домовым несущественным, когда случались посиделки, ему полагалось
присутствовать лишь в прихожей. Что уж говорить про Совещания?
- Отчего это посиделки, - принялся размышлять Петр Арсеньевич, - стали
устраивать в выходные дни?
- Телевизоров насмотрелись, - сказал Шеврикука.
- Ах, да, да, - закивал Петр Арсеньевич. - Видимо, так. А вот... - тут же
он замолчал, отважиться долго не мог и все же произнес: - А что вы,
любезный, слышали про сокращения?
- Какие сокращения? - спросил Шеврикука.
- Ну, не сокращения... Ну, может, перетасовки... Или как по-нашему?..
Повсюду ведь перетасовывают... Опять же по телевизору...
- Не знаю. Не слышал, - сказал Шеврикука.
Он знал. Он слышал. Но не захотел огорчать старика.
- Ну да, - вздохнул Петр Арсеньевич. - Это вас не коснется. Вы фигура
заметная. И живая. Не то что мы, древние развалины.
- Не скромничайте, Петр Арсеньевич, - сказал на всякий случай Шеврикука. -
И не нагоняйте на себя страхи... заранее...
- А вот... Поговаривают... - сказал Петр Арсеньевич. - Эти... отродья... -
и тростью было указано на Останкинскую башню, - в поход будто на нас хотят
пойти... Войну, говорят, желают начать... Тогда, может, будет не до
сокращений, не до перетасовок этих?.. А?
- Да неужели вы, Петр Арсеньевич, - поморщился Шеврикука, - не успели
привыкнуть к войнам или к перетасовкам?
- Ах, да, да! - меленько рассмеялся вдруг Петр Арсеньевич, будто Шеврикука
изволил отменить поводы его волнений. - Вы правы, вы правы... Однако,
согласитесь, случай здесь особенный. Чаще мы оказывались при чьих-то чужих
войнах, а тут намерены пойти походом именно на нас. Готовы ли мы к этакому
повороту дел?
- Зачем мы нужны-то им? - спросил Шеврикука. - На кой им этот поход?
- Кабы я знал... Но ведь поговаривают... И чувствуется напряжение энергий,
- сказал Петр Арсеньевич. - Может, раздражаем мы их... Может, они от
гордыни... Молоденькие, свежие, теплые, пар от них идет, и вот все ломать
хочется... Мол, мы одни правы и одни могучи, а все остальные закоснели и
идиоты... И положение их требует драки.
- Какое такое положение?
- А такое, - охотно принялся разъяснять Петр Арсеньевич. - Они-то ведь
завелись не спросясь. Мы, положим, завелись тоже не спросясь. Дух хлеба,
дух очага, дух, простите, щей, или что там варилось до щей. Но ведь когда
это было? И уже когда мы признаны, установлены, вошли во все ведомости и
протоколы, живем именно узаконенными, никому не мешаем и соблюдаем
приличия. А они?
- Что они?
- Вот то-то! Что они! Они-то сами толком не ведают, кто они такие и зачем.
Их распирает, дрожжи гонят их вширь и ввысь, они не знают пока, в чем
остановятся и какие формы им суждено принять. И при этом они
незаконнорожденные. Каково им успокоиться-то? И каково усмирить свое
высокомерие? - Тут Петр Арсеньевич замолчал, возможно, ему показалось, что
он излишне горячится и шумит, а вокруг - любознательные. - Но это я все
так, с чужих слов. Я-то никого из них и не видел. Вы хоть что знаете о
них? Видели кого? Или, может, даже знакомы с кем?
- Ничего не знаю. Я ими не интересуюсь, - соврал Шеврикука. - И тем более
ни с кем не знаком.
- Ну конечно, ну правильно, - закивал Петр Арсеньевич. - Но постойте, куда
же вы несетесь, я не поспею за вами, ноги у меня дряхлые, не ваши ведь...
Да... И Чаши Грааля на Башне нет...
- Чаши Грааля? - Шеврикука остановился, перед тем в воздух чуть не взлетев.
- Чем я вас так напугал? - остановился и Петр Арсеньевич.
- Нет. Я так... оступился... Но какая тут еще Чаша Грааля?
- Чаша Грааля. Меч-Кладенец. Кольца Альманзора. Сокровища Полуботка. Что
там еще? - сказал Петр Арсеньевич. - Простите, что я так высокопарно
говорю. Но у них этого нет.
- А у нас есть?
- Любезный Шеврикука, - с укором улыбнулся Петр Арсеньевич. - А вы будто
не знаете.
- Нет, я, конечно, слышал... легенды, песни, шуршание всякое... - смутился
Шеврикука, он никак не мог прекратить валять дурака, от всех ожидал нынче
подвоха, отношения с Петром Арсеньевичем были у него, как у пса с кустом
барбариса, знал, что осыпается такой на углу улицы Кондратюка, и все, что
он теперь-то пристал к нему, или - одинок и не с кем поговорить? А кто не
одинок? Но вдруг Петр Арсеньевич и впрямь рыл ему яму или испытывал его...
Шеврикука сказал: - А я это шуршание в голове не держу. Какой толк? Может,
когда-то что-то и было у нас, но сейчас оно наверняка либо истлело, либо
затупилось, либо обратилось в глину. Присутствие его полагалось бы
чувствовать, а не чувствуется. Извольте. Прокладки в моих подъездах
стираются чуть ли не каждый день.
И сам остался недоволен сказанным.
- Я вас понял... Извините, пожалуйста, что навязывался в собеседники, -
Петр Арсеньевич потух, тростью тыкал в асфальт, будто ослеп. - Единственно
скажу напоследок. Полагаю все же: оно, то, что было, и теперь не шуршание
и не привидение. Напротив... Надеюсь на это.
Шеврикука резко взглянул на Петра Арсеньевича.
- Опять же извините, - грустно сказал Петр Арсеньевич. - Я говорил про
свое, нисколько не имеющее к вам отношения.
Дальше они шли молча.
Детская музыкальная школа стояла прямо возле Землескреба. Прогулку
Шеврикука совершил, но успокоиться ему не было дано. Метрах в ста от школы
Шеврикука с Петром Арсеньевичем растворились в воздухе и возобновились
личностями на втором этаже учебного заведения. Прежде, когда Останкино
лишь переходило из полудачного состояния в городское, местные домовые
собирались на Аргуновской улице в деревянном доме с башенкой. На первом
этаже там были почта и сберегательная касса, на втором -
жилищно-эксплуатационная контора. Ночью в помещениях конторы и сходились.
А где же, полагали, еще? Но тот дом с башенкой снесли, а ЖЭКи, бывшие
домоуправления, усовершенствовали, наградив их притом собачьими кличками -
ДЭЗы и РЭУ. Ночью при ДЭЗах и РЭУ собираться отказались, иные робко, иные
революционно, - неужели они проходят по ведомству эксплуатации жилья?
(Раньше-то проходили и на каждое "цыц!" лапками дрыгать переставали.)
Переругавшись, утихомирились с соблюдением достоинств и гражданских
позиций и согласились собираться в детских музыкальных классах. Уж как бы
при культуре. Тут, кроме классов, имелись и вестибюли, и учительские, и
туалеты, и подоконники, и даже малый концертный зал. И потихоньку привыкли
к тому, что именно здесь проходили теперь и ночные общения, и заседания
клуба, и творческие отчеты домовых, и судилища, и деловые посиделки, и
даже кутежи. Ревнители нравов поначалу протестовали: "Дети и кутежи -
несовместимо!" - вынуждая желающих предаваться весельям в диетической
столовой при ресторане "Звездный". Но в "Звездный" и по ночам забредали
подгулявшие мужики и бабы, грубили домовым, и те решили, что покой и
безопасность они обретут лишь в музыкальной школе. Но когда объявлялись
деловые посиделки, все иные встречи по интересам с ними совмещаться не
могли. Хотя посиделки и были простым толковищем, стенограммы на них не
велись и резолюции не принимались.
В прихожей перед учительской домовых сидело уже много. И Петр Арсеньевич
тихо опустился на скамейку подальше от важной нынче двери. Знал свое
место. До толковища оставалось семь минут, и Шеврикука подошел к окну,
будто нечто чрезвычайное должен был рассмотреть сейчас на проезжей части.
Сам же оглядывал запасных. Или резервистов. Сидели они скромные, почти
безгласные, но с пониманием предназначенного им на лицах. Хотя из
резервистов их никуда и не переводили, им доверялось лишь соблюдение
традиций и церемониала. "Ба! - Рот открыл Шеврикука. - Да здесь же
Продольный!" Как ни мала была роль сидельца в прихожей, но Продольный и до
нее не дорос. Присутствие его при толковище было безобразием, и Шеврикука
двинулся было к Продольному с намерением указать наглецу, что он
оскорбительно лишний, но тут возник привратник и глашатай (им был нынче
домовой с Аргуновской улицы Дурнев, он же Колюня-Убогий) и объявил:
"Действительных членов просим в зал". Шеврикука как бы нехотя повернул к
двери, но Колюня-Убогий его придержал и сказал: "Вас не велено. В списке
нет. Вас не велено..." "Чего? Меня нет?" - Шеврикука не взревел, не
зарычал, а произнес это шепотом, но зловещим, какой полагалось бы услышать
и в дальних выселках - в Солнцеве и в Бутове. Колюня-Убогий егозил, видно
было, что страшился Шеврикуку, и слова, испуганные, смущенные, выползали
из него: "Не велено... В списке нету... А я что? Кто я?.. Я не сам... Я
сегодня здесь по расписанию..." "Да ты что! Я действительный член! А ну
позволь!" - оттолкнул привратника Шеврикука и шагнул в зал, но движением
руки распорядителя, домового Тродескантова, был остановлен. Услышал
поразительное: "Вам сегодня определено место в прихожей". И сразу же
понял, что остановлен не жестом Тродескантова, а колющим, властным
взглядом неизвестного доселе на посиделках персонажа. Персонаж этот был
бойцовского вида тяжеловес в темно-синей шелковой поддевке с косым
воротником, подпоясанной крутым, витым шнуром, бритый наголо, утром
представленный Шеврикуке липецким дядей подлеца Продольного. "Шея-то
какая! И затылок, - пришло в голову Шеврикуке. - Это уж и не Савинков, а
считай Котовский!" И стало ясно, что утром тот прикидывался дядей, может,
дурачась, но, может, и унижая себя, а кепчонку надевал маскарадную. "Я
протестую! - теперь уже заревел Шеврикука. - Я действительный член!"
Тродескантов в сомнении отправился было к домовым, стоявшим возле гостя
(или как его называть?), но губы того скривились, и Тродескантов послушно
заявил Шеврикуке: "Место вам сегодня определено в прихожей!"
Ошеломленный Шеврикука опустился на презренную скамейку сидельцев в
прихожей. Ему тут же бы покинуть паскудное собрание, но уйти отсюда до
исхода посиделок он не имел права. Да что не имел! И ушел бы! Однако - и
сам стыдился признаться себе в этом - он еще надеялся, что сейчас дверь
распахнется, перед ним сотворят поклон и призовут на совет. Дверь и впрямь
отворилась, распорядитель Тродескантов что-то шепнул привратнику-глашатаю,
и Колюня-Убогий, будто сам себе не веря, объявил: "Полного сбора нет. В
зал приглашается Петр Арсеньевич, улица Кондратюка, дом номер два". Петр
Арсеньевич поднялся, но, похоже, тут же должен был рухнуть в обморок, его
подхватили под руки соседи и почтительно повлекли к недоступной им двери.
Так уж и недоступной? Вот тишайший Петр Арсеньевич лета кротко сидел в
прихожей, ни на что не претендуя, уж тем будучи доволен, что зовут из года
в год, и нате вам! - чудесный поворот в судьбе.
Но каково было Шеврикуке! Эко его провели мордой по булыжной мостовой!
Экое позорище ему учинили! Сколько сидело вокруг свидетелей его срама,
замолкнув в испуге и удивлении! Поглядывали они на него, кто с
любопытством, кто с состраданием, а больше-то небось ехидничая и
торжествуя. И в зале при лучинах (пусть и в светлый вечер, но непременных,
как дань преданию) наверняка думали теперь о нем, Шеврикуке. Думать
думали, но говорили об ином.
То ледяная дрожь била Шеврикуку, то лава кипела в нем, требуя выплеска.
Подходил привратник и глашатай Дурнев с колокольцем в руке. Колюня-Убогий,
тварь жалкая, останкинское посмешище, юродивый, шут дрожащий, готовый
перед любым, кто покрепче, лебезить и с бубном мелко попрыгивать, слюну
изо рта пуская! Он и теперь, на всякий случай впереди, побитого хотел
задобрить, бормотал виновато, склонившись над Шеврикукой, себе в
оправдание: "Я ведь что... Я-то самый поганенький. Но ведь расписание. Вот
по расписанию нынче я с колокольцем. А ты гневаешься на меня. И в обиде. И
на наших. Они-то, может, и пустили бы тебя. Хотя иные и опасаются
озорства... Но пустили бы... А этот строг. Который с полномочиями-то...
Любохват... Оттуда (и пальцем - указ на юг, на Китай-город)... Строг он и
громок... А я что?" "Сгинь!" - цыкнул на привратника Шеврикука. Досидел до
прощального звона колокольца и в мгновение, дозволявшее уйти с посиделок,
ушел, ни на кого не взглянув.
Ринулся куда-то в синих, сухих сумерках, а куда - и сам не знал. Но не
домой. "Все! - говорил он себе. - Час пробил!"
- Шеврикука! - окликнули его уже на Цандера.
Шеврикука обернулся. Сзади шагал церемонный мухомор Петр Арсеньевич. "Как
настигла меня эта развалина? - удивился Шеврикука. - И тоже, что ли,
примется сейчас оправдываться? Увольте!"
-Жизнь есть жизнь, - сказал Петр Арсеньевич. - Истолковывать что-либо нет
нужды... Но коли вдруг возникают соображения о пробитом часе или о том,
что Рубикон можно и не переплыть, а перешагнуть, не всегда следует
спешить. Или быть сгоряча опрометчивым...
- Я не могу с вами вести разговор на равных, - бросил Шеврикука.
- А я, может, и не вам говорю, а себе... И себе же замечу, что дела у нас
с Отродьем этим, с духами Башни, выйдут серьезные. Увы, слишком серьезные.
И в скором времени... Да... А вслух я бормочу опять же по старости, оттого
что все во мне спотыкается и тяготится существованием... Пребывайте в
здравии...
Петр Арсеньевич поскрипел к себе на Кондратюка.
4
"Ну нет! Все! - повторял Шеврикука уже дома. - Час пробил! Они еще
спохватятся, они еще приползут с горючими словами... Но все! Час пробил!
Рубикон..." Какой еще Рубикон, сейчас же возмутился Шеврикука, этот
мухомор и свежий выдвиженец Петр Арсеньевич одарил его Рубиконом, и
истребить память о нем не было у Шеврикуки хлорофоса. Или нафталина.
"Рубикон! Чаша Грааля!" - не при лицейских ли кафельных печах обитал в
свои золоченые дни Петр Арсеньевич, и ныне обласканный? Летел, что ли, он
за ним, Шеврикукой, вчера, чтобы бормотать вслух? Хоть бы и летел, пусть
его намеки и подсказки и останутся при нем, а он, Шеврикука, будет жить и
сгоряча, и опрометчиво. И не испугает его надзирающий взгляд
уполномоченного в шелковой поддевке, бывшего липецкого дяди, бывшего
сантехника, умыкнувшего унитаз, напротив, лишь подтолкнет его к крайностям
и полетам. Но найдет ли управу Шеврикуке этот так называемый Любохват?
Шеврикука относил себя к сведущим, умел слушать и в расспрашивать и что-то
не помнил никакого Любохвата. Нигде такой прежде не проходил. Возможно,
был вызван или поднят из сургучовых недр и прозвище, сладкое, как тульская
коврига, получил во временное пользование. Его дело. Шеврикуке все одно -
дядя он или уполномоченный Любохват!
Так храбрился, хорохорился в обиде и гордыне Шеврикука, задирая себя и
своих недругов, находящихся, впрочем, в отдалении. Сам же, утвердив себя в
малахитовой вазе, принимал в расчет неловкость своего положения. Пробил
уже не час, а по крайней мере двадцать один час с той секунды, когда
решение было им бесповоротно принято. Но сразу, посчитал Шеврикука,
нестись и вздыматься на Башню было бы некрасиво. Понятия "красиво" и
"некрасиво" были чрезвычайно важны для Шеврикуки и сберегались в его
алмазном фонде. К тому же нестись сразу было не только некрасиво. Возникли
бы и подозрения... Но это все были отговорки. Шеврикука ощутил, что
соваться на Башню робеет. Не то чтобы робеет (хотя и робеет), но находится
в смущении оттого, что не знает, как и с чем на Башню являться в его
нынешнем случае. Сто раз полагал, что рано или поздно ворвется туда, но
разрабатывать практический план действий брезговал в уверенности, что все
и так выйдет прекрасно и само собой. То есть получалось, что в нем жило
лишь одно упование или даже греза, а холодной готовности не было никакой.
Что же, теперь ему впорхнуть туда и обрадовать неизвестно кого:
"Здравствуйте, это я, Шеврикука!"
Впрочем, один вариант явления Шеврикука в голове держал. Но сегодня он
никак не подходил. И опытом удальцов последних лет, иных из них Шеврикука
знал, воспользоваться он не мог. А уже утекали на Башню домовые. И
пропадали там. Не возникало от них ни слуху ни духу. Ни строчки, даже и
зашифрованной. Их называли предателями, перебежчиками, расстригами.
Исчезли осенью два идеально послушных домовых. Чтобы в головах,
подверженных соблазнам, не воспалились смута и ложные порывы, было
разъяснено, что этих двух идеальных Отродья с Башни, растоптавшие всякие
понятия о чести, выкрали для проведения страшных опытов. А потому
предлагалось бдеть и блюсти себя. Обещали также усилить средства защиты и
покрасить пограничные столбы. Каким образом утекали на Башню останкинские
расстриги (хотя кто и когда подвергался здесь пострижению?), Шеврикука
имел представление, но пробираться их тропинками не желал.
"А! Будь что будет! - решил Шеврикука. - Что сидеть-то здесь и робеть! И
воробьиного птенца не высидишь!" Крепкой оставалась в нем досада, да и
температура поднялась отчаянная, сбить какую можно было лишь либо
действием, либо снадобьем, но от него пришлось бы впасть & спячку сроком
на семь месяцев. Уже уносясь к Башне, Шеврикука нашел в себе трезвые мысли
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг