приведет или оспорит... Слова мои в чем-то может подтвердить Чеглинцев.
Испольнов не пришел...
- Испольнов здесь, - услышал Терехов.
- Здесь, да?
- И Соломина привел, - сказал Испольнов.
- Да, да, - закивал Соломин, привстал даже, поклонился обществу, словно
представили его официально.
- Вот, - сказал Терехов, - и Испольнова можете кое о чем спросить.
- А я отвечать не буду, - буркнул Испольнов. - И ты от меня ничего не
слыхал. Никакого у нас с тобой разговора не было. Фантазия у тебя богатая.
- Да? - растерялся Терехов. - Фантазия? А зачем ты сюда пришел?
- Дома скучнее.
- Ну повеселитесь.
В зале шумели. Рудик стоял возмущенный, Терехов взял Рудика за руку,
успокаивая его: "Ничего, ничего, оставь его. Пусть развлечется..." А сам
понимал - собственное его спокойствие, - а он был уже спокоен, - или даже
безразличие идет не от стальных нервов, а от усталости. Впрочем, вчера тоже
были усталость и равнодушие, а не выдержал-таки, поднялся, пошел к
осточертевшему мосту, мог бы и не ходить, там и без него все знали, что
делать, и делали, как умели, и его отсутствие или его приход ничего изменить
не могли, да и не изменили.
- Кто просит слова? - сказал Рудик.
Слова никто не просил, не привыкли слова просить, просто шумели и все.
Возмущались Будковым или не верили про Будкова, уважаемого человека, а всего
больше возмущались Испольновым, позволившим себе устроить цирк, благо что
сидел рядом с ними и ухмылялся.
- Чего тут слова просить, - встал тяжелый и круглый, как гиря, штукатур
Козлов, - действовать надо. Делегацию к начальнику строительства
отправить... Или письмо написать... Все подпишемся...
- А если я пошутил? - возмутился Терехов. - Если я такой остряк? Если я
человека оклеветал! В корыстных целях. Или по ошибке?..
- Сначала, - вскочил Воротников, - мы должны убедиться, что его слова
справедливы, а потом уж рубить...
- Я предлагаю так, - сказал Рудик. - Пусть каждый ознакомится с
документами, которые у Терехова есть, пусть каждый их на зуб попробует.
Потом, я думаю, нужно комиссию избрать, она все проверит и уточнит, а тогда
мы и будем действовать... Как вы считаете?
Рудика поддержали. Рудик, довольный, разъяснял в подробностях свое
предложение, а мысль его рвалась дальше; бумажки, отобранные Тереховым,
пошли по рукам, и сейбинцы смотрели их, спорили.
И хотя разговоры еще шли и слышалось разное, в том числе: "Не может
быть, зря на Будкова...", "Ну и подумаешь, что тут такого...", хотя больше
занимали людей сейчас не сами факты, выложенные Тереховым, а их собственное
отношение к Будкову, теплая инерция человечьей доброты, не желающая верить в
плохое, хотя все это жило и шумело в столовой, Терехову стало ясно, что дело
сегодня, пожалуй, дальше не сдвинется, надо было ждать суждений комиссии,
которую тут же выбрали. И когда говорить уже вроде стало не о чем, а
расходиться не хотелось, заряд возбуждения не был растрачен, тогда и
вспомнили о ребятах из бывшей бригады Испольнова. Теперь внимание зала
переключилось на них, они сидели растерянные, смущенные, говорили с оглядкой
на Испольнова, они ничего не знали, Будков с ними разговоров откровенных не
вел, может, и накидывал им Будков деньги, только они не ведали, за что и
когда получали они прилично, довольны были, но и работали как сволочи. А в
ряжи действительно гравий клали.
Их корили, и парням было стыдно, но они поглядывали на Испольнова,
словно боялись его или указаний от него ждали, а Испольнов ухмылялся -
видимо, воспитал он к себе почтение, страхом подбитое, и исчезнет ли оно с
уходом Испольнова или останется черноземом для новых всходов, это еще надо
было понять. Устав, поговорив, в зале замолчали, и Терехову показалось, что
никто не понимает всей глубины случившегося, как понимает он, никто не
относится к нему столь болезненно, как он, он огорчился, но тут вскочил Олег
и начал речь, пламенно и страстно, как он умел, слова его были о том, что
чувствовал Терехов, но эти слова были в тысячу раз ярче и точнее
тереховских, и воронки от них были глубже и чернее, и, когда Олег кончил,
все зашумели, поддерживая его, и Терехов был растроган, был благодарен
Олегу, он восхищался им и все повторял про себя: "Какой молодец! Какой
молодец!"
Теперь можно было поставить точку, но опять не стали расходиться, а,
помолчав, принялись говорить вещи, к теме нынешнего собрания не имевшие
отношения. Давали Терехову советы, как ему себя вести и у кого искать
поддержки, высказывали соображения, о чем письмо написать в редакцию, одним
делом с мостом не ограничиваться. Много было предложено мелочей, но говорили
и важные слова и среди них об электрификации дороги и об использовании
сваленного на просеках и станционных площадках леса. Электровозам предстояло
таскать составы в Саянах, но дорога строилась пока обычная, поставить серые
железобетонные опоры и протянуть над полотном провода предполагали после
сдачи дороги, а это было невыгодно, и годы пролетели бы даром. Разговоры о
том, что строительство дороги необходимо совместить с ее электрификацией,
велись давно, но велись между собой, а не с трибун, теперь же сейбинцы
предлагали решение собрания отправить куда надо, может быть даже в
правительство. Собрались подсчитать и во что обходится сваленный лес,
который никем не вывозится и гибнет на просеках, как его использовать - надо
было продумать.
Рудик кивал, быстренько заносил предложения в блокнот, исписывал
страницы крупными буквами, а Терехов надеялся на память.
- Будем кончать? - встал Терехов.
- Пора...
- Кончать надумали? - поднялся Испольнов. - А вы только начали...
Он направился к выходу, и Соломин поспешил за ним.
Плечи у Испольнова были крутые, а шея - тугая, борцовская. Все глядели
ему в спину, притихли.
Обернулся Испольнов у выхода, засмеялся, не деланно, а с удовольствием,
Терехов понял это, и Соломин заулыбался, глядел не в зал, а на Испольнова.
- Планы составляете! - смеялся Испольнов. - Зубы не обломайте!
- Ну, ты! - вскочил Чеглинцев.
Он бросился было за Испольновым, взбунтовавшись, словно бы желая
отомстить за свою прежнюю жизнь, придавленную тяжкой Васькиной лапой, но
издевающиеся глаза Испольнова остановили его, осадили его, подавили бунт.
- Не надо! - глухо сказал Терехов. - Оставьте его.
А на улице глаза слепило солнце, обещанием зноя поблескивали голубые
лужи.
Терехов спустился к Сейбе.
Бревна все еще плыли, и шесты тыкались в их корявые бока, но работы у
шестов было меньше.
Горбина насыпи чуть-чуть подросла, Сейба устала и начинала отступать.
Наверху, у склада, Терехов увидел чеглинцевский самосвал и самого
Чеглинцева, исследовавшего мотор. Терехов остановился возле машины, самосвал
был помят, бедняга, и Терехов прикинул, во что обойдется ремонт.
Чеглинцев выпрямился, сказал с досадой:
- Как бы в капитальный его не отправили!
- Ничего, - сказал Терехов успокаивающе, - ничего.
Ему был дорог этот небритый парень, удалой молодец из незаписанных
былин, и за то, что вчера бились они с Сейбой, и за сегодняшний бунт, и за
то, что решил он остаться в Саянах, словно бы братом стал, и Терехову
хотелось сейчас высказать это Чеглинцеву, но он не нашел слов и промолчал.
Он уходил в поселок, и ему было хорошо, потому что он вспоминал
чувство, испытанное у чеглинцевской помятой машины, и улыбался, а затем стал
думать о Будкове.
Он решил, что завтра или послезавтра, когда вода спадет и дороги
немного просохнут, нужно будет послать к Будкову человека, который бы не
только установил связь с Большой землей, но и дал бы Будкову понять с
достоинством и умом, что его дела на Сейбе известны. И он понял, кого он
пошлет лучше всех объявить Будкову "идем на вы", а Терехов был сейчас
убежден, что сделать это необходимо, так порядочнее и честнее; объявить
"идем на вы" лучше всех мог Олег Плахтин.
25
- Терехов, а ты соня! Пятнадцать часов давишь...
- Пятнадцать? Чего?
- Ладно, спи дальше. Вода спадает...
- Нет, серьезно? - сказал Терехов, испугавшись. - Пятнадцать часов?
- Смотри, - Севка протянул ему будильник, - ты свалился вчера в
восемь...
- В восемь? - расстроился Терехов.
Он скинул ноги на пол, суетливо начал натягивать майку, потом правой
рукой стянул со спинки кровати брюки и, вздыхая, покачивая головой,
приговаривая: "Вот тебе раз... вот тебе раз...", стал всовывать шнурки в
кеды.
- Ты торопишься куда-то? - спросил Севка. - На поезд опаздываешь?
- На поезд, на экспресс...
- Я тебе без шуток. Спешить некуда.
- Хотя да, - сообразил Терехов, - куда теперь спешить... Зря ты меня
разбудил...
- Я тебя не будил...
- Куда ты собираешься?
- Сторожа перевожу. Старик по внукам соскучился. Ночь, говорит, я
отстоял, днем и дома могу побыть.
- Потом Олега перевезешь. Он - к Будкову.
- Ладно.
Севка пытался улыбаться, но улыбка у него была странная, словно бы он
ею прикрывал что-то и боялся, как бы не свалилась она картонной маской с
развязавшимися тесемками. Хрупкий, с разломившимися белыми прядями, он
выглядел беззащитным мальчишкой, обиженным кем-то, и Терехову стало жалко
его.
- В воскресенье, - сказал Терехов, - я тебя смогу отпустить в Абакан.
- В Абакан?
- Девятый том Соловьева стоит там на полке.
- Да, да, девятый том. Надо съездить, - обрадовался Севка, обрадовался
слишком торопливо и шумно и сам понял, что перестарался.
- Что-нибудь случилось, Севк? - спросил Терехов.
- Ничего не случилось, - хмуро сказал Севка, - пойду, старик ждет.
Терехову хотелось верить ему, потому что в окно било солнце, и
казалось, что все невезения и тяготы остались в пасмурном прошлом, а теперь
начинается жизнь чудесная и улыбчивая. Но он смотрел Севке вслед и снова
жалел его, а почему, и сам не знал.
Впрочем, через полчаса на улице, под голубым и теплым уже небом, он
забыл о Севке, а стоял и думал: "Как хорошо!" И все, чем он жил последнее
время, казалось ему омытым лучами солнца, все ушло куда-то в спокойную
страну Забытья, а думалось только о радостном.
И тут он вспомнил о вчерашних своих ощущениях у чеглинцевской машины и
снова пожалел, что не сказал ничего Чеглинцеву, не нашел слов, которые были
бы как пожатие руки.
Из общежития напротив вышла Илга, Терехова она вроде бы и не заметила,
прошагала по той стороне улицы, по доскам, с клетчатой красной сумкой в
руке, прошагала, наверное, в столовую, но общежитие было не ее, а вышла она
из него, как из родного дома, и это Терехова удивило.
Потом ему пришлось вспомнить об Илге и сказать самому себе: "Ах, вот в
чем дело", но это было через час, когда он уже пообедал и встретил на улице
четырех девчат и среди них Веру Созину.
Созину Терехов терпел с трудом, с первого дня знакомства отношение к
ней было окрашено неприязнью, причины которой Терехов и не пытался
доискаться. Просто не нравился ему голос ее, ее торопливые слова, и не
нравилось то, как она жалела всех, за жалостью ее пряталось злорадство, и
то, как она успевала узнать о случаях невероятных и растрепать о них всем, а
вести ее, к сожалению, потом подтверждались. И сейчас по тому, как она
таинственно и с удовольствием молчала, пока девчата пересмеивались с
Тереховым, и по выражению ее глаз: "Говорите, говорите, а я вам такое
скажу...", Терехов понял, что она разрушит, развеет по пылинкам все
радостное в нем. "Ты уж только молчи, - думал Терехов, - ради бога,
молчи..."
- Да, - сказала вдруг Созина, - очень интересно получается, очень
интересно...
- Что? - не понял Терехов.
И тут же осекся, спохватился, не надо было ему спрашивать, открывать
тем самым созинские шлюзы, молчал бы уж или сбежал сейчас по делам; впрочем,
Созина все равно отыскала бы его и выложила бы правду...
"Она как наркоманка, - подумал Терехов, - вон как глаза заблестели".
- Очень интересно получается... Илге сегодня пришлось ночевать у нас...
Все кровати у нас заняты, и она, бедная, спала прямо на полу... Так мне ее
жалко было... Конечно, Илга...
Тут она остановилась и выразительно посмотрела на Терехова, словно бы
знала о нем такое, чего не знали другие; впрочем, она не осуждала его, а
просто подчеркивала: "Да, да, нам все известно, все..."
"Илга? - насторожился Терехов. - При чем тут Илга?" Он глядел на Созину
с неприязнью и даже с брезгливостью, но был растерян и невольно обернулся,
не собрались ли вокруг слушатели.
- Конечно, Илге ничего не оставалось, как сбежать из этого ада, из
этого бардака... Чеглинцев вечером напился, явился к этой... к Арсеньевой,
нашей непорочной девушке, стал ее поить... Илге и пришлось уйти, сбежать
фактически.
"Да замолчи ты! - думал с отчаянием Терехов. - Доведешь ведь..."
- А y нас пол сами знаете какой... доски... Маялась, бедная... А вы что
думаете, Арсеньева выгнала его? Да? Очень ей это надо было... Она же
перевоспитывается... Чего же ей терять шанс... Переспали они с
Чеглинцевым... А ее там в Воронеже летчик ждет... Вот как получается... Или
она его ждет...
- Слушай, прекрати, - мрачно сказал Терехов.
- А что? А что я такое сказала? - обиделась Созина. - Я правду сказала.
Мне ведь Алку ужасно жалко. У нее летчик, она его любит. Зачем ей этот
кобель-то Чеглинцев. Ему что, любовь, что ли, нужна? Вы меня не смешите... И
его мне жалко... Такой видный парень, и зачем ему связываться с этой...
"Ну замолчи ты!" - взмолился Терехов.
- Мне нужно идти, - процедил Терехов.
- Если вы мне не верите, - оскорбленно фыркнула Созина, - можете зайти
в женское общежитие и проверить. Они там... Еще веселые...
- Я пошел.
За его спиной шумели девчата, то ли на Созину набросились, то ли
обсуждали слова ее, гомонили вразнобой, а Терехов шагал и бубнил про себя:
"Значит, так... Значит, так..."
Он вспомнил беззащитную Севкину улыбку и то, как Илга вышла с красной
клетчатой сумкой из чужого общежития, и подумал: "Такое выходит дело..." Он
обругал Севку: "Вот ведь размазня", но не Севка волновал его сейчас.
Впрочем, он решил не соваться в женское общежитие, даже если и
Чеглинцев был там сейчас. "Какое мне дело до всего до этого, - думал
Терехов. - Люди взрослые и сами за себя решают жизнь". И он принялся ходить
по объектам, уставшую Сейбу посмотрел, поболтал пальцами в коричневой воде
ее, словно кожей своей мог определить, когда наконец бесноватая река
успокоится, а поболтав, отправился наверх проверять работу плотников и
штукатуров. Но сколько бы он ни ходил по поселку, какими бы занятиями ни
увлекался, они не выбивали из его головы слов Созиной, и Терехов, хотя и
говорил себе: "Это их дело", чувствовал, что взвинчивается, и недобрые мысли
забирали его.
Действия Чеглинцева казались ему теперь предательством, братское
чувство, жившее еще вчера между ними, было опоганено, к тому же Чеглинцев
давал два дня назад Терехову слово не приставать к Арсеньевой, не
ввязываться в ее жизнь со своими минутными желаниями, но вышло, что
Чеглинцев наврал, и Терехов знал уже, что не сможет простить Чеглинцеву
этого предательства, этого вранья, и Арсеньева была сейчас ему противна со
своими клятвами и причитаниями о воронежском летчике, Терехов чувствовал
себя одураченным и проклинал тот день, когда сжалился над монашеской долей
скромницы, закутанной в цветастый платок, и увел ее из веселой гогочущей
компании.
"Погоди, - сказал себе Терехов, - чего ты заводишься. Мало ли чего
могла натрепать Созина..."
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг