- Вот что, Васенька, - заговорила она, успокоив себя несколькими
затяжками. - Втравил ты меня черт-те во что!
Она замолчала, взглядывая на меня по-прежнему воительницей (или
добытчицей?) и, видимо, ожидала от меня то ли оправданий, то ли вопросов
(скажем: "А ты что, слушала мой разговор?" И пр.). Однако благоразумие
уговорило меня промолчать. Ведь мне было неизвестно о степени ее
осведомленности (или степени ее соучастия... впрочем, в чем?), неизвестно
было пока и о цели ее появления, даже и вопросами своими я мог
проговориться о чем-либо, невыгодном для себя.
Вытерпев мое молчание и докурив сигарету, Тамара продолжила:
- Ведь надо понимать, что если бы с тобой случилось плохое, то и мне
бы не поздоровилось... Так ведь, Васенька?
И это обращение ко мне не вызвало ответа.
- Так, Васенька, так... - Тамара щелкнула зажигалкой. - И никак
иначе, Васенька. Но ты, видимо, везучий... Однако сколько еще продлится
твоя везучесть - тридцать лет или полторы недели, - нам с тобой
неизвестно...
Я чуть было не спросил: "Почему именно полторы недели?" Но не спросил.
- А потому, Васенька, - сказала Тамара, и пепел из нервно дернувшихся
пальцев посыпался на ее колено, - я вправе считать, что должок с тебя я
получила не сполна. За тобой, и ты сам знаешь почему, еще по крайней мере
два таких должка.
Я оказался совершенно неподготовленным к подобному сюжету разговора.
- Это не шантаж, - сказала Тамара. - Это справедливое развитие нашей
с тобой реальности.
Я молчал, теперь уже не из-за благоразумия, а просто потому, что,
обомлев, не мог выговорить какие-либо слова.
- Пойми, Васенька, это впрямь не шантаж. - Воительница и добытчица
ослабевали в Тамаре, она будто оробела и стыдилась своего прихода. -
Просто я тобой не насытилась!
Мне стало жалко Тамару.
- Пойми ты это, миленький, - в голосе Тамары была мольба, - два
разочка всего... И более я о себе не напомню... Хоть расписку дам...
- Опять там... в буфете?! - вырвались наконец из меня слова.
- Да ты что! - чуть ли не испугалась моему испугу Тамара. - У меня же
есть комната... У Сретенских ворот... Соседи у меня хорошие... И стены
толстые...
Из меня должен был произойти (исторгнуться - по-торжественному) то ли
вопль, то ли стон, то ли писк. И Тамара это поняла.
- Васенька, я никак не могу тебе этого объяснить, - говорила Тамара,
- это не любовь, не любовь, это какая-то жадность к тебе, может, я больна,
но это только к тебе... Я старая, я на двадцать лет старше тебя... что я
говорю... Но мне кажется, что я тебе не противна... Ты любишь другую... Я
знаю кого... Ты сам не готов признать, кого ты любишь... А я знаю... Но ее
сейчас рядом нет. И ты не думаешь о ней... А я рядом... И ты меня
пожалей...
Тамара привезла себя на стуле коленями в упор ко мне и стала теребить
мои волосы.
- Хорошо, - сдался я. - За мной два должка. Но не более.
- Когда? - спросила Тамара.
- Мне надо ехать в командировку, - жестко сказал я. - Чем быстрее,
тем лучше.
- Завтра. Вот тебе мой адрес. - Тамара протянула мне бумажку,
робко-трепетной просительницей она уже не была, добытчица-воительница
возродилась в ней, а добыча вот-вот должна была оказаться в рысьих когтях,
и Тамара произнесла приказом:
- Первый-то должок, возвращение его мы с тобой произведем нежно, а уж
при втором должке, то есть третьем, я тебя заставлю все делать так, как
мне пожелается.
Обследование Нинули, то есть Нины Иосифовны Белугиной, затягивалось,
ей грозил и стационар, и я никак не мог отправиться в Соликамск.
Времени для общений с любезницей Тамарой у меня было предостаточно.
Но первый визит к ней откладывать я не стал, как и договорились -
"завтра". Дом Тамары, стоявший у Сретенских ворот посреди Рождественского
бульвара, был когда-то гостиницей, коридоры в нем тянулись лесными
просеками. Комната Тамары, метров шестнадцать, оказалась теплой, уютной и
будто мягкой - на двух стенах ее висели ковры. Удивило меня присутствие в
Тамарином жилище книг. И среди них - прижизненный сборничек Зинаиды
Гиппиус.
Во второй раз я ехал к Тамаре с чувством смущения.
Или растерянности. Воительница-добытчица пообещала, что отдавать
третий, последний, буду верить, должок она вынудит меня каким-то особенно
приятным ей способом. И действительно, Тамара постаралась испробовать
эротические изыски, я же призывался стать в этих изысках (или ухищрениях)
достойным партнером. Образцом для наших опытов Тамара избрала индийские
любовные картинки. Года два назад Тамара туристкой ездила в Индию и
вывезла оттуда, в частности, том с картинками южного жизнелюбия.
Таможенники в те годы и "Плейбой" признавали порнографией, потому,
конечно, дозволить провезти Тамаре какие-либо безобразия они не могли. И
том ее был всего лишь альбомом фотографий скульптур буддийского храма в
Кханджухаре (на юге Индии). Позы персонажей альбома произвели на Тамару
возбудительные впечатления, я, по ее мысли, для испытательных упражнений
как раз подходил. Впрочем, Тамаре, при всем ее пыле, для следования
примерам индийских забавниц требовались бы долгие занятия хотя бы
спортивной гимнастикой, да и диета ей бы не помешала. Но и я не был йогом.
Совершал я визиты к Тамаре без радости, но они и впрямь не оказались
для меня противны. Естественно, были неловкости и не то чтобы
двусмысленность, а даже и многосмысленность моего с Тамарой любезничанья.
Можно было посчитать мое положение унизительным. Но Тамара не волокла меня
к себе на цепи. В конце концов, я был вправе сказать ей: "Извини. Но нет.
Не буду. Используй свое знание обо мне, коли хочешь. Но я не буду". Да и
вряд ли именно ее досада могла как-либо ухудшить мое пребывание в углу.
Однако я признавал за собой два должка и являлся к Сретенским воротам... И
состояния самой Тамары были неровные. То она радовалась мне. То она
нервничала и будто злилась на меня. Тогда становилась занудно
требовательной, словно б я действительно был в чрезвычайных долгах перед
ней, а теперь неважно отбывал повинность. То она превращалась в нежнейшую
рабыню, желавшую всем чем можно ублажить любимейшего господина. Тогда я
выслушивал от нее:
- Не считай меня бессовестной, Васенька, и обнаглевшей не считай. Я
прошу тебя. И тут, правда, никакой не шантаж. Я вроде принудила тебя быть
со мной хотя бы эти три раза. Но если бы я знала, что у тебя есть женщина,
пусть даже и нелюбимая, я не позволила бы себе этого... Но у тебя сейчас
нет женщины... А она тебе нужна... Согласись, Васенька, нужна ведь
какая-никакая...
Я бормотал нечто, скорее всего выражавшее согласие с мнением Тамары.
Да и глупо было бы спорить в те минуты с ее мнением.
- Ну вот! Я и есть теперь для тебя какая-никакая, но нужная.
То, что у меня нет теперь рядом женщины (любимой, то есть сама по
себе любимая мною женщина есть, но она далеко), было выведено Тамарой не
только из ее наблюдений и ощущений, но - и не в последнюю очередь - из
расклада карт. Гадала ее мать, гадала ее бабушка, кстати, от бабушки
Тамаре достались колоды конца прошлого века и начала нынешнего, за ними
нынче охотились коллекционеры как за ценностями художественными. Исполнены
они были и по эскизам академика Шарлеманя, и в русском стиле - под Виктора
Васнецова и Билибина. Особо редкой считалась колода чуть ли не Георгия
Нарбута, там все персонажи были исключительно малороссиянами, валеты
походили на гарных парубков со стрижкой под горшок, а короли - на
ясновельможных гетьманов с булавами. Карты хранились чистенькие, ими не
гадали, не ворожили и уж конечно не играли. Их рассматривали.
- А это вот ты, - протянула мне карту Тамара. На глянцевой картинке
"под Васнецова" хмурился добрый молодец из "Псковитянки" или "Царской
невесты", розовощекий, в лисьей шапке, в кафтане и с секирой отчего-то в
левой руке. Масть молодца была бубновая.
- С чего ты взяла, что это - моя карта? - спросил я.
- А кто же ты есть? - сказала Тамара. - Ты и есть бубновый валет.
Никаких сомнений в голосе Тамары не было. Совсем недавно я слышал от
кого-то слова "бубновый валет"... От Валерии Борисовны!
- А К. В. - тоже бубновый валет? - поинтересовался я на всякий случай.
- Ну здравствуйте! - чуть ли не возмутилась Тамаpa. - Какой же он
валет! Он - король! Король треф!
- А может, и туз... - в задумчивости произнес я.
- А может, станет и туз, - кивнула Тамара.
- При всем уважении к твоей бабушке, матери, тебе и картам, - сказал
я, - гаданиям я не верю. Но мне все же интересно, кого ты считаешь моей
любимой женщиной, той, что нет нынче рядом?
- Я тебе не открою, - сказала Тамара серьезно и даже с печалью в
глазах. - Я не уверена, что все так и есть. Ho я догадываюсь о ней...
Наверное, ты удивился бы, узнав, о ком я догадываюсь, и, возможно, не
обрадовался бы моим словам, потому я промолчу.
- Никого я не способен любить, - произнес я мрачно.
Желание вести разговор о любимой женщине у меня тотчас пропало. И
разубеждать в чем-то Тамару не хотелось. Ну, уверила она себя (или меня
намерена была уверить) в том, что она мне на время необходима, ну и ладно.
Все же она чего-то стыдилась, наверное, потому и повторяла, что меня не
убудет ее ублажать, что она по мне изнывала не год и не два, а я не
замечал, а теперь-то она старается утешить меня ("Неужели тебе не хорошо,
со мной, Васенька?", "Я разве что говорю...").
- Ты в картах дока. И кто же он - бубновый валет-то? - спросил я. -
Пиковая дама известно кто. А бубновый валет?
- Молодец-удалец! - рассмеялась Тамара. - С хлопотами.
- С розовыми щеками и секирой, как на васнецовской картинке...
- Много будешь знать...
- Полагаешь, не надо меня расстраивать?
- В каждой семье свои предания. И свои бубновые валеты... - Взгляд
Тамара от меня отводила, но стала заметной тоска в ее глазах или
предчувствие скверного. - Но пока ты, Васенька, везучий...
- На полторы недели, - вспомнил я ее недавние слова. Хотелось тут же
услышать: "Ну почему же на полторы недели?"
- Может, и на полторы недели, - сказала Тамара, так на меня и не
глядя, погрузившись в свою судьбу, - а может, и на больший срок. Дай
Бог... И мое везение с твоим связано...
Ушел я от Тамары после ночи с индийскими изысками часов в семь утра.
Стояли мы друг против друга утомленные, Тамара прижалась ко мне,
зашептала: "Не брани меня, Васенька, не считай бессовестной, я и впрямь по
тебе изнывала и уж как могла старалась утешить тебя..."
Как вести себя с Тамарой далее, я не знал. И что у нее истинно на
уме, не уяснил (то есть я этим не занимался). И конечно, не понял, кто она
в моей "вертушечной" истории. Вынужденно ли она исполняла чью-то волю,
находясь под кнутом и присмотром, или же была занята своей игрой, либо
ради собственной выгоды (хотя бы со взыманием с меня "должков"), либо в
надежде уберечь себя от неприятностей в случае, когда везучестям моим
наступит предел? "Полторы недели" - отчего-то был назван срок. Осуждать
Тамару было бы нехорошо. Да и ожидание от нее подвохов выходило делом
неприятным. Она меня утешила и обогрела в уюте и чистоте своего дома, а я
жду от нее подлостей... И все же в разговорах с Тамарой мною о фарфоровых
приобретениях из коллекции Кочуй-Броделевича упомянуто не было. На всякий
случай. И Тамара о них будто бы запамятовала. При расставании я чуть было
не сказал о них, мол, принесу, а ты уберешь в коробки. Но раздумал. Боялся
вовлечь Тамару еще в одну общую для нас проказу и полагал, что даю ей
умолчанием возможность (при нужде) для оправданий или уловки. Мол, ни про
какие изъятые Куделиным безделушки ничего ей не ведомо.
Но уже через день я стал сожалеть о том, что в условиях наших с
Тамарой отношений безделушки не оговорил. Явилось ко мне убеждение в том,
что одно дело - ласки в постели, другое дело благополучие или тюрьма, и
что Тамара, как человек жизнелюбивый и цепкий, в любых дрязгах выкрутится
и найдет способ от меня отъединиться. И начал я думать о том, что
солонками она еще сможет (потому и молчала о них) меня шантажировать (Фу
ты! Зачем же так грубо о доставившей тебе удовольствие женщине!), ну не
шантажировать, а держать в напряжении и в случае новых своих изнываний
принудить меня к отдаче еще двух должков.
Бог ты мой! Каким глупейшим и пошлым стало мое существование!
"Надо бы найти Обтекушина, - пришло мне в голову. - Найти его,
поговорить с ним и надраться!"
Но при чем тут Обтекушин! При чем в нынешней-то моей жизни Обтекушин!
"Полторы недели ты еще везучий..." - выведено гадалкой в третьем
поколении. А может, не в третьем, а в седьмом. Что же они тянут, что же
издеваются надо мной!?
В те дни я имел разговор с Башкатовым. Не скажу, чтобы этот разговор
меня особо обрадовал.
К тому, что Башкатов мне открыл, я уже был готов. И ход обстоятельств
подталкивал к догадкам, и предчувствия подсказывали объяснения, в какие не
хотелось бы верить.
Но случилась в разговоре и одна неожиданность, удивляться которой,
впрочем, тоже было нельзя.
Башкатов звонком пригласил меня к себе в комнату, сидел он в ней
нынче один и, впустив меня, тут же дверь запер.
- Ну ты, Куделин, даешь! - Башкатов глядел на меня с восхищением,
будто на космонавта, вернувшегося с Венеры, или на снежного человека,
наконец-то изловленного им. - Кто бы мог ожидать от тебя! Я не ожидал. А
ты уже два раза прошелся по канату над Ниагарой. Один раз в случае с
Цыганковой. Второй раз вот теперь.
Напоминание о случае с Цыганковой могло бы меня обидеть или даже
оскорбить. Но Башкатов, видимо, не полагал быть нынче дипломатом или
деликатным собеседником, он скорее походил на только что откушавшего
Ноздрева, удивленного нежданным подвигом зятя Мижуева. Но он мог и не
знать о нашем разрыве с Юлией Ивановной Цыганковой. Меня же упоминание
Цыганковой не обидело и не огорчило.
- Какие такие проходы над Ниагарой? - спросил я. - И в особенности
тот, который теперь?
- А ты будто не знаешь? - захохотал Башкатов.
- Не знаю, - сказал я.
- Ну не хочешь говорить, и молчи. А я-то уж точно не мог
предположить, что ты способен на этакого полета розыгрыш. Снимаю кепку!
Одно дело женщина. Это ее право или блажь выбрать из табуна, что вокруг
нее пасется и взбрыкивает, самого плюгавого и хромого. Это я не про тебя,
не про тебя. Это я про женщину вообще. А вот чтобы такой розыгрыш учудить,
чтобы публику потешить, дела уладить для всех наилучшим образом, да самому
целым при этом остаться, это я тебе скажу!..
- А я целым оставлен? - спросил я, растерявшись.
- Но вот же ты сидишь передо мной целый!
- Не понимаю, о каком розыгрыше ты говоришь, - спохватился я.
- Ну не понимаешь, старик, и не понимай, - надулся Башкатов. - А я-то
призвал тебя, чтобы извинения свои выказать и открыться в своем
розыгрыше...
- Но я и впрямь не знаю, что ты признаешь моим хождением над
Ниагарой, - продолжал я валять дурака. - Мне было бы интересно узнать об
этом. Не тебя ли я разыграл? И какие дела уладил?
- Ну, это уже, старик, скучно, - поморщился Башкатов и палец отправил
исследовать левую ноздрю. - Ты все мое воодушевление сбил. Я уже в двух
местах сказание о тебе слышал. Фамилию, правда, не называли, им твоя не
нужна, а другие они произносили, но я тебя вычислил. Розыгрыш твой, то
есть не твой, а неизвестного шутника, произвел впечатление. Вчера я был -
по делу! по делу! - в компании важных дуралеев, по чьему неразумению
отменили прогулку на Луну, и там анекдотец о тебе прозвучал в иной,
правда, трактовке... Я-то надеялся от тебя кое-что услышать, но чувствую,
ты открывать рот не намерен...
- Мне нечего тебе сказать.
- Жаль, жаль... А я не следователь. И потому меня не пугайся... Но ты
же знаешь, что я один из самых осведомленных людей в Москве. И энергетика
у меня такая, что самая немыслимая информация ко мне притекает, минуя
магнитные и всяческие другие поля. И то, что мне нужно разузнать о твоем
розыгрыше, я разузнаю. А пока я пребываю в зависти и с легендой в
воображении...
- Это ты-то, Владислав Антонович, можешь завидовать кому-либо из-за
чужих розыгрышей? - выразил я сомнения. - Позволь тебе не поверить.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг