молчала, и Терехов закрыл глаза. Сколько времени прошло, Терехов не
знал, только потом он услышал шепот: "Павел... Терехов... я тебе назначаю
свидание... сегодня вечером... на танцах..." Терехов кивнул, дернул головой,
а может быть, только собрался кивнуть, он тут же услышал всплеск и потом
шлепки по воде. Он открыл глаза и никакой Нади рядом не увидел, наверное, ее
и не было раньше, просто она ему приснилась или прислышалась.
Вовсе и не собирался вечером Терехов идти на танцы. В других местах
обещал он быть, во многие хмельные компании был приглашен - не одного его
брали завтра в армию. Но Терехов не мог не зайти на стадион, просто так -
попрощаться.
Дощатые трибуны были темны, и поле измазали черной краской, и гаревая
дорожка, истыканная шипами, вела прямо на черное небо. Только над
асфальтовым кругляком горели лампы, и пары двигались под лампами резво.
Терехов хотел было прошмыгнуть мимо танцев к выходу, но не смог. На
скамейке, у асфальтового кругляка, он увидел Надю.
Надя была в белом платье невесты. Она выделялась среди всех,
собравшихся на танцах. Терехов вспомнил о гадком утенке и Золушке. Но одной
феи тут было мало, сто волшебниц, наверное, отмывали эту чумазую девицу,
драили ее, сто кусков пемзы и сто обрывков наждачной бумаги понадобилось им,
сто добрых портняжек шили ей платье.
Терехов смотрел на Надю из ночи, видел, как подходили к ней парни и
приглашали ее танцевать и как она качала головой. Она словно бы светилась в
толпе, такая она была неожиданная и красивая, и на скамейку ее никто не
присаживался.
Не имел Терехов времени, и ни к чему ему было шаркать подошвами, но он
почувствовал вдруг жалость к этой девчонке, сбежать от нее было бы сейчас
нечестно, и Терехов шагнул в световой круг.
Надя увидела его сразу. Она быстро поднялась и пошла ему навстречу.
Идти надо было через асфальтовый пятак. Она пробиралась к нему, и ломаные
движения танцующих не могли остановить ее. Она шла к нему, как шел Бобров с
шайбой к чужим воротам, ловкая, длинноногая девчонка, глаза ее были
счастливыми, все смотрели на нее и обсуждали ее, а она видела только
Терехова.
- Ты пришел... - сказала Надя.
- Да... - пробормотал Терехов, - задержался я...
Она ждала его часа три, а может быть, и все пять.
- Будем танцевать? - спросила Надя.
- Танцевать? - растерялся Терехов. - Ну давай...
Крутили "Рио-Риту" или другую довоенную румбу. То был год первого
легкого прощения джаза, и радиоузел к рентгеновским пленкам "на костях" с
записями блюза "Сан-Луи" и песен Лещенко, сысканных у спекулянтов, прикупил
новые пластинки Апрелевского завода. Там были престарелые фокстроты, румбы и
танго, долгие годы предаваемые анафеме, и теперь переименованные в
медленные, быстрые и очень быстрые танцы.
- Платье кто шил? - спросил Терехов.
- Я сама, - быстро сказала Надя, - из маминых...
- Из маминых... - буркнул Терехов и подумал: "Пороть тебя некому".
Танцевать с ней было легко, и Терехов даже пожалел, что пластинка так
быстро кончилась. Потом завели новую, и Терехов пригласил Надю. Он глядел на
нее и любовался ею и думал: "Вот вырастет, королевой станет, первой
красавицей во Влахерме". Он даже пожалел на мгновение, что сам он такой
старый, и позавидовал Надиным ровесникам.
Как дань уходящим вкусам завели падеграс, и, конечно, площадка тут же
стала пустой, только двое пацанов-семиклассников дурачились под музыку
стилем да они с Надей начали танцевать. Терехов понимал, что это глупо и
завтра во Влахерме поползут всякие разговоры и больше всего достанется Наде,
но остановиться он не мог, шел за Надей в танце, завороженный ею. А она
забыла обо всем, двигалась плавно и красиво и озорно, черт-те знает откуда
взялся у нее этот талант - как он ее расцветил! Терехов чувствовал, что все
вокруг притихли и глазеют на них восторженно. Им даже захлопали, и Надя,
смутившись, потянула его за руку к скамейке, и тут она шла павой, и всем в
голову могло прийти, что она на самом деле невеста. "Только чья?.. - подумал
Терехов. - Ясно чья..." Он рассердился и сказал:
- Ну я, пожалуй, пойду...
- Никуда ты не пойдешь. Танцы еще не кончились...
- Привет тебе, - сказал Терехов. - у меня времени видимо-невидимо...
В той сказке, которую она себе напридумала, ему, видно, отводилась
особая роль, но он эту роль не выучил, и Надя обиделась.
- Ну тогда, ну тогда... - сказала она, нахмурившись, - мы сейчас
погуляем и поговорим. Так все делают после танцев.
- Все взрослые, - сказал Терехов.
Но она пропустила мимо ушей его слова, взяла за руку и потянула за
собой. Терехов, пряча улыбку, поплелся за ней, увидел в толпе зрителей Олега
и подумал: "Дура ты, дура, тебе бы вот этого парня уводить, а не меня..."
Надя вела его быстро, по пепельной тропинке шагали они к притихшему
каналу. Это была обычная дорога гулявших после танцев, Терехов не раз
проходил по ней, но откуда она узнала ее? Терехов боялся, как бы они вдвоем
не наткнулись на парочки, были тут укромные места, и не этой малолетке
видеть ночную любовь. Берег канала был в цветных пятнах, электрические
бакены в стальных кожухах заступили на свою вахту.
- Терехов, - начала Надя, - мне нужно сказать тебе.
- Ну давай.
- Завтра ты уходишь в армию...
- От тебя первой узнал.
- Я буду тебя ждать.
- Ну подожди... А зачем?
- Когда мужчина уходит в армию, его обязательно должна ждать женщина...
- А ты, значит, женщина...
- Я люблю тебя, Терехов.
- Ну ладно, - сдался Терехов, - пиши письма, присылай фотокарточки...
- Хорошо бы, началась война. Я бы тоже пошла на фронт. Тебя бы ранили,
а я вынесла бы тебя из-под пуль...
- Что ты несешь!
- Я была бы медсестрой...
- Ты не знаешь, что такое война? Ты забыла, что твоя мать погибла в
сорок третьем?
- Нет. Пусть на этой войне никою не убьют. Только тебя ранят.
- Знаешь что, - сказал Терехов, - ты так накаркаешь. Выбери кого-нибудь
другого. Узнай, кто у нас любит госпитали, и давай...
Она отвернулась, стояла молча: обиделась, наверное. Все это она вбила
себе в голову всерьез. Терехов не знал, какие слова ей сказать, все-таки он
был на нее сердит. И в то же время он чувствовал себя перепачканным маляром,
оказавшимся в забитом автобусе рядом с девчонкой, надевшей платье с
иголочки. Он даже старался идти шагах в двух от Нади, на всякий случай:
вдруг ее сказка кончается поцелуем перед разлукой? Ему хотелось говорить
слова грубые и пошлые, чтобы поняла она, с кем имеет дело. Он даже был готов
сказать ей, что ночевать сегодня он пойдет к своей "бабе", одной из
незамужних ткачих, и та уж не будет фантазировать об их будущем.
- Сколько тебе лет? - спросил Терехов.
- Пятнадцатый... Пятнадцать.
- Ну вот... Совсем малолетка... Доживи до моих лет, тогда начнешь
чего-нибудь понимать.
Терехову было уже девятнадцать, и в футбол он играл в первой мужской
команде.
- Взрослая я, - обиженно заявила Надя.
- Ну хорошо, хорошо. Жди. Жди, если хочешь.
Терехов подумал вдруг, что женщина, к которой он сегодня шел, ждать его
не собирается. Ей бы пришлось ждать многих.
- Я буду твоей невестой, - сказала Надя.
- Ну давай, - вздохнул Терехов.
- Если ты не хочешь...
- Еще как хочу... А платье? Ты сумеешь сберечь платье? Сохранишь его от
моли?
- Я сберегу...
Терехов не видел ее глаз, но по тому, как она произнесла последние
слова, он понял, что она может сейчас зареветь. "Ну вот... Довел
девчонку..." И тут же Терехов подумал, что так и надо, хорошо, что он был
жестоким, пусть отшатнется от него, пусть обидится на него, иначе потом
будет больнее.
- Пойдем, я тебя провожу домой, - сказал Терехов.
- Ты спешишь?
- Тебя, наверное, ищет отец.
- Отец знает, что я ушла на свидание.
- Он уже привык к твоим свиданиям?
- Сегодня у меня первое...
Никакого первого свидания Терехов вспомнить бы не смог. Была какая-то
гулянка, и кислые огурцы стояли рядом с банкой самогона, он был пьяный, и
девки были пьяные.
Терехов достал сигареты и закурил.
- Дай мне, - сказала Надя.
- Молода еще, поняла?
- Хорошо. Я пойду. Можешь меня не провожать.
По вытоптанной бровке берега шла она быстро, почти неслась, и Терехову
пришлось бросить сигарету, иначе он мог бы отстать от нее. Городок их спал,
но око у него было недреманное и любопытное, и он, конечно, не мог не
заметить фосфорическую длинноногую девчонку, бежавшую со свиданья. Шушуканье
нравственных людей ждало ее завтра, и Терехов решил, что идти им надо не по
главной и гулкой улице, а огородами.
- Сворачивай на ту тропу, - сказал Терехов.
Она обернулась и на ходу бросила ему:
- Я прошу не провожать меня.
Терехов остановился и пожал плечами. Потом он побрел за ней по главной
улице и дальше не приближался к ней, шел не спеша, так, чтобы она не могла
увидеть его и услышать его шагов, шел на всякий случай - вдруг бы
понадобилась его помощь?
Он так и не спал всю ночь, утром голова гудела и снова лили ему водку,
столько было разговоров, встреч, прощаний, слез и гогота, столько забот
свалилось на него, что о прошлых своих днях Терехов не думал. Даже если бы
вспомнил он о вчерашнем свидании, показалось бы ему, что было оно года три
назад. Потом в кузове грузовика отвезли их в Дмитров, в зеленый переулок, к
райвоенкомату. У райвоенкомата усохший майор, упоенный свалившимися наконец
на него работой и подчиненными, давал указания. Снова прощались, пели песни,
раздувались гармошечные бока. Терехов жал кому-то руки, с кем-то хотел
подраться, но тут же помирился и прослезился по этому поводу от умиления и
обнял своего недруга. Потом он стал целоваться с родственниками, друзьями и
людьми незнакомыми. И вдруг Терехов сообразил, что он поцеловал Надю. Надя
стояла перед ним - приехала в Дмитров, словно не было у нее самолюбия, снова
была в своем белом платье, все пялили на нее глаза, а она стояла гордая и
красивая и протягивала ему какой-то платочек с синими вышитыми цветами.
"Девчонка. Начиталась книжек, - подумал Терехов. - Ну ладно, посмотри,
увидишь хоть: не одна ты из женщин меня провожаешь". Но платок он все же
взял. И когда Надя сказала ему: "Напиши", буркнул в ответ: "Ладно".
Он написал. Раньше он никогда не связывался с письмами, а в армии стал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг