Губы Гликерии сжались. Она рассердилась, резко крутанув стул, вернулась к
клавишам фортепьяно, и не вылупившиеся птенцы стали дергаться, биться в
камерах несокрушимой скорлупы. Шеврикуку должны были бы выгнать, но его не
гнали. Ему бы встать и уйти, но он не вставал. "Веер, веер! - пришло в
голову Шеврикуке. - А сам повязывал бархатный бант!"
- Этак вы пальцы повредите, - сказал Шеврикука. - Или лак с ногтей
сковырнете. Вам бы сейчас что-нибудь нежное... тиходостигаемое... Шопен...
Дебюсси...
- Шопен! Дебюсси! - Гликерия была само презрение. - Вы, Шеврикука, -
музыковед?
Кресло Шеврикуки тут же подскочило, листы нот посыпались на пол, зазвенело
стекло не выявленной по ненадобности гостиной люстры, ойкнула Дуняша и
поглядела вниз: не расползлась ли у ее ног трещина. Но трясти перестало.
Однако гулы и содрогания, пусть вдали и в глубине, продолжались.
- От всего этого внутри что-нибудь лопнет или оборвется, - сказала Дуняша.
- А еще хуже - возьмут и отменят маскарад в Оранжерее!
- Маскарад? - удивился Шеврикука. - Это когда еще выпадет снег и когда
откроют елочные базары! Да и не было случая, чтобы отменяли маскарады.
- Знал бы ты, что у нас тут кошеварится! - всплеснула руками Дуняша.
- Слышал, - сказал Шеврикука. - Переполох. Пожар в бане. Роение умов.
Рвутся с цепей. Ожили и полезли из каждой щели. И будто бы началось с
красавиц из Апартаментов. Кто ожил и кто полез? И при чем красавицы?
- Не по поводу ли переполоха вас и привела к нам ваша любознательность? -
поинтересовалась Гликерия.
- Что ж, и линии спины у вас, Гликерия Андреевна, по-прежнему изящны и
прямы, - заметил Шеврикука, - и сидите вы хорошо, а шея и затылок ваши
радуют глаз.
Но и теперь Гликерия не соизволила повернуться к Шеврикуке.
- Да, и по поводу переполоха, - сказал Шеврикука. - Но узнал я о нем
полчаса назад. Вам-то, по-моему, надо лишь радоваться. Я возрадовался.
Вот, думаю, пойдет потеха!
- У вас своя потеха, у нас - своя, - жестко сказала Гликерия и опустила
пальцы на клавиши. И возникла музыка уже неспешная, и будто бы холодная
вода струилась по камням, и лишь изредка пугливые рыбины взблескивали в
ней, и тихо вздрагивали вверху листья темно-мрачных деревьев.
- Для него потеха! Для него все потеха! - Громкая, возбужденная Дуняша
надвигалась на Шеврикуку, и он был уже готов к тому, что эта сумасбродная
барышня влепит ему сейчас затрещину, или вцепится в него когтями, или
произведет какую-либо еще экзекуцию, Дуняшина ладонь захватила ухо
Шеврикуки, но ухо не оторвала, лишь потрепала наставительно, а Шеврикука
получил сигнал: "Помолчи! Не приставай к Гликерии. Не раздражай ее! Пусть
себе играет..." В воздух Дуняша произнесла еще несколько громкокипящих
слов, должных подтвердить ее возмущение недостойным посетителем. Затем
она, скинув кроссовки, уселась на пол, а большие крестьянские ступни свои,
вытолкав руку Шеврикуки, разместила на подлокотнике кресла. Ступни ее были
чистые, опрятные, недавно отпаренные. Доверие оказывалось Шеврикуке, с
возможным разрешением погладить или пощекотать жесткие пятки. Позже
Шеврикука гладил и щекотал. Но не часто и лениво. В руке у Дуняши опять
оказалась астраханская груша. Гликерия, похоже, импровизировала, забыв обо
всем. И вышло так, что Шеврикука с Дуняшей сидели и как бы шушукались.
Доверительное это шушуканье и музыкальное забытье Гликерии не могло
растрогать Шеврикуку и уж тем более ввести его в заблуждение. Шеврикука
догадывался, чего от него хотят и отчего позволяют откровенничать (Дуняша
- себе, а госпожа у фортепьяно - Дуняше). Но, скорее всего, обе они еще и
не знали толком, чего хотят истинно и какую поклажу стоит взваливать на
спину ему, Шеврикуке. Догадывался он и о степени или дозе откровенностей.
И все же кое-какие сведения ему доставались.
24
Шевеление шло давно. Не первый, естественно, год. Ворчали, скрипели,
дулись, шастали с транспарантами и кистенями. Но все происходило в недрах
и касалось положений внутренних. Интриговали из-за масок, рож и ролей на
ежезимних маскарадах в Оранжерее. И не одни лишь дамы. Боролись (это уже
при либеральных послаблениях) за укорот рабочих сроков общедоступных
привидений и призраков. Требовали премий и ценных подарков за вредные
дежурства в пострассветные часы. Да мало ли к чему стремились, объявляя
порой в пылу борьбы и голодовки. Бузотерила и голодала, помнил Шеврикука,
и Дуняша, что вызвало непонимание ее организма, он-то и наложил запрет на
ее социальные диеты. Либеральными же послаблениями было дозволено
привидениям свободное (но в соответствиях с распорядком дня и
исключительно в досужие часы) посещение людей. И вроде бы поленья не
горели, и в котле не бурлило. Нечему и не от чего было бурлить.
Находились, правда, типы, готовые все крушить. "Почему мы хуже других! -
орали они вполголоса. - Почему мы обделены и остужены!" "На нас нет
спроса, - отвечали им разумные головы. - Не то столетие. Нас и так держат
из сострадания к исторической традиции. Мы живем на подачки. Сидите тихо.
Знайте место. Вздыхайте, стоните, обгладывайте собственные претензии. Не
буяньте. А то возьмут и всех нас снимут с довольствия!" И не буянили.
Ше-велились, бурчали, но не буянили.
И вдруг - спрос! Людское столпотворение на Покровке! Фотографии в газетах!
Публицистика! Красные буквы в рост бульдога на боках троллейбусов,
трамваев, молочных цистерн: "Хотите жить с привидением? Звоните по
телефону...". Тут и у умного откроется рот и потечет слюна. А много ли у
нас умных-то? Вот и началось всполошение. Вековые амбиции. Восстановить
справедливость! Фундаментальный спор "Кто кому является видением: мы им
или они нам?", вечно тлевший, воспламенился и задымил. Были вскинуты вверх
сравнительные таблицы тонкостей душевной организации "их" и "нас", и стало
очевидно, у кого что и насколько тоньше. Естественно, "у нас". "Долой
оккупацию суверенных судеб!" - сейчас же прозвучало требование. И все
внутренние интриги, амбиции, свары, страсти были выплеснуты из недр вовне,
и незамедлительно обнаружилось, что там-то и следует искать причины всех
бед, подлостей и недоумений. Но этим, "внешним", временно суетящимся на
Земле, что было до всполошения привидений и призраков? Они его и не
ощутили...
И вышло, что возмущенная волна из своей лужи не выплеснулась, бока своей
же кадки или кастрюли не поколебав и не пробив, вернулась внутрь, к
источникам возмущения, и там взвихрила пляску-потасовку амбиций, интриг,
подземельных свар, необоснованных фантазий и упований. При этом и впрямь
какие только причудливые хари, давно уже, похоже, списанные или даже
вычеркнутые из расписаний, не повылезли из туманов и щелей. Поначалу менее
других волновались привидения Умеренных Добродетелей, к каким принадлежали
и Гликерия, и Дуняша, и Квашня, и даже Увека Увечная. То есть привидения и
призраки общедоступные или общественно доступные. Те, что и в
обстоятельствах так называемого просвещенного двадцатого столетия обязаны
были являться по долгу службы в урочные часы на глаза (учитывались и иные
системы людских восприятий) неблагодарной публике, избалованной зрелищами
и способной лишь на ироничные реплики. Дети малые и те швыряли в них
обмусоленную жвачку. И все же они являлись. Дабы не порвалась связь
времен. Лишь эстеты и элитарные ценители относились к ним с состраданием.
И они если и роптали, то невнятно. А получив право свободного посещения
людей, и вовсе возрадовались. "Кстати, - поинтересовался Шеврикука, - ты
ходила в "Интурист" и в "Националь"? Я ведь сказал о тебе кое-кому, как ты
и просила". "Ходила..." - зевнув, протянула Дуняша. "Ну и каково в
путанах?" "А-а-а! - поморщилась Дуняша. - Нет свободы волеизлияния... И
скучно..." Потом она сообщила, что в путаны полезли самые банальные
привидения, и не так уж это выгодно, вот Квашня... Квашня, еще недавно
бравшая У цыган в аренду ребенков, кормившая их при народе сухой, но голой
грудью с целью вызвать акции милосердия, бросила это занятие. Теперь она в
тапочках с меховой опушкой, в байковом халате, с заспанной мордой, с
нечесаными волосами ("Только из дома, я здесь своя..."), хозяйкой города,
сопровождала по магазинам приезжих добытчиц. Эти добытчицы не ущербнее ее,
но хуже знают коммерческую географию. Смотрят они на какой-нибудь кулон
ценой в полмиллиона и говорят: "Э-э! Такая дрянь и у нас есть!" И следуют
дальше по советам Квашни. Та, коли надо, достает из спущенного чулка
московские справки и талоны. Комиссионные гребет отменные. Так вот эти-то
труженики будней вовсе не были первыми во всполошении. Интересно, что
более всего петушились привидения, по разумению Дуняши, достойные
называться консервами. В их числе - привидения Одного Случая. И привидения
Приватные, эти могут являться лишь определенному индивидууму по его вызову
или по назначению держателей силы. Но привидения Одного Случая попадались
среди особей исторических. Им и так подмигнула фортуна, им бы теперь
сидеть в своем музейном благополучии, перечитывать романы, просматривать
кинофильмы, где мастерами изображались ужасы их единственного
исторического появления. А они принялись скандалить. К тому же среди
ветеранов сразу же возникали спорщики и претенденты. Всегда считалось, что
призрак, увиденный в тронном зале Летнего дворца в одну из октябрьских
ночей 1740 года сначала взводом караула, потом срочно вызванным Бироном и
уж затем самой императрицей Анной Иоанновной, сразу же сообразившей, что
ей объявлена смерть, и через несколько дней скончавшейся, - один и
содержится в Санкт-Петербурге. А уже на второй день всполошения в
Останкине обнаружилось три вестника кончины императрицы, причем двое из
них - мужского пола. Призванные эксперты напомнили, что призрак, не
произнесший, кстати, в роковую ночь ни слова, имел внешность Анны
Иоанновны в парадном одеянии, что засвидетельствовано очевидцами, и никак
не мог перебраться в Москву в силу многих обстоятельств. В том числе и
транспортных. Новоявленных самозванцев выбранили. Но те не сдавались,
заявляли, что были переодеты, слов же не произносили, ради мрачности
воздействия и чтоб не басить, а в Москву добирались один - на такси,
другой - на частнике, склонив при этом водителей к монархическим
воззрениям. А вот призраков, явившихся к графине и гневно отчитавших ее за
превышение полномочий в использовании секрета трех карт, оказалось сразу
двадцать семь, и многие из них добирались до Москвы из тогда еще
Ленинграда электричками и без билетов. Иные же утверждали, ссылаясь на
литературоведов, что и добираться им никуда не надо было, что секреты трех
карт знали несколько графинь и в Москве тоже, и каждой из них посылали
своего призрака. Все это были мрачные громилы, они тяжело дышали и чуть
что хватали холодное оружие. Но привидения и призраки Одного Случая хоть
имели понятия о правилах поведения, знали немецкий и французский или
делали вид, что знают, и с ними были возможны осмысленные разговоры. А вот
привидения Приватные (По вызову и По назначению) вели себя кое-как,
неряшливо, безобразно, по-хамски. Они, необходимые персонажи кошмаров,
раскаяний, страхов или тоски, галлюцинаций, приступов белой горячки и
прочего, и в служебной практике не слишком уважительно относились к
объектам своих явлений, угрюмо шутили над ними, кривлялись, озорничали,
кричали и уж никак не подчинялись им. Они были распущенны, истеричны, а
замкнутость их в однообразии действий и сутей рождала преувеличение
собственных значений, и теперь они не по заслугам и не по чину многого
хотели. (Попадались среди них и вполне добродушные и даже симпатичные
личности, вроде епишек или бегемотиков финансиста Моховского, известных
нам еще по пивному автомату на Королева, пять, эти бегемотики часто
паслись и резвились на Лужайках Отдохновения, и Дуняша любила играть с
ними, кормила их с ладоней ячменным зерном.) Но большинство-то этих прыщей
принялись проявлять теперь себя наглецами и дуроломами. Красавцев среди
них выявилось мало. Все более уродцы, иные хитрованы и жулики, иные
полоумные, иные вовсе без соображения, но все - деспоты. Лохматые,
шершавые, лысые, в струпьях и гное, с пятачками и копытцами, с волчьими
клыками, с бантиками на хвостах и мохнатых пестиках, с шестью мордами и
совсем без морд, какие хочешь и какие не хочешь, в страшных снах не
приснятся, но уже приснились. Они прыгали, ползали, лаяли, хныкали,
норовили вырвать у собеседника глаз, у кого имелся, грызли базальт, рыгали
тухлыми яйцами и крысиным пометом, пахли перегаром бочкового вина
"Алабашлы", льняным растворителем, дерьмом, блевотиной, спермой, платным
туалетом, маковым и конопляным семенем, и все они требовали себе истинного
положения в мировом устройстве. Пока, в начальной стадии всполошения,
удалось согнать Приватные привидения в единую кучу и держать при ней
смотрителей с кнутами и щупами. Но установить порядок в этой куче было
нелегко, образы Приватных привидений возникали внутри людей, там же
опреде-лялись их характеры и способы поведения, и следовало пересмотреть
всю систему управления этой шипящей, прыгающей, корчащей рожи, капризной
толпой.
Глухо доходили сведения из мест, где сохранялись фигуры серьезные, там узы
и тенета были тяжкие. И из Таинственных Чертогов, и из Чертогов Секретных.
Из вместилищ, названия которых не могли быть упомянуты и в мыслях. Но и
там свирепело и раскачивалось, и там-то содрогания вышли бы самыми
решительными и опасными. Иметь удовольствия от них прежде всего пришлось
бы местным персонажам, им, Гликерии с Дуняшей, в частности. Правда, те,
кто более других соображал, а не расшатывал камни, какие на охотников
расшатывать и повалятся, пустили в оборот словечко "прорыв". И полагали,
что и доверить этот "прорыв" разумнее всего было бы Гликерии и при ней -
Дуняше. Гордецы, фундаменталисты и существа воздушные, а их хватало,
считали, что люди и есть привидения и призраки, навязчиво и плотски
вторгающиеся в их духовную суверенность. И что людей, как фантомов, надо
ставить чрезвычайно низко, отвергать их искушения, не искать среди них
выгоду, а заниматься усовершенствованием воздушных потоков. Но личности
практические заметили: ага, а самозванцы будут пользоваться плодами наших
садов! Вон на Покровке! Словом, эти соображения - "прорыв", "спрос",
"пользуются плодами" - не могли не взбудоражить натур деятельных и не
подтолкнуть их к затеям сиюсекундным и долговременным. При этом Гликерии с
Дуняшей многие завидовали и не доверяли. Подпрыгивая и сам себе радуясь,
пробежался слушок, мол, Гликерия с Дуняшей куплены и вступили в сговор с
полпрефектом Кубариновым и распорядителем смотрин Дударевым. Иначе откуда
такая удача со столпотворением московских жителей, иностранцев и
фотографии в газетах? Неопределенным было нынче и положение
Невзоры-Дуняши. Комиссия соблюдателей распорядка, не вызывая пока Дуняшу к
протоколу, обмозговывала, как с ней поступить. Дуняшу, возможно, ждала
холодная. В доме на Покровке она не должна была появляться. Но в ее
проступке углядывались теперь две добродетели. Во-первых, она бросилась в
бой, защищая достоинство отведенной ей в Доме Привидений госпожи (из-за
тревог и предчувствий и ринулась на Покровку). Во-вторых, карая
самозванку, отстаивала честь сословия и его право на исполнение
самостоятельных функций в мироздании. (Все это, естественно, при
отсутствии сговора с людскими структурами.) Многое зависело теперь от
свободного падения козырных карт на плоскость стола. Если "прорыв",
"спрос" лягут поверху, возможно, Дуняше не быть брошенной в холодную. И уж
тем более не быть заквашенной с брусникой и смородиновым листом. Но
движение происходило за спинами Гликерии и Дуняши. Оттого что многие
сторонники "прорыва" и "спроса" подыскивали теперь своих фигуранток и
фигурантов, какие могли бы иметь успех без всяких домов на Покровке,
случайных Гликерий, Дуняш, самодеятельных самозванок типа Александрин, а
подчиняясь требованиям равновесия устройств, Гликерию и Дуняшу следовало
оттеснить, чтобы не мешались и уняли претензии, в сырую темень. "Как же,
сейчас! - недобро усмехнулась Дуняша. - Обойдутся они без нас! Кто это на
них клюнет! Но, может, и ночевать мне завтра в холодной..." Гликерия,
странствуя в музыкальных течениях, опустила вдруг пальцы в прохладные
струи "Вечерней серенады". Нежное создание была теперь Гликерия...
- Дуняша, платье мое выглажено? - спросила Гликерия.
- И платье, и костюм, - ответила Дуняша. - Как изволили приказать,
Гликерия Андреевна.
Дуняша поднималась как бы с ленцой и даже с намерением потянуться и
размять свое большое, сильное тело, но не потянулась и не заахала в
удовольствии, однако успела подмигнуть Шеврикуке, как своего поля овощу:
мол, сам знаешь этих барынь с их капризами. И пошушукаться не дадут. "Как
же, не дадут! - усмехнулся про себя Шеврикука. - Вот сейчас дали". Дали.
Сколько посчитали нужным Дуняше выложить, столько она и выложила. Пока
протекала вода под темными елями и Шуберт одаривал хозяйку гостиной
вечерне-грустным наслаждением.
Опять подпрыгнуло кресло, и зазвенели хрусталины жирандолей на ореховых
этажерках. Шеврикуке стало не по себе.
- Этак у вас подхватишь морскую болезнь, - сказал Шеврикука.
- А ты, выходит, какой-то изысканный и слабохарактерный, - сказала Дуняша.
- Значит, и впрямь не стоит приглашать тебя в проводники. Подберем другого.
- Подбирайте, - согласился Шеврикука. - Их сколько хочешь валяется. Только
не затопчите. Кстати, а зачем вам, Дуняша, проводники, если вас вот-вот
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг