серию. Не взволновала меня даже сцена избиения простака Кулемина (парня
взяли на эту роль из Твери) тремя нанятыми негодяями. Оживился я лишь в
конце серии при явлении следователя прокуратуры (случилось убийство, да и
смерть Кочуй-Броделевича вызывала подозрение). Режиссер Болдырев проявил
каприз, пригласил в герои Виталия Соломина. На него шикали, над ним
смеялись: "Это после Ватсона-то! Да разве можно!" Но Болдырев на своем
настоял. И не ошибся. Резкий, умный, ехидный, злой, порой как бы хищный
даже человек жил на экране. Но вот все и кончилось.
Бывший шустрила-беспризорник, а ныне вальяжно-степенный барин
Башкатов и в этом доме имел одноклассника. Директора ресторана.
Прошелестел слух, что будет подан осетр, пудовый, запеченный в чем-то...
ну в чем-то особенном. "Это не ресторан! - как бы оправдывался
одноклассник. - Это спонсор!" Сияющий Башкатов как угощение подавал меня
гостям - космонавтам, аристократам духа (на память пришел Ахметьев),
бывшим, а ныне авторам воспоминаний, знаменитым врачам (и о них писал
Башкатов, в их стайке стоял и мой приятель Женя Матякин), спонсорам, тех
называли мне по имени-отчествам, да кого тут только не было! "Это прототип
Кулемина, - радовал Башкатов. - Я? Я - прототип Чехонина (следователь
прокуратуры), а этот Кулемин-Куделин чаще всего своим дилетантством мне
мешал и подталкивал в тупики... Хотя он и наш Штирлиц, сейчас расскажу..."
Из путешествия по знаменитым людям меня вызволила Виктория, объяснив, что
я голодный, что у меня ручки, ножки и спина ноют от работушки, и прочее.
Однако не голодных вокруг не было, и пока Башкатов водил меня и поил, все
мясные блюда со столов исчезли и Виктория с затруднениями набрала мне
тарелку мелких угощений. Склевал я их в мгновение. Устал я впрямь крепко,
хотелось посидеть минут десять, но банкет шумел фуршетный. И продолжалось
мое брожение от столика к столику. В публике было много лиц, не известных,
думаю, даже и Башкатову, видимо, всюду проникающих халявщиков или вплывших
сюда по билетам (где-то добытым приглашениям) от торговавшего Аллой.
Снимали, пили и закусывали и творцы светской хроники. Перекинувшись
словами с Марьиным (тот в роман не попал), с Борей Капустиным, Серегой
Топилиным, я наткнулся на двух изысканных дам - тещу, Валерию Борисовну, в
черном благородном платье до пят, прическу делала полдня, и Кинодиву (еще
раз поразился ее молодости), был допущен к целованию ручек, услышал от
Кинодивы ласковое порицание: "Проказник! Шалун! Статистом прикинулся! Мне
Лерочка о вас все рассказала. А я-то ведь ее и играла..." Издалека я
увидел К. В., Кирилла Валентиновича Каширина (в сериале его играл Певцов,
сам же Кирилл Валентинович директорствовал теперь во влиятельнейшем
Институте социальных проблем, и если выступал по ТВ политологом, то в
связи с самыми важными российскими или международными делами).
Рядом с ним, солидно-государственным мужем, стоял хрупкий Олигарх
(тоже, что ли, соизволил стать спонсором?). Подходил я к Юлии Ивановне
Возницыной с мужем и им говорил приятные слова (Юлия Ивановна стала
главной лирической героиней романа и фильма, играла ее восходящая звезда
из "Табакерки", но Башкатов морщился: "Не то! Не то!") Естественно, я не
мог не выпить с тремя актерами-разбойниками, их персонажи в первой серии
тоже не появились. Порой я натыкался на стайку милых дам - Викторию
("Оцени хоть наряд-то!"), Ольгу Марьину, Машу Соломину (представила меня
мужу Виталию) и юную супругу Башкатова Соню. У них были свои заботы.
Виктория шепнула: "Скоро осетра вынесут. Не прошляпь!"
Из тостово-необязательных разговоров запомнились лишь два-три.
Окликнула Тамара. Она вместе с мужем Феликсом Аветисовичем,
академиком-физиком, попивала сок и покусывала расстроивший Москву плод
авокадо. С академиком Тамара познакомилась в Пицунде, в каком-то доме
творчества, где Тамара была записана корреспондентом нашей газеты (не
буфетчицей же!), и жили они с академиком ладом уже пятнадцать лет. Я этому
был рад. (В сериале Тамару играла Кравченко из Ленкома, яркая, но более
крупная, более шумная и резкая, нежели Тамара).
- Давай выпьем, Василий, - предложила Тамара. - Вот у нас коньячок
стоит.
Выпили.
- А ты, Василий, живучий, - став серьезной, сказала Тамара. - Живучий
и везучий. И червовая дама рядом...
- И ты, выходит, везучая, - сказал я, хотя и знал про ее болезни. - А
стало быть, и живучая.
- И я, выходит, везучая! - засмеялась Тамара и локтем ткнула в бок
Феликса Аветисовича.
За соседним столиком шумели аристократы духа, трудившиеся некогда с
Глебом Аскольдовичем Ахметьевым и с К. В. над документами (по ехидству их
свободомыслия - "документами"). Мне они были знакомы: кто по портретам,
кто по мемуарам. К спору их у меня не было нужды прислушиваться, но слово
"формулировка", то и дело подпрыгивающее над их столом, стало меня
раздражать. Увольняли когда-то какого-то ответработника Казольце - и
теперь четверо спорили о том, чья формулировка была самая справедливая. "Я
нашел такие слова, они могли смягчить..." - "Ничего себе смягчить! Его
уволили с волчьим билетом! Даже в Институт рабочего движения не взяли!.."
- Ты не слушаешь, что ли? - дернула меня за руку Тамара.
Раздались восторженные вопли. Выносили осетра.
- Надо успеть! - засуетился я.
- Погоди, успеешь, - сказала Тамара. - Я тебя хотела спросить про
Зинаиду...
- А что Зинаида?
- Она тебя опекала...
Опекала. А я и письмишка ей из Сибири не послал. Вернулся, а ее уже
нет. Наградили посмертно орденом. Нинуля (и ее уже нет) упрашивала меня
добыть материалы о Зинаиде Евстафиевне и хоть что-то опубликовать о ней
(узнал я и то, о чем догадывался: и в пору нашей газеты Зинаида
Евстафиевна, то есть ее работа в войну, вызывала кое у кого из бдительных
если не подозрения, то уж сомнения - точно). Уже завсектором института я с
бумагами посланий пытался сделать это, но мне вежливо ответили, что все
материалы, связанные с деятельностью 3. Е. Антоновой, по известным
причинам не подлежат разглашению еще по крайней мере четверть века.
Пробовал добыть их и Башкатов, но и он получил щелчок по носу. Все же в
романе он написал женщину с явными намеками на мою начальницу (в сериале
ее сыграла Алла Демидова, совершенно на Зинаиду Евстафиевну не похожая).
- Помянем Зинаиду.
Помянули.
- Скольких же теперь помянуть надо, - вздохнул академик, - и
поживших, и молодых...
Выпили еще...
- Вы как хотите, - сказал я. - А я поспешу за рыбой...
Однако никакой рыбы уже не было. На огромном противне кое-где
остались крошки, стрясти которые на тарелки не вышло возможности, да там,
где полагалось размещаться голове рыбы, лишь щерились в злой усмешке
осетровые челюсти.
- Куделин, пойди-ка сюда, - окликнули меня.
Богатая телом, светлейшая Лана Чупихина стояла невдалеке с большим
блюдом, украшенным куском осетрины.
- Смотри-ка, - Лана указала на противень. - Пираньи. Хуже того -
муравьи. Ты Белокурова знаешь? Ему призрак явился. Ахметьева. Допился.
Сейчас дожую, подойду к тебе.
Дожевала, подошла. "И я училась с ними на факультете журналистики,
только... - сказала Лана. Ей бы добавить: "Только двумя курсами старше",
но она добавила:
- Только на три курса моложе... Так вот этому Белокурову, а он
хоронил Ахметьева, на днях, нет, выходит, что - ночах, явился призрак
Ахметьева, огромный, с аэростат или воздушный шар, бросил Белокурову
веревку, велел идти за ним и водил по Тверской от Пушкинской до Манежной.
Как велел? Русскими словами. Конечно, говорил. Но, может, и кричал. Да! И
повторял: "Воздается!"
- Говорила Белокурову: "Не пей!" Допился! Ну ладно, у вас тут все, -
сказала Лана, - съели, выпили, кина не будет... Попыхчу-ка я в
"Славянскую", кавалеры внизу заждались. Да, Куделин, я в бильярд играть
выучилась! Кстати, а кто меня в кино-то играет?
- Татьяна Васильева.
- Она же старая! - возмутилась Чупихина и попыхтела в "Славянскую".
А ко мне подошли Олигарх и К. В. Олигарх принялся извиняться: вышло
недоразумение, он нуждается в моих советах, а наш общий друг... Я сказал:
не стоит брать в голову, коли нужны консультации, то пожалуйста, а
никакого общего друга я не знаю. Олигарх более не говорил. Кирилл
Валентинович же шутил, спросил, продолжаю ли я играть в футбол, и был
удивлен. "Это да, иногда балуемся, жена на корте, а я, по дурости; - с
мячиком..." - "Я рад, Василий, - заключил Кирилл Валентинович, - что у
тебя все так благополучно сложилось". - "Что сложилось благополучно? -
чуть ли не взрычал я. - Сто пятьдесят условных единиц на трех должностях!"
- "Я не это имею в виду, - сказал К. В. - я имею в виду труды..." - "Ах
труды... Но труды они есть труды... - я успокаивался. - С трудами и семьей
у меня и впрямь сложилось..."
К. В. и Олигарх продолжали обход столов, К. В. направился к
аристократам духа, Олигарх предпочел компанию врачей. А ко мне вернулась
Виктория.
- Ну ты и финтифлюй! Рыбу проморгал, сладкое хоть не проворонь! Ты с
Юлией разговаривал?
- Да. А что?
- Ничего...
Сейчас же меня обнял Башкатов и представил мне большого человека с
большими ушами, с большим лбом с большим носом и большими губами.
- Это мой издатель. Брыль. Коля Брылев. Издатель и продюсер.
- Ну уж продюсер-то ты куда ловчее меня.
- Ловчее, ловчее, - согласился Башкатов. - Но ты грамотнее.
- У меня к вам дело, - сказал Брылев. - От Владислава Антоновича я
узнал о рукописях некоего Ахметьева, покойного.
- "Дьяволиада XX века", "Жития бесов"!
- Tсc, - большой палец был поднесен к большим губам. - Это не должно
выпархивать из наших уст. Большой секрет!
- Этих рукописей, возможно, и нет, - сказал я. - Я попросил своего
коллегу профессора Саратовского университета, человека дотошного и
азартного, отыскать архивы Ахметьева. Он их не обнаружил. Действительно,
Ахметьев был очень болен и умер через полгода после нашей с ним встречи.
Где его бумаги - неизвестно. Может, их изъяли. Может, он их сжег. Может,
он никаких житий и не написал. Возможно, они существовали лишь в его
воображении, а добытые им сведения он унес с собой.
- Батюшки-светы! - взмахнул руками Башкатов.
- Ничего страшного, - успокоил его Брылев. - Ничего страшного.
Идея-то есть. И вы, Василий Николаевич, беритесь за составление либо
написание сводов "Жития бесов". Или "Дьяволиады XX века". Гонорары будем
платить совестливо.
- Гарантирую! - вскинул руку Башкатов.
- Надо подумать...
- Что думать-то? Ты не возьмешься, я возьмусь!
- Хорошо. Я подумаю.
- Штирлиц ты наш бесценный! - Башкатов обнял меня. - И Борман заодно.
Давай выпьем за премьеру. Брыль, Коля, он везучий, с ним надо иметь дело...
- Жена! Виктория! - вскричал я, - Вези меня домой. А то придется
нести...
Виктория, отважная женщина, проглотила две таблетки и повезла меня
домой.
- Так что ты говорила про Юлию? - спросил я в дороге.
- Да ничего. Какая-то она обеспокоенная. Миханчишин на днях опять
приходил к ней со своей маятой.
- Она все знает и принимает его...
- Это ее жизнь.
- Ее... И в чем же теперь маята Миханчишина?
- Он в испуге. К нему стали являться призраки Ахметьева и Анкудиной.
- Маленькие? - рассмеялся я. - Или огромные?
- Обыкновенные... Что ты смеешься?
- Белокурова на днях призрак Ахметьева водил на веревочке по
Тверской. Но тот был с воздушный шар... Однако Миханчишин раньше вроде бы
не пил...
Я рассказал Виктории о предложении издателя Брыля.
- Не знаю... - протянула Виктория. - Не знаю... Это все же
коммерция... Это для публицистов... В таком издании не может быть
объективности... Это не для ученых. Да, ты хотел писать докторскую по
жизнеописаниям, но на манер Ключевского, со спокойным разглядом людей и
событий...
- Ты права, - сказал я.
Дома в холодильнике стояла лишь початая банка кильки в томате.
Кусками хлеба я довел жестяные бока банки до блеска. С кухни меня отозвал
телефон. Звонил Валежников.
- Николаич, не забудь. Завтра у нас дел, считай, на четыре смены.
Выспись.
- Кто? - спросила Виктория. Она, слышно, стелила постель.
- Валежников. Кирпичные дела. Завтра выскочи с утра в магазин, собери
жратвы на обед...
- Каменщик ты мой любезный, - пропела Виктория. - Ты даже не
разглядел, какая я и в чем сегодня была... Ждать тебя?
- Викуш, что-то я сегодня вымотался. И надо бы мне записать...
- Ну, спокойной ночи...
***
Я сидел за письменным столом.
Спина болела, руки (их и саднило) и, естественно ноги, я их в молодые
годы не жалел.
Отчего-то стало мне грустно.
Я отъял голову фарфоровой птицы, подержал в руках нательный крестик и
костяную фигурку. Откуда они? Кто оделил меня ими и зачем?
Я взял лист бумаги и вывел на нем: "Жизнеописания двадцатого столетия
как источник новейшей истории". У Василия Осиповича Ключевского было
короче. И определеннее: "Древнерусские жития святых как исторический
источник".
Собрал солонку и поставил ее на бумагу. Вытащил еще один лист и
принялся рассказывать на нем историю, какую кто-то, возможно, закончил
читать сегодня.
1998 - 2000
Владимир ОРЛОВ: БУБНОВЫЙ ВАЛЕТ
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг