захотел носить в себе соображения о том, на чье имя ему, Шеврикуке, в
случае его "безвозвратного исчезновения" или "воздушного убытия из
Останкина", переписать или генерально передоверить "Возложение". Хотя бы
потому, что, коли бы узнал, на кого следует переписать, тут же, по
слабости и лености натуры, исхитрился бы, издурачился бы, даже и разыграл
бы безрассудного, слюни пустил изо рта и в бубен стал бы стучать, как
Колюня-Убогий, и свалил бы на "упомянутого" или "упомянутых" свои заботы.
Но это было бы, как полагал теперь Шеврикука, дурно.
Терпи, не скули и неси свои тяготы.
Но вдруг Петр Арсеньевич был именно чесучовый мухомор, не выдержавший
напряжений в плечах и спине, сам устроивший жильцам на Кондратюка газовый
взрыв и пожар, а себе - воздушное убытие?
Нет, убеждал себя Шеврикука, его погубили. Меня же охотники пусть
попробуют погубить. Петра Арсеньевича на скамейке Звездного бульвара он,
помнится, вопрошал: не из старцев ли Петр Арсеньевич, тех самых, по
простодушному преданию, "не скованных и не связанных", коим выпало
бодрствовать и оберегать? "Вы ошибаетесь", - кротко ответил Петр
Арсеньевич. Кротко отрекся от оберегателей. Слукавил? Или побоялся
нарушить запрет разглашать? Его, Шеврикуку, "Возложение" в бодрствующие
старцы не производило. И ладно. В разговоре том Петр Арсеньевич нечаянно
выронил слова (а может - и не нечаянно) о своем дальнем знакомце,
угодившем в секретные узники, тут же перепугался и обозвал свои слова
оговоркой. А не случилось ли воздушное убытие из Останкина Петра
Арсеньевича подконвойным полетом в секретные казематы? Не грозит ли и ему,
Шеврикуке, примирившемуся с неизбежностью "Возложения", воздушное убытие,
баланда и вериги секретного узника?
"А хоть бы и грозило? - бросал Шеврикука в отваге вызов опять же кому-то.
- А там посмотрим!" Куражился, словно требуя, чтобы ему сейчас же подавали
дыбы, цепи, плети, пыточные колеса, баланду и вериги! Похоже, состояние
наследника Петра Арсеньевича ему начинало нравиться, будто бы он именно
приобрел теперь новое значение в сословии, а "Возложением" - не отягощен,
но удостоен или даже пожалован.
"Перестань! - охлаждал себя Шеврикука. - Нашел чему радоваться! Вспомни,
кто ты есть истинный. Или кем должен быть".
Вспоминал. И вновь становился угрюмым.
Многое сходилось из того, чему не обязательно было сойтись. Скажем,
находки Пэрста-Капсулы в марьинорощинском раскопе оказались нелишними. А
посему можно было посчитать нерешительную просьбу Пэрста-Капсулы показать
ему перечень предметов Петра Арсеньевича, предполагаемо заваленных
временем и землей в 11-м проезде Марьиной Рощи, справедливой и следственно
- оправданной. А перечня Шеврикука не обнаружил. Может быть, были у Петра
Арсеньевича в доме на Кондратюка и еще тайники, но их опустошили до
стараний Шеврикуки и Пэрста-Капсулы? В портфеле Петра Арсеньевича лежала
лишь карточка с чертежом и словами: "Малина. 11 проезд Марьиной Рощи.
Подпол. Четыре спуска". Недавние кладоискатели в темно-зеленых
маскировочных халатах на месте порушенного дома Евдокии Игнатьевны
Полтьевой, в просторечии именовавшегося Дуськиной малиной, вырыли яму.
Добытчик и склонный к изыскательским экспедициям подселенец Пэрст-Капсула,
исполняя поручение или прихоть Шеврикуки, после трудов кладоискателей и
отряженных властями археологов инспектировал раскоп и доставил Шеврикуке
несколько вещичек. Упоминал Пэрст-Капсула и о других своих открытиях и
наблюдениях. Откопал он еще золотой червонец, бумажные деньги с ликами
императрицы Екатерины, фарфорового бульдога, видимо копилку, под ушами
бульдога что-то брякало. Червонец, деньги, копилку Пэрст-Капсула Шеврикуке
не донес, не желая засорять деятельную личность хламом, а хранил
приобретения в фанерной коробке. На всякий случай. Из наблюдений же
Пэрста-Капсулы и из его логических сопоставлений следовало, что среди
кладоискателей действовал домовой из Землескреба, стервец Продольный.
Сгинул в ту ночь домовой Большеземов, он же Фартук, приятель Продольного,
бросившийся к марьинорощинскому раскопу. Очень может быть - то, что
потрошители искали, они и нашли. И Пэрстом-Капсулой, и в газетах
упоминался громоздкий пивной котел, его трясли и колотили, вдруг что и
вытрясли. А может, и не в пивном котле полеживали интересные Продольному,
Большеземову-Фартуку и уж наверняка бритоголовому уполномоченному
Любохвату предметы.
Но что утеряно, то утеряно. А вот темно-коричневые фигурки либо путников,
либо мудрецов-созерцателей оказались очень уместными. Без их присутствия,
без их облика, без их посохов и без оленей, прильнувших к сидящим
путникам, одну из загадок Шеврикука мог бы и не решить. Но точно ли
марьинорощинское происхождение имели странники и мудрецы? Не были они
словесно приписаны к раскопу и его культурным слоям экспедитором
Пэрстом-Капсулой, а отлили их и покрасили хитроумные умельцы в мастерских
Отродий Башни, дабы растяпа и простак Шеврикука, встрявший (или намеренно
включенный) в чужие игры, помог кому-то своими открытиями и действиями
произвести должный ход?
Возникало у Шеврикуки желание сейчас же повести с подселенцем разговор. Но
случилась бы от разговора польза? Вряд ли. Герои или злодеи редко вступают
в беседы с теми, кто оказываются у них "хвостами", и уж никогда не лезут
им в души. К тому же вдруг Пэрст-Капсула был все же невинен и благороден
помыслами? Ничего, кроме оскорблений и обид, от беседы с ним не вышло бы.
"Может, его хоть о фарфоровом бульдоге расспросить? - раздумывал
Шеврикука. - Что там внутри копилки звякает или гремит?" Однако по поводу
фарфорового бульдога вызывать Пэрста-Капсулу Шеврикука себе запретил.
Пусть Пэрст сам учует его сегодняшние заботы и именно сам явится к
Шеврикуке с разговором.
Ко всему прочему, и без фарфорового бульдога для Шеврикуки достаточно
сошлось и открылось. Возможно, открылось и нечто лишнее. Возможно,
открылось и то, в употреблении чего не было никакой надобности.
Но пока и вообще никакой надобности употреблять возложенные на Шеврикуку
привилегии и обязанности не существовало.
"И прекрасно!" - заключил Шеврикука.
При этих его мыслях (и как выяснил позже Шеврикука:
совершенно не в связи с его умственными напряжениями, а по собственным
эгоистическим причинам) в Останкино залетела почти позабытая здесь сила.
Чуть ли не искорежила Землескреб, вызвала скрежет утвари и битье стекол,
Шеврикуку же между левым ухом и глазом укусила пчела, боль не осталась у
глаза, а принялась метаться по Шеврикуке где уколами, где ударами, где
секундными, но протяженными движениями, заставлявшими Шеврикуку
вскрикивать и стонать. Он испытывал боли (с переходами и возвращениями их)
в голове (зубные, в ушах, и веки его подергивались), в бронхах (кашель), в
легких, в сердце, в печени, в пищеводе и кишках, а следом взнывали
подагрически суставы больших пальцев ног. Так продолжалось минуты четыре.
Потом, пчелиным жалом продрав правую пятку Шеврикуки, боль вынеслась из
него.
Землескреб уже не корежило. Мебель вернулась в углы предназначений. Стекла
блестели почти без ран, лишь кое-где на них остались мелкие трещины.
Шеврикука обязан был их убрать. Дыхание его стало ровнее. Боли, при
отсутствии их, забылись. На время.
"Так! Та-а-ак, - соображал Шеврикука. - Так! Посетил Останкино Блуждающий
Нерв. Что и было обещано. Напомнил о себе возобновлением знакомства..."
53
Дело случилось серьезное. Следом прибудут Лихорадки. Блуждающий Нерв их по
привычке опередил. Слова о возможных прогулках в Останкино Лихорадок и
Блуждающего Нерва были одно, а начальное воспроизведение их реальностью
Шеврикуку встревожило. Если не напугало.
Однако портфель Петра Арсеньевича, его бумаги и реликвии лежали перед
Шеврикукой. Да, боли минутной давности забылись. Но испуги - нет, они не
пропали. А они и былые воспоминания Шеврикуки могли возбудить в нем
страхи. Или хуже того - Страх.
Значит, надо было возвратить себя к бумагам Петра Арсеньевича. Будто пчела
и не ужалила Шеврикуку...
Выходило, что права обладателя "Возложения" были ограничены или сужены
возможностями (либо условиями) их применения. "...При сословных или
исторических необходимостях..." Но что, если его сужением прав неволили? А
приневолив - соблазняли? Ехидничали и посмеивались: вот ты с новыми
значениями, а ничего не можешь! А ты не терпи, не терпи, нарушь
определенное тебе, нарушь!
И подмывало уже Шеврикуку поддаться соблазнам. И нарушить. Кстати, а что
именно нарушить? Как определить, что выйдет сословной или исторической
необходимостью? И обязательно ли ему ждать подсказов, сигналов по линии
или прямо внутрь его сознания пробивающегося знака, чтобы понять -
сословные или исторические надобности возникли и наступила пора исполнять
"Возложение"? Вдруг и не предусмотрено никаких знаков и подсказов, а ему
самому суждено решать, как быть?
(От Отродий Башни указания ему доставят молниеносный и высокомерный
исполнитель Б. Ш., Белый Шум, коли избавится от хворей, или Тысла со
свирепым Потомком Мульду. Если выйдет нужда доставить...)
Объявился Блуждающий Нерв. Как быть в случае с ним озабоченному
"Возложением"? Оставим сейчас же Блуждающий Нерв, приказал себе Шеврикука,
у тебя ли, или у кого из Останкина, или у кого-нибудь из Китай-города
найдутся ли управы на Блуждающий Нерв или Лихорадки? То-то и оно... И
Отродья, не имеющие мифологических предрассудков и уж тем более
заблуждений простодушных умов, с их суперсуперархиоснащениями и
пониманиями устройств мироздания, выходит, что и они оробели перед
Лихорадками... (Или они уже отыскали противодействия им, и Блуждающий Нерв
слетел на Останкино, ими прирученный и на их поводке?)
Забудь, забудь про Блуждающий Нерв. Пока. Коллекционный Омфал, копию
дельфийского, пусть добывает сам Концебалов-Брожило.
Но вот случай с марьинорощинским раскопом. Не случилось ли тогда нарушения
сословных интересов? Как должен был вести себя Шеврикука, если бы в ту
пору он имел на руках "Возложение Забот"?
Что у него было против четверых кладоискателей в масках? Даже если среди
них пыхтел с землеуглубительным инструментом пройдоха Продольный? Кого они
обидели, кому досадили, у кого уворовали? И уворовали ли? Какие у него
доказательства предосудительных действий землекопов, кроме косвенных улик,
якобы обнаруженных Пэрстом-Капсулой и его же интуитивных соображений?
Никаких... Но нет, возражал себе Шеврикука, его в пору раскопа забирало
томление и гнало в Марьину Рощу. А позже и при закрытых его глазах
виделись ему смутные фигуры, вроде бы темно-зеленые и в масках, они
поднимали какой-то тяжелый предмет и волокли его куда-то...
Тут-то бы Шеврикуке ощутить себя юридическим докой, районным судьей или
даже придирой-прокурором и рассмеяться по поводу интуитивных соображений
Пэрста-Капсулы и собственных туманных видений. А он отгонял от себя судью,
прокурора, а с ними - следователя. Да, выкопали. Да, уволокли. Да, был
Продольный. И еще кто похлеще его. Может, и удальцы из Темного Угла. Да,
не обошлось без уполномоченного Любохвата. А выкопали и уволокли
несомненную ценность. И вряд ли, как и прежде считал Шеврикука, ценность
перевязали умилительной лентой и с цветами отправили в детский дом.
Правда, слово "уворовали" Шеврикука не решался употреблять. То есть
уворовать они были намерены. Но вряд ли им позволили это сделать.
Предприятие их получило огласку. И, наверное, откопанное в подполе
Дуськиной малины доброразумные или хотя бы законопогоняемые сберегатели
определили в казенные кладовые. На это оставалось надеяться.
Но все же, видимо, не зря в портфеле Петра Арсеньевича хранилась карточка
с чертежом Дуськиной малины, с упоминанием подпола и четырех спусков. И
теперь Шеврикука был убежден в том, что тайники в доме на Кондратюка были
прочищены Любохватом и его прихвостнями и что им и прежде было нечто
известно про Петра Арсеньевича. Возможно, они пытались войти с ним в
сделку или даже в долю, а потом, осердившись, устроили охоту на него и его
секреты. Но опять же не все тайны были намерены им разверзнуться.
Схоронения, из которых были добыты портфель Петра Арсеньевича и палка с
набалдашником, надо понимать, не допустили их в себя.
Теперь Шеврикуке должно было не упустить ни единой пустяковины из бумаг и
реликвий Петра Арсеньевича, каким могли быть даны разъяснения (с
наводками) в документах, присвоенных Любохватом и командой. Чтобы не
повторились удачливые марьинорощинские кладоискания. И по делу о взрыве с
пожаром (со злостными ущербами жильцам) на Кондратюка, два, с разорением
имущества Петра Арсеньевича, о ковырянии в подземном наследстве Евдокии
Игнатьевны Полтьевой Шеврикука и полагал произвести доследование.
При этом о силах "Возложения" забыть.
Прежде всего потому, что сам Петр Арсеньевич, обложенный охотниками и
живодерами, возможностями "отведенного ему значения" пользоваться не стал.
Или они ему не помогли. К тому же неизвестно было, кто и по какой причине
выписал лицензию на охоту за Петром Арсеньевичем, на воздушное убытие с
Кондратюка и кто лицензии добился. Или был ею удостоен. Может быть, и не
один Любохват с Продольным. Может быть, и иные заслуженно-доверенные
личности. А может быть, и охотники, и кладоискатели служили сословным или
историческим на-добностям. Неспроста, наверное, бритоголовый боевик
Любохват, ложный, то ли тамбовский, то ли липецкий дядя, объявился в
коридорах Обиталища Чинов и в ночных мраках в звании уполномоченного.
Но вряд ли, подумал Шеврикука, охоту на Петра Арсеньевича затевал
Китайгородский Увещеватель (или сказавшийся Увещевателем). Или его
соратники. Или те, в чьем управлении пребывал Увещеватель. Какая им выгода
и отрада? Флажки вокруг Петра Арсеньевича развешивал кто-то иной. Хотя как
знать...
А ведь Петр Арсеньевич, уже метавшийся в облавных флажках и слышавший:
"Ату! Ату его!" - пытался тихонравно высказать нечто Шеврикуке. Или он
только начинал чуять приближение егерей и псов?
"Вот мы и узнаем все! - раззадоривал себя Шеврикука. - Вот мы и проверим,
кто такие Любохват и Продольный, чью они лапу лижут и кому спину трут!
Проверим и разберемся! И..."
Почудилось Шеврикуке: сейчас его снова ужалит пчела. Взлетела рука к
левому уху. Нет, пчелы не было.
"А не вонзался ли сегодня жалом Блуждающий Нерв в шкуру Пузыря? -
подумалось Шеврикуке. - Не пропорол ли ее?"
Надо было выйти на Звездный бульвар и выяснить.
"Не из-за собственных ли намерений разобраться с марьинорощинским кладом и
воздушным убытием Петра Арсеньевича я вздрагиваю в ожидании новых пчелиных
укусов? Ну уж нет, меня не остановишь!" - таков был сейчас упрямец
Шеврикука.
Пузырь, предположим, и потревоженный Блуждающим Нервом, вряд ли куда
улетел. А вот посетить Пэрста-Капсулу Шеврикука посчитал теперь делом
важнейшим. Недавние свои установления отбросил, намерен был задать
полуфабрикату два или три вопроса (впрочем, все же ожидал и проявления
интереса Пэрста к "новым значениям").
Пэрст-Капсула в получердачье лежал на раскладушке, будто в лечебном доме
на больничной койке. Он был неспокоен, в малярийном поту, руки его
натягивали драный плащ бедовавшего здесь некогда бомжа на лицо, стараясь
укрыть голову, но рванина доставала лишь до глаз, испугавших Шеврикуку
затуханием разума.
- Пэрст, Пэрст! - чуть ли не вскричал Шеврикука. - Ты меня видишь? Ответь
мне!
Веки Пэрста-Капсулы приподнялись, смысл увиделся в его взгляде. Сам он
попытался привстать.
- Лежи! Лежи! - приказал ему Шеврикука. - Что с тобой?
- Мне нехорошо, - прошептал Пэрст. - Но пройдет...
- Дать тебе что-либо охоронное? В таблетках. Или микстуру? Я найду. Или
травы? Я сейчас же...
- Не надо, - покачал головой Пэрст. - Ни химию. Ни травы. Они не для меня.
- Может, что-либо у Мельникова? Ты же отчасти создание его лаборатории...
- Ни в коем случае! - скривился Пэрст. - Пройдет само...
- Приболел? - осторожно спросил Шеврикука. - Или... ранен?..
- Исход энергии, - выдохнул Пэрст-Капсула. - Томление всей сути...
- Опять?
- Опять...
- Но все-таки что-нибудь надо принять... для поправки здоровья...
- У меня не здоровье... - чуть ли не обиженно прошептал Пэрст-Капсула. - Я
говорил вам... У меня состояние... Оно удручено... Но все пройдет само...
Вы идите... У вас дела... Но сегодня я не сумею вам пособить... Я в
сентябре... Нет, в октябре... Или вы хотели о чем-то спросить меня?
- Я хотел... Но это пустяк... Возобновится состояние, спрошу. А скорее
всего - забуду... Но тебе-то надо помочь. - Теперь Шеврикука говорил
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг