его, Олег не разобрал, он видел только, что парень этот, вскрикнув, осел и
пошел под воду, но ребята тут же подхватили его под руки.
Олег бросил шест и, торопясь, пошел в сторону парней. Страх, не
успевший вспыхнуть в секунды опасности, теперь разошелся и в кончиках
пальцев поигрывал, покалывал их мерзко. "Надо же!" - повторял про себя Олег
и сплевывал в Сейбу, никак не мог отделаться от привкуса ее грязной,
пахнущей черт-те чем воды. Он догнал парней и увидел, что они волокут
Тумаркина. Тумаркин кашлял и охал иногда. Парней вело его много, и все же
Олег втиснулся в их ватагу, оттеснил плечом кого-то и шел, легонько
дотрагиваясь до руки стонущего Тумаркина, словно без поддержки его, Олега,
тот мог свалиться. "Осторожней, осторожней", - приговаривал Олег, как бы
упрекая парней за их неумелое обращение с человеком.
Почувствовали под ногами почву потверже и остановились. На травяном
бугре было холодно, и подлая дрожь стала бить Олега.
- Теперь я сам, - сказал Тумаркин.
Он отстранил всех недовольным движением руки, как будто его вели
насильно, и стоял теперь пошатываясь, а потом закашлялся.
- Постучите по спине, - прохрипел он.
Сочувствующих нашлось много, но Олег успел первым.
- Заработаешь тут с вами чахотку, - попробовал пошутить Тумаркин.
- Тебе надо в теплушку, - сказал Терехов, - сам ты сможешь идти?
- Могу, - кивнул Тумаркин и решительно шагнул вперед, но колени у него
подкосились, и он осел на траву, заохал, взявшись руками за бок.
- Ему надо помочь, - сказал Олег, хотя все понимали, что Тумаркину надо
помочь.
Терехов стал подымать Тумаркина, и тот, выпрямившись, сделал испуганное
и возмущенное движение рукой: "Я сам..."
Повели Тумаркина в теплушку, и Олег шел справа, поддерживая его.
- Что ж ты бревно не остановил? - сказал Олегу Севка. - Хоть бы
крикнул, что ли.
- Я кричал! - соврал Олег.
Севка сказал ему без осуждения, он просто сожалел, что Олег не
остановил бревно, а Олег ответил ему с возмущением, но через секунду ему
стало противно, что он соврал и что он с таким искренним возмущением ответил
Севке.
- Мог бы и остановить, - буркнул Севка.
- Чего ты к нему пристал, - сказал Терехов, - он-то тут при чем?
- Попробовал бы ты остановить, - обиженно сказал Олег.
- Он-то остановил, - сказал Севка.
- Ну не надо, ребята, ну кончайте, - устало проговорил Тумаркин, -
никто тут ни в чем не виноват...
- Я разве говорю, что кто-то виноват? - возмутился Севка.
- Ну и помолчите...
В теплушке было темно, и Терехов, ворча, искал по карманам спички, а
Олег все поддерживал Тумаркина и говорил ему: "Сейчас приляжешь, легче
будет". Свечка загорелась, и слабый огонек ее высветил мученическое лицо
Тумаркина. Тот понял, что все расстроены видом его, и поторопился
улыбнуться, но улыбка получилась у него жалкая. Севка сдвигал лавки, старый
ватник, скатав, положил в изголовье, плащ помогли снять Тумаркину и прилечь
ему помогли.
- Где болит-то? - спросил Терехов.
- Вот тут и вот тут, - показал Тумаркин и добавил нерешительно, с
некоторой боязнью, но и с надеждой, что его сейчас успокоят, пообещав
удачный исход: - И внутри вроде что-то...
- За Илгой пошли, - сказал Терехов. - Илга придет, посмотрит. Все
нормально будет, старик.
Олег почувствовал в словах Терехова теплоту и ласку.
- Только бы внутри ничего не отбило, - с отчаянием сказал Тумаркин.
- Мы тебя еще в футбол играть научим...
- Я пойду, - сказал Севка.
Севка пошел, и за ним потянулись ребята, вспомнив, что их ждет дело,
оглядывались в дверях на Тумаркина, и Олегу надо было бы отправляться к
Сейбе, но он стоял в растерянности, и слова Терехова его обрадовали.
- Слушай, Олег, - сказал Терехов, - кому-то надо посидеть с Тумаркиным.
Посиди, а?
- Хорошо, - кивнул Олег, - только я же ничем не смогу помочь.
- Скоро Илга придет.
- Ты просто посиди, - тихо сказал Тумаркин.
- Ладно, ладно.
Терехов застегнул пуговицы плаща, мокрый капюшон нахлобучил на голову и
пошел к двери.
- Это ветер, что ли, воет? - сказал Тумаркин.
Терехов остановился у двери, прислушался. Сейба выла, Сейба ревела, и
где он там, подумал Олег, сумел расслышать ветер.
- Может, и ветер, - сказал Терехов.
- Надо же, какое лето, у нас зима такая бывает под Винницей...
Олег кивнул, словно бы сам прочувствовал винницкие зимы.
- А мы тут работаем, мокнем, - тихо сказал Тумаркин, - а поезд на нашей
станции будет останавливаться лишь на минуту... Сколько у нас всего тут
было... и любви, и боли, и слякоти... А поезд остановится на минуту...
Терехов молчал, думал, Олег тоже молчал, его вдруг поразили слова
Тумаркина, не слова, нет, а вот это неожиданное осознание минутности их
жизни в Саянах, минутности их жизни вообще на земле. "Работаем, мокнем, -
звучало в ушах Олега, - а потом все сожмется, спрессуется в одну-единую
минуту, которой не хватит заспанным пассажирам в арбузных пижамах, чтобы
выскочить на перрон и купить у бабок пучок черемши..."
- Ладно, я пойду, - сказал Терехов.
Он нырнул в мокрую черноту, а Олег все еще думал о минуте, к которой
приравнены все их усилия, волнения, муки и радости, и поглаживал нервно
теплую оплывающую свечу.
- Терехов, погоди! - крикнул Олег, спохватившись. - Вы следите за
березовым заливом, там этих бревен в засаде!..
- Кому это ты? - прохрипел Тумаркин.
- Терехову. А он уже не слышит. Забыл сказать я... Но они, наверное,
сами поймут...
- Олег, поправь ватники... Сбей их, чтобы повыше были...
- Сейчас...
Он поправлял ватники, потертые и жесткие, вовсе не пригодные быть
больничными подушками, а сам глядел на свои руки и ни на миллиметр вправо и
ни на миллиметр влево, потому что боялся встретиться со взглядом Тумаркина.
- Так, да?
- Так... Хорошо... Спасибо тебе...
И как ни старался, а все же увидел глаза Тумаркина, натолкнулся на них,
глаза его были виноватые, доброжелательные и испуганные и словно бы о чем-то
просили, но просьбу их Олег отгадывать не стал, он повернулся резко и пошел
к железной печке.
- Холодно, - сказал он на всякий случай.
Его и в самом деле стало знобить, а мокрая одежда была противна, и Олег
отругал себя за то, что не надел на тело ничего шерстяного, мог все
простудить, проклинай потом долгие годы этот осадный саянский день. Металл
был еще теплый, и Олег погрел на нем руки, а потом принялся растоплять печь.
Огонь запрыгал, затрещал, легкомысленным весельчаком зажил в свое
удовольствие. Лицо у Олега стало сухим и горячим, а глаза заслезились, но он
не отводил их, помешивал кочережкой из проволоки короткие поленца и все
смотрел на пляшущий огонь. Он боялся, как бы кто не пришел и не сменил его в
роли сиделки, он бы не смог, наверное, вернуться сейчас в мокрую жуть. И еще
он боялся, как бы не спросил его Тумаркин, почему он струсил, почему он
пропустил бревно, летевшее в товарищей.
- Потеплее стало? - спросил вдруг Олег.
- Потеплее, - прохрипел Тумаркин, - получше...
- Сейчас Илга придет, - успокаивающе произнес Олег.
А успокаивал он скорее самого себя. Потому что все, он чувствовал, что
все, дальше он не может, не потянет, он - подонок, раб, ничто, он струсил,
он предал, на его совести этот узколицый искалеченный человек с печалью в
сумеречных глазах, и совесть будет скандалить с ним, Олегом, всю жизнь.
Вошла Илга.
- Помочь? - повернулся Олег.
- Сейчас посмотрим, - сказала Илга.
Говорила она приветливо, уверенно и вместе с тем снисходительно.
- Помоги ему присесть, - сказала Илга, - и до пояса.
Тумаркин морщился и стискивал зубы, но сам пытался стащить с себя
мокрую одежду. Он был тощ и бледен телом.
- Он дрожит, - сказал Олег.
- Ты тоже дрожишь, - кивнул Тумаркин.
- Что у нас болит? - спросила Илга.
- Зубы, - сказал Тумаркин.
- Шутишь, да? Я ведь обижусь... Тут болит, да? Тут, да? Потерпи,
потерпи, милый... И тут, да?.. Ну все, все, ложись...
Тумаркин с помощью Олега оделся, сухой ватник, валявшийся в углу у кучи
сапог, заполучил, вытянулся, забывая боль, смотрел на Илгу заискивающе, ждал
ее слов.
Илга сказала строго:
- Возможно, сломаны ребра, возможно... Завтра отправим тебя в Сосновку
в больницу, там исследуют, сделают рентген... Надо лежать... Все будет
хорошо...
Она повернулась к Олегу:
- Как это получилось?
- Как, как! - рассердился вдруг Олег. - Так и получилось!
- Что ты, Олег? - удивилась Илга. - Из-за чего ты?
Видела она или не видела его глаза, наверное, не видела, спасибо
свечке, спасибо стеариновому огрызку, что устроился на столе за спиной, а то
бы Илга удивилась больше - испугу и злости в его глазах. А он видел ее лицо,
оно было растерянным и усталым, и не нашел он в нем прежней твердости,
раздражавшей его.
- Глупо все получилось, - сказал Тумаркин, - поздно мы обернулись, а
бревно...
Скрипнула дверь.
Терехов вошел в теплушку и замер тут же, наткнувшись глазами на Илгу. И
она почувствовала его появление, обернулась, двинулась сразу к Тумаркину,
словно недоисследовала его, а теперь спохватилась, но только лишь ватник
поправила у Тумаркина под головой, и по оленьим пугливым движениям ее и по
неловкости мокрого Терехова, не знавшего, что делать ему, как не знают, куда
девать руки, Олег понял, что между ними что-то произошло, а что... Впрочем,
тут же Олег подумал: мне-то на все наплевать...
- Я сухую одежду принес, - сказал Терехов куда-то в сторону, -
пропустили мы всю ту гущу... Пореже вроде пошли... Слышишь, Олег? Полегче
стало...
- A? - спохватился Олег. - Что? Да-да... Это хорошо...
Потом Терехов еще говорил что-то ему, Тумаркину и Илге, но Олег не
слышал его, он опустился на лавку, и все ему было безразлично, и он думал об
одном: как только спадет вода, как только подсохнут бурые дороги, после
дождика в четверг, завтра или послезавтра или когда там, насколько у него
хватит терпения, нет, оно уже кончилось, завтра или послезавтра, после
дождика в четверг, сядет он с Соломиным и Испольновым в машину, и прощай
все, он уже не может, не может, поймите это, не будет машины, он уйдет
пешком, по сопкам, по сопкам, по горбатым проклятым сопкам.
24
Утром Терехов договорился с Рудиком устроить в столовой собрание не
собрание, а так, разговор по душам островных жителей. "Будет сделано", -
кивнул Рудик.
Рудик уходил, и грязь летела из-под его ног, а Терехов не двигался,
никуда ему не хотелось идти, ни о чем не хотелось думать, а единственным
желанием было ленивое и безнадежное - отоспаться. Все, что он полагал
сделать, начиналось со слов: "Вот отосплюсь...", и верилось, что сегодня он
сможет свалиться на постель и дрыхнуть на совесть, изгнав из подсознания
осточертевшее ожидание тревоги.
Сегодня на небе было солнце и не было облаков, и голубизна казалась
естественной, будто бы и вчера, и позавчера, и неделю назад загорали
сейбинцы на лежаках и в плетеных креслах и никакие серые пятна не отравляли
их летнего состояния. Погода изменилась внезапно, внезапность была привычным
орудием природы в здешних местах, и кто знал, не решила ли она позабавиться
и не включит ли она через полчаса свой бесконечный душ. Но сейчас светило
солнце, солнце, и раз уж ему дали свободу, оно жарило, сушило промокшие
плащи и ватники, паром подымало воду из луж.
Но, может быть, и вправду кончились дожди, и Сейба успокоится, и
начнется сладкая жизнь, сухая жизнь, и за столовой на травяной плешке,
очищенной от кочек, удастся постучать футбольным мячом. Терехов заулыбался,
представив себе фантастическую картину, и вспомнил о своем обещании -
поработать как следует с ребятами на тренировках, чтобы не проиграть
кошурниковцам.
Час назад он не улыбался, и Рудик Островский не улыбался, и члены
комитета не улыбались. В сырой прорабской комнатушке Терехов рассказал им о
мосте, о Будкове, о разговорах с Испольновым и Чеглинцевым. Здесь и решили
устроить собрание, все на нем выложить и попросить у людей совета, как быть.
Мысли и желания Терехова были вялыми, время от времени он, как бы
спохватываясь, вспоминал о Наде и о вчерашнем разговоре с ней и думал: "Надо
все решить нам с ней", понимая прекрасно, что сегодня он не способен делать
что-либо, предпринимать или решать. Но когда Рудик явился к нему в комнату и
сказал: в столовой собираются люди, Терехов подумал, взволновавшись вдруг, о
том, что на собрании будет Надя. "Иду, иду, - сказал он Рудику, - сейчас вот
бумаги соберу..."
- Да, - спохватился Терехов, - а Испольнов придет? Ты говорил с ним?
- Он отказался.
- Ладно, - нахмурился Терехов, - черт с ним!
Столы в зале не сдвигали, как стояли они, так их и оставили, стульев
хватило всем, на вырост поселка была рассчитана точка питания. Кумачом
пластиковые квадраты не покрывали, Рудик с Тереховым уселись в углу, будто
бы ужинать пришли, и в трибуне с толстобоким графином не нуждались.
- Тише, тише, - начал Рудик, - устали, устали, а на разговоры, я
чувствую, энергии хватает... В общем, просьба послушать, что нам скажет
товарищ Терехов.
- Я ненадолго... - встал теперь Терехов.
Он запнулся, потому что понял, что для разгона начнет говорить
необязательные пустые слова и потом от этой неуверенности и все его главные
слова будут неуверенными и дойдет ли суть их до ребят так, как ей следовало
бы дойти? Он почувствовал, что волнуется, и это было для него
неожиданностью, он обвел взглядом ребят, увидел Чеглинцева, Севку, старика
сторожа, посчитавшего, наверное, что в обязанности его входит и посещение
собраний, увидел Надю, и ничего не случилось с ним, когда он увидел ее, а
волнение его не прошло, и оно пугало его. Нежданная пришла вдруг мысль о
том, что эту клеенку с лебедями надо все же из столовой убрать, пусть даже
прораб Ермаков и обидится. Подумав об этом, Терехов сказал:
- В общем, так... Может, для многих это покажется удивительным, но я
постараюсь доказать, что никакой тут фантастики нет. И перехлеста нет...
И он стал излагать по порядку и то, как, прыгнув в первый день
наводнения в сейбинскую воду, ощутил удары маленьких камушков, и то, как
снимали черепа ряжам, и то, как копался он в бумагах коричневого сейфа и что
там обнаружил, и о разговорах с Чеглинцевым и Испольновым, естественно, не
позабыл. Вот только о беседе с Ермаковым не вспомнил, не захотел поминать
имени прораба и его слов, а был соблазн. Говоря все это, Терехов ловил себя
на том, что говорит он отвратительно, нудно и монотонно, бубнит, совершенно
не чувствует отношения ребят к его словам, не видит их лиц, не слышит, шумят
ли они возмущенно или молчат, осуждая Будкова, а может быть, и его,
Терехова, за то, что вынес на их обсуждение пустяковый, не стоящий того
вопрос.
С ним бывало такое не раз, он умел вести разговор на ходу, когда люди
окружали его, спорили и шумели, а вот речи у него не получались, словно бы
отключался он от того, что было перед ним, и нес свою тяжкую ношу без
удовольствия, желая побыстрее свалить ее все равно куда. И теперь, отбубнив,
отбарабанив проклятые слова, он сел на стул с горестным сознанием, что
провалил дело, надо было Рудика попросить выступить сегодня.
В столовой было тихо.
- Да, - сказал Терехов, - я кратко... Может, кто-нибудь другие факты
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг