протыкает булавкой голову куклы, и за три версты от него умирает
ненавистный колдуну человек. Я никакой не колдун, но энергия моих чувств к
Юлии была в те дни такова, что могла учинить беду. Напрочь не желая
подозревать в себе присутствие каких-либо инфернальных сил, я все же
посчитал нужным не сжигать нынче бумаги Юлии, а подождать, когда вернется
Иван Григорьевич Корабельников, вызволит доченьку из неприятностей, тогда
и спалить лишние для меня фитюльки... Если Иван Григорьевич добьется выгод
для страны, а по газетам - к этому все шло, его в Москве обласкают и с
фокусами доченьки доброжелательно разберутся. А может, никакие фокусы и не
будут обнаружены...
Что же тогда привязалась ко мне Валерия Борисовна? Из-за чего не мог
произойти ее разговор с Кириллом Валентиновичем или этот разговор должен
был оказаться бесполезным? Кое-какие соображения у меня, конечно,
возникали, но они могли быть и ложными... Отказ мой вызвал досаду Валерии
Борисовны, а сердитость ее глаз была ведьминской. Но ведьминской
представлялась мне и затея Валерии Борисовны. Неужели она не понимала, к
какому унижению меня подталкивала? К тому же какой толк мог принести мой
визит к К. В., относящемуся ко мне презрительно-высокомерно? Но может
быть, замысел Валерии Борисовны был мне недоступно-изощренным? Скажем, она
своим житейским опытом или разумением византийского визиря, а по-нашему -
государственного мужа, куда тоньше, нежели я, понимала натуру Кирилла
Валентиновича и предполагала, что ее-то он пошлет подальше, а меня-то
выслушает, удовольствуется моими унижениями, а может, ототрет ими
какие-нибудь свои обиды или комплексы, а порадуясь моим унижениям и моей
мелкости, вдруг и пожелает проявить великодушие или даже отвагу либерала,
а потому и позвонит необходимому Борису Прокоповичу. Могла, могла затеять
и такое Валерия Борисовна. Но моя-то роль в этой затее была бы написана
коварством и неблагородством. Однако, тут же я сказал себе, мать желает
спасти дитя, а стало быть, и все предприятия ее должны быть оправданны. К
тому же сроки подбивали Валерию Борисовну, сроки, часы, минуты, секунды.
Она поверила ясновидящим и гадалкам, перед ней тикала бомба с заведенным
механизмом, и когда все остальные саперы не смогли или не пожелали ее
обезвредить, пришлось меня приглашать к разминированию. И то уж - с
пустяковой долей надежды. А ведь ясновидящие и гадалки могли оказаться и
правы. Я-то лучше их знал, на что способна Юлия. И все равно: идти к К. В.
я не был намерен.
Должен напомнить, что я сидел на работе, порой разговаривал о чем-то
с Зинаидой Евстафиевной и Нинулей, звонил в отделы, иногда даже опускался
с полосами на шестой этаж, смотрел на часы, а шел уже пятый час. Но
внешнего существования моего как бы и не происходило (вот только часы
начинали раздражать). Все случалось внутри меня. Мне снова было тошно. Я
успокаивал себя, при этом как бы обращаясь к некоей высшей справедливости,
но что это меняло? Даже Валерия Борисовна пыталась загнать меня в угол...
При этом в моих мыслях возникали и противоречия. С одной стороны - думал
об унижениях и опасался их. С другой стороны, полагал, что из-за моей
мелкости никакого прока от похода к К. В. не будет, то есть все же отсылал
себя к нему.
И вот что! В рассуждениях о мелкости я ведь искал оправдания себе.
Будто бы я, раб будничный, ни на что и впрямь не был способен. Даже не
смог ублажить Сергея Александровича, расстелившись какой-нибудь трефовой
или пиковой тройкой в его пасьянсе. Нет, мысли мои явно кувыркались. Как
раз я оказался способен не ублажить Сергея Александровича. Только и всего.
И еще прокричать Валерии Борисовне: "Кремль, что ли, мне взорвать?" Но
теперь я был способен исключительно на то, уставившись в солонку ©57 и
выискивать оправдания тому, что никаких шагов предпринимать мне не следует
(впрочем, шаг мне был подсказан единственный). Да и зачем мне влезать в
историю людей, достойных порицания и знавших, что их ожидает?
Но при чем солонка? Однако будто некая энергетическая связь опять
возникла между нами (а когда раньше-то возникала?). Я притянул солонку к
себе, она была чуть тяжелее обычного, я отвернул голову совы-Бонапарта и
выложил из солонки на ладонь серебряный крестик и крошечного костяного
божка. Несколько месяцев назад крестик и божок (оберег?) уже квартировали
в солонке. Потом исчезли. Я недоумевал. То ли мне выпадало знамение: неси
свой крест и еще чей-то и оберегай кого-то. То ли это были знаки в чужих,
тайных (таинственных) отношениях или рискованной игре. Совсем недавно,
после откровенностей Нинули и ее медитаций вблизи солонки, я предположил,
что крестик и костяного нецке могла упрятать в солонку она. Спрашивать ее
об этом не стал. Странная Нинуля могла иметь с помощью солонки странные
отношения с еще более странным отцом, в профиль похожим на Бонапарта. Но
ведь крестик и костяная фигурка появлялись в солонке в те дни, когда Юлия
совершала побег от меня (от себя, конечно, в первую очередь) в Киев...
Настенные часы тикали, напоминая мне о том, что ближе к ночи, по
убеждению Валерии Борисовны, произойдет взрыв. Снова я видел лахудру
Цыганкову, прислонившуюся к дверному косяку и интересовавшуюся мифическим
существом с телом быка, символом чистоты и девственности. Кабы я был тем
Единорогом!
Простите за красивость, но тогда я стал ощущать, что взрывное
устройство с заданным ходом принялось пульсировать и во мне. Я не знал,
что чувствовала Валерия Борисовна в высотном доме, но, похоже, ее
состояния перетекли в меня. Мало знакомые мне прежде нервический зуд и
нетерпение, с какими ночью я бросился к аптечке родителей с намерением
отыскать много таблеток, а потом помышлял о крюках и бельевых веревках в
дровяном сарае, снова возникли во мне. "Иди, иди, дуралей! Иди сейчас же!
Беги к нему! Умоляй, убеждай К. В.! Унижайся, но иди! Шанс - ничтожнейший,
можешь стать посмешищем, и ничего не выйдет, но все же шанс. Иначе завтра
будешь стыдить себя и терзаться..." - "Ага! - тут же сам я и оскаливался.
- Иди! И тем самым приобретешь страховой полис или индульгенцию. Мол,
ничем не смог помочь, но совесть чиста. А это значит, подлец, что подвиг
твой будет совершен исключительно ради самого себя". - "Да какой здесь
подвиг!" - ответствовал я себе же.
Тут дверь открылась, и ко мне заглянула Зинаида Евстафиевна. Она
оглядела меня с беспокойством, если не с подозрением, но никаких оценок не
вывела, а лишь сообщила, что они с Нинулей не обедали, а потому идут в
столовую, а затем посидят в сквере, подышат воздухом, то есть
откланиваются на часок, тем более, что внизу, в типографии, какое-то
затишье, полос не подымают, но я обязан быть внимательным и безотлучным.
"Ну вот! Ну вот, а тебе и надо-то всего минут сорок или полчаса! И
беги! И нечего раздумывать! - приказывал я себе. - Беги! Лети даже! К К.
В. надо будет еще и пробиться!" Я опустил в солонку крестик и костяную
фигурку, соединил с фарфоровым туловом голову совы-Бонапарта,
перекрестился вдруг, схватил вторую полосу, утреннюю еще, - поводом
ломиться к К. В. с вопросами - и понесся на шестой этаж.
Но в Главной редакции моя прыткая дурь была пресечена. Меня поджидало
разочарование. За столом помощницы Главного Тони Поплавской - второй раз
на моей памяти - перед телефонами сидела буфетчица Тамара. Всю редколлегию
экстренно вызвали на Маросейку, в Серый дом, на Секретариат, Поплавскую
прихватили стенографировать, вернутся все часа через два, в лучшем случае
- через полтора, но вряд ли. Выпала неприятность. Но выпала и приятность.
Я решился (!) пойти к К. В., но разговор наш отменяется, и причиной тому -
случай. Почему же отменяется? Откладывается. Боюсь, объяснял я себе, что
наши вожди, вернувшись с Секретариата, устроят новое собеседование и
затянут его до подписания номера. Но если уж К. В. освободится, тогда уж
надо будет попытаться... Впрочем - по времени - какой смысл? Неприятность
же состояла в том, что мне надо было любезничать сейчас с Тамарой. После
памятного мне лобызания с Тамарой в ее буфете и моего якобы мужского
конфуза Тамара на меня нисколько не обиделась и, похоже, держала в себе
надежду на то, что рано или поздно конфузу своему я устрою реванш, а ей
доставлю удовольствие. И, похоже, ее нисколько не интересовало как и
присутствие в моей жизни Юлии, так и отсутствие ее. А человек, в силу
своего положения в газете, она, конечно, была осведомленный. Но, видимо,
мое конфузное бормотание (я был прижат тогда ее телом к стене): "Это так
неожиданно... Не здесь... Я здесь не могу..." - было признано правдивым, и
отношения наши, особенно в мою медовую пору, стали чуть ли не
приятельски-ласковыми. Я по-прежнему не хотел обидеть Тамару, никак не
проявлял незаинтересованность в ней или даже раздражение ею (эта
сорокалетняя, смуглая, спелая женщина, прозвище - "Пышка", и впрямь
противна мне не была), она же обращалась ко мне на "ты", при встречах
(мимолетных, в коридорах, на улице) прислонялась ко мне или гладила мне
волосы и заманивала в свой спецбуфет со спецценами. Я от ее продуктов и
доступных цен деликатно уклонялся. Но сейчас для любезничаний с Тамарой
сил у меня не было. Однако и сбежать от нее вышло бы нехорошо.
- Видишь, опять сижу главной, - Тамара развела руки над столом. -
Прямо как Екатерина Великая на троне.
- Это уж точно, - закивал я.
- А я уж хотела тебе позвонить, разыграть тебя, вызвать к начальству
на ковер, - заулыбалась Тамара. - Дел-то ведь нет ни здесь, ни в
типографии, пока они на Маросейке...
- А я вот без вызова сюда явился, - пробормотал я.
- Неужто вспомнил обо мне? - игриво, будто бы не верила, произнесла
Тамара.
- Да вроде того...
- А чтой-то вид у тебя такой болезненный? - обеспокоилась Тамара. -
Или захворал?
- Да. Что-то нездоровится, - поспешил я согласиться с Тамарой.
- Сейчас мы тебя подлечим, - пообещала Тамара, а шепотом спросила:
- Может, коньячку примешь для поправки-то здоровья? А?
Коньяк и на самом деле мне сейчас бы не повредил. Я кивнул.
- Ну пойдем, пойдем!
Как и в прошлый раз, Тамара сразу же защелкнула дверь
столовой-буфета, теперь и не посчитав нужным объяснять мне, зачем она это
делает, а направилась к своим холодильникам, шкафам, посудам, доставала
бутылки, стаканы, тарелки, сооружала бутерброды, напевала что-то и, будто
запарившись, стянула с себя толстый свитер, осталась в черной майке без
рукавов и почти открывавшей грудь. "Сейчас примется загонять меня в угол,
- заныло во мне. - Или вминать в стену..." И тогда понимание обреченности
тихо снизошло на меня.
Мне Тамара налила половину граненого стакана, себе хорошую рюмку. Я
взял стакан, а дурацкую и ненужную теперь типографскую полосу, сложенную
вчетверо, чтобы не мешала, сунул по ребячьей привычке за ремень брюк.
- Осилишь? - спросила Тамара.
- Отчего же?.. Можно и поболее.
- Можно и поболее, - и Тамара доплеснула мне в стакан грузинскую
жидкость.
Закусывали мы изысканными в ту пору бутербродами - с семгой, с
севрюгой и шпротами.
- А теперь, Васенька, - сказала Тамара, - лечение следует продолжить,
но совершенно иным способом.
Освобожденные от влаги сосуды Тамара опустила себе за спину на
обеденный столик, шагнула ко мне, я глупо обернулся, словно бы отыскивая
глазами угол, в какой меня сейчас поволокут, а Тамара, кавалером в вальсе,
заставила меня сделать танцевальное движение, но тут же и остановилась,
приподнялась на цыпочки и стала целовать меня в губы. Я чувствовал ее
возбуждение, голод ее страсти, но я не мог ответить ей, тело мое было
обесточенным, я хотел пробормотать что-то жалкое, но рот мой был запечатан
губами Тамары. Левая рука ее стала расстегивать пуговицы или крючки юбки,
правая же дергала пряжку моего ремня и никак не могла рассвободить ее.
"Что это у тебя под ремнем?" - удивилась Тамара. Я опустил глаза, увидел
свернутую мною типографскую полосу и вспомнил, зачем я принесся в Главную
редакцию.
- Погоди! У меня ведь было срочное дело! - словно бы очнулся я.
- Какое дело? - не понимала Тамара. - К кому?
- К К. В. дело!
- Так Кирилла нет! - рассмеялась Тамара. - И какое же дело?
Я раздумывал секунду.
- И не личное, и не редакционное, и не по дежурству, - затараторил,
заспешил я, словно бы стараясь самого себя убедить в том, какое дело
привело меня в Главную редакцию. - Коллекция Кочуй-Броделевича. Ты знаешь
о ней?
- А то как же! - кивнула Тамара. - И про твою солонку знаю. Номер
пятьдесят семь.
Слова мои она выслушивала, похоже, со вниманием или даже с интересом,
положив руки мне на бедра, не отстраняя своей груди от моей, стояла все
еще на цыпочках, лишь губы ее отошли от моих сантиметра на три, да и то
Тамара исхитрилась лизнуть языком мою нижнюю губу.
- Подожди, Тамара, подожди минуту. Мы с Башкатовым никак не можем
исследовать ее. И для порядка в нашем Музее. И еще потому, что в ней есть
секреты. Или даже тайна. И моя солонка загадочная. Мы и хотели попросить
К. В. допустить нас к коллекции. Она стоит еще у него?
- Стоит. Я эти коробки и ящики обтираю, а иногда и пылесошу.
Конечно, я не мог забыть о том, что в полномочия Тамары входит надзор
за чистотой кабинетов Главного и трех его замов, то есть она была здесь и
уборщицей.
- А давай я тебя провожу к этой коллекции, - без промедлений
предложила Тамара. - Только ненадолго.
Мне бы наотрез отказаться от экскурсии к солонкам Кочуй-Броделевича
хотя бы ради того, чтобы не удручить свое положение обязательствами перед
Тамарой и уж ради того, чтобы оставался повод для более позднего прихода к
К. В., но Тамара, оправив юбку и натянув свитер, так решительно повела
меня к двери (может, и в ней жил интерес к тайне солонок, или она искренне
старалась угодить мне), что я не успел произнести ни слова.
- Но мы еще вернемся сюда, - не подозревая во мне колебаний,
утвердила Тамара. - Время еще будет.
Я вынужден был ответить ей согласием. Но у двери Тамара остановилась,
прижала палец к губам, выглянула в "сени" разведчицей, кивнула мне
ободряюще: "Пусто. Никого". Похоже, и в редакции в отсутствие начальства
все куда-то разбежались. Или придремали. Или ушли пить пиво и кофе. В
кабинет К. В. мы спешили чуть ли не пробежкой, а дверь К. В. Тамара
заперла. В комнате отдыха Тамара указала мне: "Вот эти ящики и коробки
дурацкие. Скорей бы "Огонек" съехал к Савеловскому. А твоя солонка,
пятьдесят седьмая, лежала вон в той картонной коробке. Вроде бы. Эта дверь
в водные процедуры и прочее. Туда не ходи. Это его стенка шведская для
гимнастических упражнений. Вон эспандер валяется, тоже мышцы накачивает..."
- А я-то здесь зачем? - поинтересовалась Тамара как бы у самой себя.
- Я тебе нужна? Я же все равно не знаю, что вы хотите открыть... Я пойду.
Я тебя здесь не видала. Даю тебе десять минут. Ну хорошо, от силы
пятнадцать. А потом ты будешь в полном моем распоряжении. Я не права?
Для каких-либо возражений или ложных маневров у меня не было теперь
возможностей.
- Пойду покурю у входа в "сени". На всякий случай. Если все будет
тихо, через пятнадцать минут я тебя выпущу...
Она притянула меня к себе и поцеловала в губы.
- Жду тебя, Васенька!
Что делать далее, я не знал. Пятнадцать минут, пятнадцать минут.
Где-то заводной механизм держал в напряжении бомбу. Впрочем, все это блажи
Валерии Борисовны. Но что же мне торчать теперь придурком, запертым в
хозяйстве Кирилла Валентиновича? Не выбираться же отсюда, из глупейшей
ситуации и от Тамары, в частности, скажем, по водосточной трубе? Нервные
движения (или потребность в них) подвели меня к картонной коробке, где
хранилась, может быть, солонка с совой-Бонапартом. Я развел створки
коробки и понял сразу, что руки мои способны лишь на судорожные хватания,
ни к чему путному мой осмотр не приведет, не исключено, что я еще и
перебью фарфоры. Я сунул в карманы две извлеченные из недр коробки
безделушки (для Тамары, для Тамары, чтоб оправдаться перед ней) и какой-то
бумажный свиток, трубочку, что ли, перевязанную лентой. И поспешил
убраться в кабинет К. В., дабы коллекции не навредить. Но что мне было
делать в кабинете? Взглянуть на часы. Да, взглянуть на часы. Часы имелись
и у меня на руке, но на стене у К. В. служили государственные
электрические часы, и их квадрат куда точнее отражал ход времени. Так, без
двенадцати пять. На стене напротив, над столом К. В., висел портрет
Ленина, увеличенная фотография Ильича, Ильич читает свежий номер "Правды".
"Я себя под Лениным чищу, он себя под Лениным чистит..." - бормотал я,
шагая вдоль начальственно-заседательского стола. Под портретом Ильича я
постоял немного, задрав голову. Потом зачем-то уселся, плюхнулся даже, в
кресло Кирилла Валентиновича. Сидел, сдавив кулаками, мычал: "Что делать?
Что же делать? Зачем я здесь?" Стрелка часов дернулась. Без одиннадцати
пять. Нет! Без десяти. Передо мной стояли четыре аппарата. Второй справа
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг