- Так думал, - сказал Шеврикука. - Но вижу, нет ни дела, ни необходимости.
Так... По капризу... По слабости натуры...
- Ладно, пусть по капризу, - кивнул Илларион. - Но все же ты отчего-то
вспомнил именно обо мне... Может, посчитал, что я осведомленный?
- Может быть...
- Я осведомленный... Но не до такой степени осведомленный, чтобы
удовлетворить все твои интересы. А кое о чем полагаю необходимым и
умолчать. Для твоей же пользы и самостоятельности.
- Но я уже ни о чем не намерен спрашивать! - хмуро сказал Шеврикука. - Вот
ведь глупость какая! Извини, Илларион. И вломление мое к тебе вышло
зряшное!
- Может, и не зряшное. Можно и просто посидеть. Время у тебя еще есть.
Хотя его и немного. Но посидим. Мы так редко видим и слышим друг друга,
будто нас нет вовсе.
- Выходит, так, - сказал Шеврикука.
- Что подать? - спросил Илларион. - Мальвазию с острова Мадейра? Спотыкач?
Боярскую полусладкую? Горилку с окаянным перцем? Шотландский напиток, но
не на два пальца? Или пиво из солодовен Пафнутия Боровского? Что
приличествует нынешнему случаю? И не воспрепятствует пусть и минутному
единению натур?
- Весь твой перечень хорош, - сказал Шеврикука. - Все в нем может
исключительно приличествовать и ничто не воспрепятствует. Перечень можно и
продолжить.
- Потом и продолжишь, - кивнул Илларион. - А пока предлагаю по стопке
"Тамбовской губернской".
На столике воздвиглась бутылка "Тамбовской губернской". Стопки вблизи нее
встали серебряные. Собравшись снять с сосуда крышку, Илларион чуть было не
оконфузился. Ногти его, облагороженные пилкой, а возможно, и усердиями
художника от маникюра, не могли одолеть упрямство ломкого металла. "Дай-ка
я ее зубами!" - хотел предложить Шеврикука. Но Илларион, осердившись,
саданул ладонью по дну бутылки.
- За нас с тобой! - поднял Илларион стопку.
В закуску он отчего-то определил сыр камамбер.
- А что? Пошла "Губернская-то тамбовская"! - заявил Илларион. - Бывали мы
в Тамбове в присутственных местах и на балах у губернатора.
Шеврикука чуть было не позволил себе съехидничать по поводу губернаторских
жен и дочек, но сдержался. Илларион бывал и воином, и царедворцем, но в
чиновники он совершенно не годился. Представить его в присутственных
местах, да еще и за казенным столом, Шеврикука не мог. Даже и в ревизоры с
имперскими полномочиями Илларион вряд ли бы разрешил себя назначить. А
водка пошла - и ладно. И хорошо, что на боках бутылки не было лысой или
лохматой рожи предприимчивого господина, наверняка претендующего и на
место с кнопками. Другое дело, отчего-то на водочной картинке Тамбовскую
губернию представляли три васнецовских богатыря. Но не Шеврикуке было
теперь заниматься разгадыванием этой странности. Или причуды.
- Партию в фараон ты не желаешь со мной провести? - спросил Илларион.
- Нет, - сказал Шеврикука. Его удивило предложение Иллариона.
- А может, в бильярд сыграем? Хотя бы в американку?
- Нет! Нет! - произнес Шеврикука чуть ли не в испуге. Но чего стоило
пугаться?
- Оно и верно, - сказал Илларион. - А потому подымем стопки!
Подняли и опорожнили их. Теперь закуской на картонных кружочках явились
вяленые белозерские снетки. "Их бы к пиву", - предощутил Шеврикука. И
сразу же, создав на столе тесноту, волнуясь пеной, прибыли к исполнению
желаний пивные кружки.
- Из монастырских солодовен, - сообщил Илларион.
По житейским наблюдениям Шеврикуки, монастырские ячменные напитки
неискоренимо отдавали бражкой, а предоставленное Илларионом пиво было
бесстрастно-чистое, будто созревало в усовершенствованных емкостях завода
"Балтика".
- В меру охлажденное, - одобрительно заметил Илларион. - А помнишь, как мы
с тобой однажды столкнулись в пивной на углу Больничного и Первой
Мещанской, деревянной, зеленой такой, и заказали по сто пятьдесят с
прицепом? Помнишь?
- Помню, - неуверенно пробормотал Шеврикука.
- Ну как же! Как же! Возле нас еще суетился Мелетяев! Все пытался угостить
нас бутербродами с красной икрой!
- Помню, помню! - оживился Шеврикука. Сначала он вспомнил Мелетяева и свои
недоумения: как этот низкородный растрепай позволяет себе лезть со своими
бутербродами и хуже того - с пошлыми шутками к Иллариону, будто они ровня
(а сам-то он, Шеврикука, высокородный, что ли?). Потом воспроизвелся в его
памяти Илларион, мрачноватый, бравый, сухой, со всегдашней осанкой
конногвардейца, тогда - в форме капитана бронетанковых войск, с орденскими
планками на груди и нашивками ранений. О чем они говорили с Илларионом?
Этого Шеврикука вспомнить не мог. Но они стояли в пивной и после того, как
Мелетяев, ощутив брезгливость и серый холод в глазах Иллариона, маленькими
шажками твари дрожащей, спиной, спиной к двери, отбыл на улицу.
- Стало быть, - вывел Илларион, - надо опрокинуть по стопке, чтобы и
теперь образовались сто пятьдесят с прицепом.
И опрокинули.
- Тебя интересует Бушмелев? - спросил Илларион.
- И Бушмелев тоже, - кивнул Шеврикука.
- Ты боишься Бушмелева?
- Мы далеки друг от друга. И - сами по себе, - сказал Шеврикука. - У меня
нет нужды сталкиваться с ним или входить с ним в какие-либо
взаимоотношения. Если он, конечно, существует. Или если он ожил.
- Ты боишься за кого-то другого?
- Может быть... Может быть, и так... - сказал Шеврикука. - Но если я
признаю, что боюсь за кого-то, выйдет упрощение...
- Лукавишь, Шеврикука, лукавишь! - рассмеялся Илларион. Но сейчас же стал
серьезным. - Бушмелев существует. И он ожил.
- Ну и опять окажется на цепи...
- Ой ли? - Илларион покачал головой. - Кстати, однажды я побывал в
Лакхнау. Досужим путешественником, порой качавшимся на спине слона...
Прелестное место. Не отказывался от многих услад, яств и приключений, иных
и со сверканием клинков. Но кое-что в Лакхнау мне надо было рассмотреть
внимательно. Я и рассмотрел...
- При чем тут Лакхнау? - удивился Шеврикука.
- Ни при чем, - сказал Илларион. - Но ведь ты же на днях держал в руках
книгу о Лакхнау, "Затворницы и куртизанки", так она называется, если я не
ошибаюсь?
- Значит, Гликерия все же затворница? - спросил Шеврикука.
-Да, - кивнул Илларион. - Но с послаблениями. Домашнее вынуждение. И
дозволено испрашивать житейские свободы и удобства. В разумных
установлениях. Могу назвать причины затвора, коли пожелаешь...
- Не пожелаю.
- Я так и предполагал, - снова кивнул Илларион, - что ты сам отправишься
на лыжную базу...
- Не отправлюсь, - хмуро сказал Шеврикука.
- Ну-ну...
Замолчали. Гатчинский подземный ход замечателен для возбуждений в нем эха.
Сейчас же Шеврикука ощущал, что звуки его с Илларионом разговора нигде, ни
справа, ни слева, не искажались, нигде не бились о стены, не дробились,
воссозданные камнями вновь, не тревожили и не возбуждали нижнее замковое
пространство. Эхо было временно отменено. Или отключено. Не возникала и
тяга воздуха к северу, к Гроту и водам озер, а потому и пламя факела
стояло ровное, лишь иногда слегка вздрагивало и перекашивалось, и то будто
бы от собственных на то причин. В глазах Иллариона Шеврикука увидел
грусть. Тонкое, чуть смуглое, не испорченное шрамом на лбу и щеке (падение
с лошади), лицо Иллариона сейчас было скорбное. "А выбрито оно идеально",
- пришло в голову Шеврикуке.
- Брадобрей нынче при тебе? - спросил Шеврикука.
- При мне, - сказал Илларион. - Понадобился, выписан и прибыл.
Было известно: в случаях меланхолий Иллариона его развлекал Брадобрей.
- Да, - сказал Илларион. - Возникли поводы для меланхолий. Но они за
пределами нашей с тобой встречи... - Он махнул рукой. - До меня, между
прочим, дошли разговоры о ваших останкинских натурализациях. Домовые и
привидения готовы перевестись в людей, иные же люди, напротив, - выйти из
социума... И у всех свои выгоды и поводы... И иллюзии... Забавно...
- Но это же попрание вековых установлений!
- Вековых, но не вечных, - сказал Илларион. - И не попрание, а вызванный
обстоятельствами жизни пересмотр. Кстати, и ты ведь выправил себе паспорт.
- Из-за Пузыря! По горячности! - разволновался Шеврикука.
- Ну ладно. Что там будет впереди, мы не знаем, - сказал Илларион.
"Ты-то знаешь!" - чуть было не вырвалось у Шеврикуки.
-А если бы и знали, - сказал Илларион, - есть в мире столько сил, что
действия их, нас, возможно, и совершенно не имеющие в виду, могут сделать
наше знание бессмысленным или обреченным на несовпадение с тем, что
возьмет вдруг и произойдет завтра. Что вот ты, например, знаешь о Гликерии?
- Многое, - сказал Шеврикука.
- Мно-огое! - протянул Илларион, как бы передразнивая Шеврикуку. - А вот
ты знаешь, что Гликерия, может быть, вовсе и не привидение?
- Служит она привидением. - Шеврикука стал мрачен.
- Мало ли кто кем служит! Гликерия прежде всего женщина! - Слова эти,
показалось Шеврикуке, выразили волнение.
- Ну женщина и женщина, - проворчал Шеврикука.
- Ничего более ты о ней не хочешь услышать? И даже всякие мелочи тебя не
интересуют, бинокль, добытый тобой и твоим оруженосцем, например? Что он и
зачем?
- Почему оруженосцем? - удивился Шеврикука.
- Не оруженосцем. Так называемым полуфабрикатом, прикомандированным
Отродьями Башни в Капсулу. Я оговорился.
- И о бинокле не спрошу. А твои суждения о Гликерии не могут быть
объективными!
- Да ты что! Вот тебе раз! - чуть ли не с восторгом произнес Илларион.
- Да, не могут! - стоял на своем Шеврикука.
- Ну хорошо, хорошо, успокойся! - быстро заговорил Илларион. - И вернемся
к застолью. К водке вот - малосольные огурцы. К пиву пойдут сушеные
кальмары. Можно бы пригласить в закуски раки или на худой конец карибские
креветки, но мы насорим, а он рассердится.
И Илларион повел глазами вверх, давая понять, где он, способный
рассердиться, теперь обретается.
- Не горячусь я... И бинокль, и она, и они - пошли все... - бормотал
Шеврикука.
- Но Бушмелев тебя интересует, - сказал Илларион. - Это-то я не придумал.
- Мне ничего от тебя не надо. Вот сидим, и хорошо.
- На застолье с тобой у меня осталось мало времени, - сказал Илларион, и в
интонациях его явными были холод и скука.
- Я покину тебя, - встал Шеврикука. - И спасибо... тебе... И снова прошу
принять извинения...
- Садись! - приказал Илларион.
62
Шеврикука, сам себе удивляясь, намерен был заартачиться, но подчинился
Иллариону.
- Досадно и вздорно все получается, - сказал Илларион. - Я согласился с
тобой встретиться. По-твоему, соизволил. Да, соизволил. Да, и от скуки.
Да, отчасти и из любопытства. Но ты меня разочаровываешь, Шеврикука, -
поморщился Илларион. - Я редко о чем-либо жалею. Но теперь...
Илларион начал грассировать, монокль мог бы сейчас же оснастить его правый
глаз. "Неужели я уравнялся с Мелетяевым?" - растерялся Шеврикука. Уходить!
Уходить! Но немедленный его уход вышел бы бегством. Да и отпустил бы его
Илларион, не принялся бы зануду посетителя размазывать по пудостским
камням, тем более что Иллариона одолела скука и его развлекал Брадобрей?
Можно было пригласить сейчас в подземелье и Брадобрея.
- Ладно, - сказал Илларион. Достал из кармана плаща золотую табакерку.
Табакерка была и музыкальной. Отщелкнутая крышка ее позволила клавесину
Рамо галантными звуками подвигнуть хозяина к пользованию вест-индским
табаком. Илларион изящно снабдил табаком обе ноздри, прочихался звучно,
вытер глаза платком и притих, как будто бы умиротворенный.
- Речь буду вести, - сказал Илларион, уже не грассируя, - без всякого
сюжета. Вразброс... Отродья Башни и привидения... Обрати внимание на
особенности этого случая... Отродьям привидения, несомненно, ближе, нежели
домовые, и они полагают, что смогут их приручить. Они и домовых желали бы
приручить, но не выходит. А с привидениями, Отродья уверены, выйдет. И
Отродьям очевидны возможности воздействий привидений и призраков на людей.
В особенности привидений Приватных, то есть глюков, персональных видений и
почесываний, бегемотиков белой горячки и прочих епишек. Бушмелев же может
и не пойти с ними. Но коли обретет утверждение и телесные формы, он будет
нехорош и у себя, на Покровке, и, при его желании, для публики, в
российских землях прожигающей.
- И для тебя?
- Вопрос неуместный! Останется без ответа.
- Извини, - сказал Шеврикука. И предположил: - Начнет мстить он,
естественно, с насекомых.
- Каких насекомых? - замер Илларион.
- Всяких. В доме на Покровке. Они же там, по легенде, загрызли его,
дряхлого, до смерти, - сказал Шеврикука.
- Я помню! Я знаю. Все покровские легенды я знаю. Я всегда был вхож в дом
Тутомлиных, - раздраженно заговорил Илларион, будто Шеврикука упоминанием
насекомых допустил бестактность, поставив под сомнение степень его,
Иллариона, осведомленности. - Да, милостивый государь, я все знаю и про
насекомых, и про Пелагеича, и про Гликерию Андреевну. Мстить бы этот делец
и заводчик пожелал начать вовсе не с насекомых...
Илларион слова "делец", "заводчик" произнес с презрением аристократа, в
смысловые сути слов этих будто бы вмешались холодная медузья слизь и
запахи платного отхожего места в Столешниковом переулке.
- Впрочем, не мне, грешному, судить тех, кто блудит и попирает, - сказал
Илларион. - Хотя с Бушмелевым я бы... Но оставим... Что же касается
Гликерии Андреевны Тутомлиной, то дело тут темное, колодезное. Клятва ли,
обязательство ли, слово ли, данное сгоряча или из безысходности, о чем
существует молва, все это, если бы оно было связано лишь с негодяем
Бушмелевым, могло бы и не угнетать Гликерию Андреевну. Но коли угнетает и
сковывает, стало быть, не в одном Бушмелеве тут закавыка. У Бушмелева на
Гликерию виды, и, несомненно, досады его Гликерия вызывала не раз, так что
для нее он опасен.
- Опасен всерьез? - спросил Шеврикука.
- А тебе что? - развеселился Илларион. - Аж задрожал весь. Хоть бы и
всерьез. Но ты-то ведь не из тех, кто нюни распускает или за шпагу
хватается, услышав о бабьих затруднениях или даже несчастьях. Впрочем,
шпаги у тебя нет. А против Бушмелева или против закавыки шпага тебе
необходима серебряная.
- У тебя она сыскалась бы? - спросил Шеврикука.
- У меня сыскалась бы... - произнес Илларион, для себя произнес, а не для
Шеврикуки. Шеврикука словно бы уже и не сидел за раздвижным столиком в
Гатчинском замке. И не было предложено: возьми, если случится надобность.
У меня-то есть, да не про вашу честь.
- А вообще ты не раз давал себе обещания держаться подальше от лукавых
баб, - сказал Илларион.
- Это ты к чему? - спросил Шеврикука.
- А так, ни к чему.
- Это ты про Гликерию?
- Могу ли я что-либо неуважительное к Гликерии Андреевне иметь в себе? -
удивился Илларион. - И по поводу тебя я не ехидничаю, потому как уважаю и
твои странности. Мне вообще милы всякие странности. Тебе известно: до
императора Павла Петровича Гатчинской мызой владел граф Григорий
Григорьевич Орлов. Для кого Григорий Григорьевич, для кого Гриша.
Прекрасный, между прочим, танцор. Мы с ним в Кенигсберге при губернаторе
Николае Андреевиче Корфе не скучали на балах. Ну да ладно. Я от скуки
призвал нынче Брадобрея. А Григорий Григорьевич надумал однажды, а именно
в декабре шестьдесят шестого года пригласить в Гатчину для безбедного
проживания Жан Жака Руссо. И начал он письмо, помню его хорошо, к
женевскому философу и моралисту словами: "Милостивый государь, Вы не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг