Шеврикука, не тратя много слов, рассказал о Петре Арсеньевиче, о его доме,
взрыве и пожаре.
- Я могу проникнуть, - сказал Пэрст-Капсула, - и посмотреть.
- Ну-ну! - покачал головой Шеврикука. - Уж если я...
- Я могу. У меня другие возможности.
- Попробуй, - сказал Шеврикука.
И он отправился домой. Пэрсту-Капсуле было предложено, если попробует и
справится с делом, прибыть ночью во двор Землескреба в то самое укромное
место, где он и вручил Шеврикуке вещицы в канун ожидаемой им гибели.
В два часа ночи Шеврикука вышел во двор. Пэрст-Капсула ждал его.
- Я там был, - сказал он. - Тех вещей там нет. Или я на них не наткнулся.
Отыскал лишь это.
И он протянул Шеврикуке портфель, какие имели учителя или скорее
учительницы в двадцатых годах столетия.
- И где?
- Полости в плитах перекрытия, - сказал Пэрст-Капсула. - Между вторым и
третьим этажом нетронутого подъезда. Производственный брак завода
панельного домостроения шестьдесят первого года. В других полостях и
пустотах не обнаружил ничего существенного. Но возможно и повторное
исследование.
- Пока не надо.
Помолчав, Шеврикука сказал:
- Я ввел тебя в заблуждение. Твоих вещиц в том доме и не было.
- Вы мне не доверяете?
- Не знаю, - сказал Шеврикука.
- Я один. Меня никто не посылал, - опять в голосе Пэрста-Капсулы была
обида, но теперь к ней добавилась и печаль. - Я хотел помочь...
- Я никому не доверяю, - сказал Шеврикука. - Такая нынче жизнь.
- Я один. Мне некуда идти. Я устал. Есть причины. Мне надо отдохнуть.
Выспаться. Но не на виду.
- Ну ладно, - сказал Шеврикука. - У меня в подъездах найдется место. Пошли.
Порядочных московских чердаков, где можно было бы развешивать белье или
держать голубей, в Землескребе не было, но получердачье возле шахт лифтов
имелось. Чтобы подобраться к механизмам в случае их поломки или вылезти на
плоскую крышу. Бомжей в своих подъездах Шеврикука не поощрял. Но один бомж
как-то у него завелся. Вернее, это был не совсем бомж, а законный житель
второго этажа, любитель одеколона и аптечных жидкостей, поругавшийся с
матерью, с братом и потому решивший произвести себя в бомжи. Мать с братом
строптивого укротили, отправили в лечебницу, а в получердачье осталось от
него логово с помятой раскладушкой. Лучшего убежища Пэрсту-Капсуле
Шеврикука предоставить не мог. Шеврикука сопроводил Пэрста-Капсулу на
верхний этаж, по железному трапу они поднялись к дверце, обитой ведерной
жестью, усталому духу было показано предлагаемое место жительства.
Пэрст-Капсула кивнул, ему и раскладушка с рваным брезентом была хороша.
Радость Пэрста-Капсулы отчасти растрогала Шеврикуку, и он даже указал
гостю на ком войлока в углу чердака и на драный плащ прежнего бомжа, ими
можно было утеплиться. Хотя ночи пока стояли душные. Впрочем, Шеврикука
тут же пробормотал как бы в воздух слова о том, что им, наверное, надо
будет подумать, где бы сыскать место поудобнее, поспокойнее, а то вдруг
выйдут какие-либо затруднения. "Да-да, - согласился Пэрст-Капсула. - Мне
бы только отдохнуть дня три..." "Да нет, это я так, - великодушно успокоил
его Шеврикука. - Отчего же дня три? Можно и побольше... Торопиться не
будем".
"Пусть уж он за мной присматривает, - подумал Шеврикука, - если его
прислали с этим..."
А сам он с портфелем Петра Арсеньевича проследовал в квартиру Уткиных.
14
Но Петра ли Арсеньевича добыли ему портфель?
Запахи от портфеля подходили к Петру Арсеньевичу. Но ведь сколько сейчас
выведено специальных умельцев, в частности, и по запахам! И все же
Шеврикука, осмотрев вещь, посчитал, что портфель, даже если он и направлен
к нему со злым или хитрым намерением, подлинный. Портфель хорошей кожи,
красно-бурый когда-то, местами и теперь сохранивший первобытный цвет,
конечно, потертый и с щелями, был небольшой, потому Шеврикука и подумал,
что он - женский. Именно такой новенький портфель носила в двадцать
восьмом году учительница школы второй ступени из строения Шеврикуки, сама
только что оставившая парту. И теперь Шеврикука вспоминал о той
учительнице с приязнью. Но он и насторожился. Вот сейчас он отщелкнет
замок, и посыплются из портфеля пожухлые тетради с контрольными работами
двоечников двадцать восьмого года! Отщелкнул. Да, лежали в портфеле
бумаги, в частности, и школьные тетради. Но рядом с ними были и кое-какие
предметы.
Шеврикука вытряс бумаги и реликвии Петра Арсеньевича на стол. Нервно стал
инспектировать их. Его листочки с рисунками и оттисками не обнаружились.
"Что я горячусь!" - отругал себя Шеврикука и постановил провести
обследование спокойно. И не только спокойно, но и степенно. Будто свои
спокойствие и степенность ему следовало кому-то предъявить. Будто этот
кто-то должен был теперь увидеть Шеврикуку именно ученым-исследователем в
очках или даже с лупой, в своем кабинете либо в академической лаборатории
принявшимся изучать, скажем, старообрядческие рукописи, отысканные вблизи
Пустоозерска. Или не рукописи, а формулы и записи физико-акустических
опытов. Сидел Шеврикука действительно степенно, не ерзал, но
сосредоточиться никак не мог, а уже понял, что для серьезного знакомства с
бумагами Петра Арсеньевича нужны сосредоточенность и умственное напряжение
не на час и не на два. Среди прочих текстов, рисунков-чертежей, будто бы
клинописи и, возможно, криптограмм, попадались Шеврикуке и простенькие
страницы. Были на них мимолетные соображения Петра Арсеньевича и были
явные выписки из вполне доступных книг или документов. Иные выписки
Шеврикуку удивили. То есть не сами выписки, а предполагаемые причины, по
каким Петру Арсеньевичу понадобилось годы сохранять их, а возможно, и
оберегать. Вот, скажем, советы по поводу кости-невидимки. Следуя этому
совету, требовалось: отыскать черную кошку, на которой бы ни единого
волоса не было другого цвета, и сварить оную, выбрать все кости, а потом,
положа все перед зеркалом, стоять самому и класть каждую кость к себе в
рот, смотря в зеркало, когда же та кость попадет, то сам себя в зеркале не
увидишь, и с сею-то костью можешь уж ходить куда хочешь и делать, что
изволишь, будучи никем не видим. Шеврикука озадачился. Первым делом он
стал вспоминать, встречались ли в Останкине черные кошки без единого
волоса другого цвета. Не встречались. И у кошатника и книжника флейтиста
Садовникова не было такой кошки. Да и что-нибудь бывает у нас теперь в
чистом виде? Но даже если бы и обнаружилась требуемая кошка и была открыта
Петру Арсеньевичу, стал бы он ее варить и, стоя перед зеркалом, класть
кости в рот? Не мог себе этого представить Шеврикука. Да и само желание
сделаться невидимым и недостижимым (не для людей, конечно, а для своих,
для людей-то он и так чаще всего был невидимым) казалось Шеврикуке
маловероятным. Все же Шеврикука прислушался и стал чуять, но нигде в
Останкине присутствия Петра Арсеньевича не ощутил. Но ведь почему-то
старик не выбрасывал из портфеля листочек с простодушным советом. Держал,
как держит хозяйка старый рецепт, скажем, из рекомендаций добросердечной
Молоховец. Уж и продовольствия того нет, а хранится легенда о раковых
шейках, тушенных в белом вине. Или вот не расстался Петр Арсеньевич с
выпиской о Перуне и сокрушении идолов. "Другой же или сей идол, когда
тащим был в Днепр и бит палками, испускал тяжкое вздыхание о своем
сокрушении... брошенный болван поплыл вниз, а идолопоклонники, не
просветившиеся еще Святым писанием, шли за ним по берегу, плакали и
кричади: "Выдибай, наш государь, боже, выдибай, - ты хоть выплыви или выдь
из реки", и будто бы идол тот, послушая гласа их, вышел на берег, отчего и
прозвалось место то Выдубичи, однако бросили его опять с камнем в воду. А
новгородский Перун, когда тащили его в Волхов, закричал: "Горе мне,
впадшему в руки жестоких и коварных людей, которые вчера почитали меня как
бога, а теперь надо мною так ругаются!" - потом, когда бросили его с моста
в реку, то плыл вверх и, выбросив на мост палку, вскричал: "Вот что вам,
новгородцы, в память мою оставляю!"; сие было причиною, что через долгое
время новгородцы имели обыкновение по праздникам, вместо игры и
увеселения, биться палками". "Неужели, - подумал Шеврикука, - Петр
Арсеньевич перечитывал свои выписки? Неужели его волновали Перун и
новгородские любители палочных драк?" - "Прекрати читать! Выкинь! Сожги!"
- будто бы ощутил приказ Шеврикука. Были бы перед ним печь или камин и
горели бы в них поленья, Шеврикука швырнул бы в огонь бумаги Петра
Арсеньевича. Но приказ прозвучал чужой, и в нем было посягательство на
его, Шеврикуки, независимость и особосущность. Шеврикука ноги вытянул,
принимая для возможных наблюдателей как бы лениво-спокойную и уж точно
независимую позу. Да и что уж такого дерзко-опасного или возмутительного в
этих ерундовых листочках?
И Шеврикука снова стал просматривать бумаги Петра Арсеньевича. Вот что он
в них углядел. Чары на лягушку. Заговор на посажение пчел в улей. Заговор
от ужаления козюлькой. Стень. Заговор от скорой доспешки. Чары на лошадь.
Чародейская песня солнцевых дев. Соображения о траве прикрыш. О
непоколебимости цветущего кочедыжника перед дурной силой. О тенях зданий.
О тенях земель и растений, предсказывающих раздоры и худые замыслы. О
гаданиях на решете. О приключениях оборотней. Об онихмантии, или гадании
по ногтям. И прочее, прочее... Все это было знакомо и неинтересно. И
несерьезно. Главный ли тайник обнаружил Пэрст-Капсула? Или все эти выписки
с полезными советами и заговорами Петр Арсеньевич держал для простофиль,
полагая ввести их в заблуждение и отвлечь от существенного в нем? Но,
может, Шеврикука сам нафантазировал о Петре Арсеньевиче лишнее, а теперь
должен был отказаться от ложных представлений и намерений? Потом Шеврикука
наткнулся на слова о рыцарстве, якобы интересовавшем Петра Арсеньевича.
Правда, сначала пошли записи о воине-звере, который не так уж решительно
удалился от оборотня. И о волколаках, о берсерках, то есть о "медвежьих
шкурах" или одержимых медведем. Порядочные люди их не слишком жаловали.
Однако те были, и, как записал Петр Арсеньевич, их обычаи и образ
поведения позже не могли не отразиться в действиях раннего рыцарства. На
желтоватом листе фиолетовыми чернилами было записано: "Из одного итальянца
(Ф. Кардини)". И ниже: "Мирным и относительно процветающим оседлым народам
кочевники представляются людьми жестокими, скрытными, асоциальными,
бесчеловечными, у них нет веры, они жертвы мрачных, адских культов. В
глазах кочевников оседлые безвольны, изнежены, растленны, крайне
сластолюбивы, в общем - недостойны тех благ, которыми они обладают.
Поэтому было бы справедливо, чтобы блага эти перешли в руки более
сильного". Следовала пометка Петра Арсеньевича: "Мир и благо состоявшихся,
благоустроенных, изнеженных манят, но и вызывают презрение...
Кочевники-ватага-коммандос". Шеврикука отложил желтоватый листок. А не об
останкинских ли духах, не о народившихся ли или нарождающихся персонажах
Башни думал Петр Арсеньевич, читая одного итальянца? Несомненно, к людям,
а к домовым - тем паче эти самые, с Башни, относились с презрением и
наверняка полагали, что всеми приобретениями людей они должны овладеть по
необходимости времени и по праву сильного... Шеврикука увидел опять: "Из
одного итальянца". "Вотан существовал в окружении дружины - свиты
доблестных мужей. Подобно ему, германские вожди искали достойных товарищей
для свиты. Им был свойствен особый образ жизни - странствие, неподчинение
установлениям среды, в какой они выросли. Главное в них - амбиция,
стремление первенствовать, повелевать, пристрастие к авантюре, жажда
богатства, вкус к острым ощущениям. Будничное течение жизни вызывает у них
тоску. Судьбу они не признают предначертанной. Будто бы неизбежное можно
было перечеркнуть воинской доблестью. Но притом в комитате, дружине,
естественной и необходимой была взаимная верность. И взаимность
обязанностей. И честность. О дружине князя Игоря сказано: честно - это
сражаться и приносить себя в жертву идеалам братства, бесчестно -
подражать Каину и поворачивать оружие - против своих. Воинская этика,
основанная на братстве, чести, преданности, и вела к тому, что вышло
рыцарством". Ну-ну, подумал Шеврикука, экий романтик и созерцатель Петр
Арсеньевич, тут тебе и Каин, и германские вожди, и Вотан-Один, и дружина
князя Игоря. Или вот: "Варвары и римляне. Духи О. башни и мы. Явление
варваров - наказание и назидание? Или - продолжение в новых одеждах?" Это
мы, что ли, усмехнулся Шеврикука, римляне? Или люди? Однако мысль об этом,
видимо, тяготила Петра Арсеньевича всерьез. "Люди (и мы, естественно, с
ними) перед обрушивающимися на них событиями или предзнаменованиями
испытывают великий страх. Был великий страх тысячного года. И явились в
пору смятений, раздоров, вероломства заступники слабых и напуганных". Все,
хватит, сказал себе Шеврикука. А в руках его уже были листочки со
стихотворными строками. Зигмунд. Сын его Зигфрид... "Он страшного дракона
убил своим мечом. В крови его омылся и весь ороговел. С тех пор, чем ни
рази его, он остается цел..."
Зигфрид, Нибелунги. Клад их. Золото Рейна. Чаша Грааля. Король Артур. "Фу
ты! - возроптал Шеврикука. - Зачем мне-то теперь все эти Артуры с их
круглыми столами, все эти Зигфриды и Нибелунги и их клады! Что я глаза
порчу!" Но он чувствовал, что в нем опять шипит чужой приказ: "Не лезь,
Шеврикука! Не суйся!" И снова из упрямства (или вздорной блажи?) Шеврикука
тетради и листочки сразу не отодвинул, а продолжал перебирать их и
наткнулся на карточки из плотной бумаги, какими пользуются посетители
общественных читален для особо ценных выписок и соображений. На одной из
них были слова: "Принципы комитата, дружины, свиты. Принципы коммандос,
серых волков. И принципы воровской стаи. Они разные? Рыцари и банда.
Принципы - близкие. Но часто они - навыворот. Это горько. Горько! Все
идеальное может быть навыворот!" На обороте карточки тушью был начертан
план какого-то дома и написано: "Малина. 11 проезд Марьиной Рощи. Подпол.
Четыре спуска". А Петр Арсеньевич вроде бы служил когда-то в деревянных
домах Марьиной Рощи. Ну и что! Ну и служил! Ему-то, Шеврикуке, что за
дело! Избавиться следовало от портфеля! Избавиться! И уж ни в коем случае
не надо было разгадывать криптограммы, строки крючков и клинописи
(рунической, что ли?) и даже запоминать их. Шеврикука суетливо, дерганно
принялся запихивать бумаги Петра Арсеньевича в портфель, увидел на обложке
одной из них завитки букв: "Собственноручные записки феи Т., в составе
мекленбургского посольства посещавшей Московию летом 1673 года.
Сокольнический список". Еще и фея Т.! Шеврикука выругался. Только фей ему
ныне не хватало! Мекленбургских! Будто опаздывая к самолету, Шеврикука
стал швырять в портфель и реликвии Петра Арсеньевича, не вдаваясь в их
подробности и не оценивая их, среди прочего чей-то клык, шелковую лиловую
ленту (дамы сердца, что ли, марьино -рощинского, сокольнического,
останкинского рыцаря?), пучок засушенной травки с цветком зверобоем и
цветком львиный зев, четыре карты, четыре замусоленных валета (неужели
поигрывал? неужели вообще был игрок?). Защелкнул замок. Выбросить
портфель? Сжечь? Растворить? "Спрятать у Радлугина!" - вышло
постановление. Почему у Радлугина? Почему именно у Радлугина, ведь за его
квартирой наблюдают? И хорошо, что наблюдают! Сейчас же к Радлугину,
сейчас же поместить портфель там!
15
А Гликерия? Что с Гликерией?
Разузнать о ней Шеврикука решил окольным путем. Что не позволяло ему
рисковать и лезть на рожон? Благоразумие или трусость? Скорее всего, ни то
ни другое. А что, Шеврикука посчитал полезным не называть словами. На
лыжную базу Шеврикука проник тихо и кротко, никому не попадаясь на глаза.
Ни с Гликерией, ни с Невзорой-Дуняшей не вступал в общение. Но вызнал:
никаких чрезвычайных событий в жизни Гликерии не произошло. И смотрины
дома на Покровке не отменили.
В калекопункте дежурным знахарем сидел какой-то свежий хмырь, весь в
жабьих бородавках, желанию Шеврикуки продлить больничный лист навстречу не
пошел. Бормотал что-то о транжирах, об экономии, о касторовом масле,
которого его могут лишить. А от удара палки резинового призрака в видимой
натуре Шеврикуки не осталось следов. Шеврикука проворчал: "Ну и ладно. А с
этим хмырем мы еще разберемся!"
Спокойствие вернулось к Шеврикуке. Или даже душевное равновесие. А может,
он стал неразумно беспечен. Три дня Шеврикука не поднимался в получердачье
и не тревожил утомленного тяготами жизни подселенца. Наблюдая как-то
проход по двору Радлугина, Шеврикука увидел на груди воодушевленного
активиста, на орденском месте пиджака, большой, с блюдце, пластмассовый
кругляш: "Клуб любителей солнечного затмения". Через день надпись на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг