дереву, под которым оставил передатчик, схватил его и с интересом
посмотрел на белую колонку кнопок... Там, перед смертью, меня накормят,
позволят выспаться, дадут теплое одеяло и оставят на несколько часов в
покое. Потом уж будь что будет!
Не торопясь, словно гурман перед любимым блюдом, я разглядывал
передатчик - да, я слаб, признаюсь в этом, я не создан для борьбы, - и
правильно, что не получил коэффициент. Такие, как я, недостойны его...
Сдаюсь!
Код я запомнил. Три нуля, двенадцать, двенадцать. Без промедления
включился голос. Он был сух и деловит:
- Слушаю вас.
- Говорит Нино Мискевич...
- Как вы себя чувствуете? - спросил, не дослушав, голос.
- Замечательно. Заберите меня отсюда.
- В левом углу панели кнопка с буквой "п", видите?
- Да.
- Нажмите и пальцем поверните по часовой стрелке, она вращается...
Сделали?
- Да.
- У вас имеются просьбы?
- Да, я хочу есть.
- Хорошо. Не отходите далеко от передатчика.
Ждать пришлось недолго. Минут пять. Неожиданно совсем рядом, над рекой,
показался аэролёт, уверенно обогнул невысокую скалу и приземлился метрах в
десяти от меня.
Дверцы распахнулись, с двух сторон на землю спрыгнули мужчины. Они
подбежали ко мне, я сжался, ожидая, что начнут меня бить, но первый молча
обнял меня за талию и сильной рукой подтолкнул к аэролёту. Другой оглядел
поляну, подобрал передатчик и вернулся.
- У вас ещё были какие-нибудь предметы?
- Были, - ответил я, - но они утонули. Бластер и нож.
- Далеко отсюда?
- Не знаю. Я плыл целый день.
Больше меня ни о чем не спрашивали. Дверцы захлопнулись, аэролёт с
места ринулся вверх.
Я откинул голову на сиденье и закрыл глаза. Было тепло и дремотно.
Сознание погружалось в усталую лень. Было всё равно, что случится
дальше, - я устал. И в то же время какая-то новая, неизвестная доселе
часть сознания приглядывалась ко мне, оценивая. Я понимал: во мне родилась
печаль. Я словно бы стал взрослей уверенных в себе людей, сидящих рядом.
Взрослее и мудрей их.
Последние недели я молчал. У меня была комната, маленькая, но уютная.
Не хотелось выходить из неё. Три раза в день, утром, в два тридцать, и
вечером в семь часов, нужно спускаться на первый этаж в столовую.
Меня особенно не беспокоили - я пользовался этим, чтобы оставаться
одному.
Единственное, что интересовало, когда попал сюда, не считают ли меня
убийцей. Но спутники, летевшие вместе со мной по грозовому фронту,
оказались живы... Так мне сказали в ответ на вопрос.
Здесь еще шесть моих сверстников. Никто из них не понравился мне.
Через два дня - мне выделили комнату и, казалось, забыли, что я
существую, - нас собрали в зале на первом этаже - в доме множество
зальчиков, кабинетов, мастерских, лабораторий - и прочитали лекцию. Нам
объяснили, кто мы такие, что из себя представляем и для чего здесь
находимся.
Оказалось, что каждый год во время испытаний, проходящих на планетах
Заселенного мира, появляется несколько человек, не получивших
квалификационного балла. В принципе такого быть не должно, поскольку
каждый человек, даже самый глупый, самый ленивый, может выполнять
какую-нибудь работу. Ошибка машины исключена.
Таким образом, появление людей, лишенных квалификации, стало одной из
нерешённых загадок, над которой несколько веков бьются ученые. По этому
поводу существуют несколько гипотез, ни одна из которых не была достаточно
убедительно доказана.
Каждая из них имеет право на существование. Центр подготовки, где мы
находимся, создан как раз для того, чтобы выяснить, что же мы из себя
представляем.
Среди тысяч миллиардов выпускников этого года семи не был проставлен
балл. Все мы здесь, в этом Центре. Для нас главной администрацией
Заселённых земель делается исключение. После полугода занятий и
экспериментов, призванных приблизить разрешение неизвестного, мы
возвращаемся к обычной жизни. За это время мы должны определить профессию,
к которой почувствуем склонность и которой решим посвятить себя. В
нескольких километрах от Центра есть поселок, где живут и успешно работают
люда, не получившие квалификационного балла. У нас будет туда несколько
экскурсий, мы сами увидим, чем они занимаются. К сожалению, отныне и
навсегда мы будем лишены связи с внешним миром. Некоторым образом нам до
конца дней своих предстоит жить в узком кругу себе подобных, нам запрещено
также заводить семьи... Это обусловлено тем, что никто не знает, к каким
последствиям может привести появление кого-нибудь из нас в обычном мире,
где живут обычные люди... Мы должны научиться чему-нибудь, потому что в
противном случае рискуем не пройти испытаний комиссии - оказывается, есть
еще какая-то комиссия, - и она откажет нам в праве на жизнь.
Лекция звучала ультимативно, она походила на холодный приказ,
облечённый в форму информации. Я оглядывался на ребят, с которыми отныне
предстояло жить, их глаза горели желанием приносить пользу обществу и хоть
как-нибудь исправить досадную нелепость, допущенную машиной.
Самым любопытным в новой школе являлось то, что здесь не было ничего
обязательного. Каждый волен заниматься, чем хочет.
Ребята не понравились мне - они были до приторности старательны,
рвались что-то делать: кто пропадал в химических лабораториях, часами
переливая из склянки какую-то гадость, кто не вылезал из небольшой
обсерватории, обследуя давно изученные звёздные миры над головой, кто
непрерывно пел, подыгрывая себе на синтезаторе звуков. Один занялся
кулинарией, ежедневно на обед мы имели возможность пробовать
необыкновенные блюда, которые то были пересолены, то горчили, то были
невозможно кислы... Каждый нашёл занятие по вкусу... Кроме меня.
Коллективчик подобрался разношерстный, только двое были с Земли, я и
Джим Рентой. Остальные пятеро насобирались из разных мест. Худенький
коротышка Лерекс прилетел с планеты со странным названием Репозагон - я
никогда и не слышал о такой, несмотря на познания в географии. Остальные
жили ближе, так что могли разыскать свои звездочки в довольно мощный
телескоп Центра. Они были усердные ребята, энтузиазм в них так и кипел.
Они сначала сторонились друг друга, потом подружились, приняли в компанию
и меня - товарища по несчастью.
Но уж очень активно старались они найти себе ремесло по вкусу, это
раздражало...
Я сидел в комнате, ничего не хотелось делать.
Правда, однажды я усовершенствовал её, пришел в кабинет к
администратору школы и попросил оборудовать в комнате камин.
- Что это такое? - спросил он.
Я объяснил, что читал как-то, что в старинных домах были
приспособления, где можно было сжигать сухие дрова и уголь. Тепло от них
шло в комнату, а дым улетучивался через трубу.
Камин под моим руководством соорудили за один день. В правила
экспериментов входило выполнение наших капризов, в разумных, конечно,
пределах.
До камина часто казалось, что в комнате холодно, хотя я мог заказывать
любую температуру. Теперь я сидел в кресле и грелся. Заглядывали ребята,
смотрели с интересом, как, потрескивая, горят дрова, и, пожав плечами,
уходили к своим занятиям. Заходили посмотреть на камин и ученые. Они
входили, умные и пожилые, усаживались невдалеке, поглядывали исподлобья то
на небольшой огонь, то на меня.
Один как-то спросил:
- Вы не испытываете желания жить в прежних веках?
Я покачал головой.
Впрочем, они тоже долго не задерживались.
Я и сам не понимал, зачем мне понадобилось это причудливое
сооружение... С ним спокойнее. И еще больше не хотелось выбирать профессию.
После того, как побывал в лесу, как сдался, происходившее со мной
казалось странным... Казалось странным, что каждому человеку нужно
заниматься определенным делом, выбранным в один момент, почти не по его
воле, что все на свете устроено по раз и навсегда заведенному порядку и
ничто не в силах его изменить.
Конечно, я мог бы побегать по лабораториям и найти не слишком тяготящее
занятие.
Мог попытаться исправить приговор машины, засунув себя в жесткие рамки
какой-нибудь профессии... Зачем? Чтобы влачить в ней долгие годы жизни?
Чем не заключение? Общество давным-давно определило сравнительную ценность
того или иного занятия, рассортировало по полочкам все, чем может
заниматься человек, каждому из дел присвоив балл... Дело в балле? Баллом
измеряется ценность людей?
Я вот оказался в лесу - будь у меня самая высокая квалификация, все
равно не смог бы существовать в нем... Значит, есть другая справедливость?
Я несколько раз заходил в библиотеку и смотрел ролики по истории
цивилизации.
Всегда ли было так, как сейчас? Интересно, что было раньше... В школе я
историей не увлекался, но программу знал достаточно хорошо. По учебникам
выходило, что развитие цивилизации шло к тому, чтобы из первобытных
кровавых времен, полных войн и раздоров, достичь современного гармоничного
состояния, где слово "вражда"
представляется архаизмом. В Центре же интерес к истории пробудился, тем
более что под боком отличная библиотека... Но воспользоваться ею я не
смог. Стоило явиться и во второй раз попросить копии на историческую тему,
как набежали ученые и стали приставать, не хочу ли я стать историком?
Не могу что-то делать и чувствовать, как за мной наблюдают,
подсматривают. Все валится из рук, любое желание пропадает.
В общем-то случилось худшее - я оказался жертвой эксперимента. Может
быть, не слишком жестокого - меня не пытались нультранспортировать, не
засовывали в банки с кислотой, чтобы потом попытаться вновь воссоздать из
раствора, не пытались заменять мои естественные органы искусственными,
дабы посмотреть, к каким отдаленным последствиям это может привести - не
жестокого, зато уж до предела циничного.
Я постоянно чувствовал пристальное и бесцеремонное внимание
исследователей...
Психологи любили задавать совершенно идиотские вопросы: в чем вы видите
смысл жизни, какой из цветов спектра вы подарили бы добру, какой злу?
Иногда по ночам дверь открывалась и ввозили анализатор, чтобы снимать мои
параметры в режиме покоя. Хорошо, что анализатор всё делал быстро и
экспериментаторы скоро уходили.
Я кожей чувствовал, что меня ни на минуту не оставляют одного - днем и
ночью за мной наблюдали, должно быть, записывали каждое движение и каждое
слово...
Естественно, данные они анализируют. Каждому хочется разрешить великую
загадку природы - смысл появления на свет людей, не подверженных
квалификации.
Товарищи по несчастью изо всех сил старались походить на нормальных, не
обделенных машиной людей. Они с завидной энергией посвящали себя избранным
занятиям, а я - безделью.
Нас выпускали из корпуса и разрешали гулять по большому парку. Днем я
часто проводил там время, облюбовав небольшой бугорок, на котором росли
три березы.
Там-то я расслаблялся и погружался в невеселые мысли о себе и о
будущем, мрачном, как та туча, в которой мне пришлось не так давно
побывать.
Не давала покоя кощунственная, невероятная в своей несуразности мысль -
так ли уж гармоничен и совершенен наш миропорядок? И почему совершенен,
где доказательства того, что все должно оставаться, как есть, а не быть
иным?
Машинка, сортирующая людей, не казалась непогрешимой, за ней, такой
ирреальной, виднелась тайна, которую я чувствовал чуть ли не кожей, так
явно она витала в воздухе... Хотелось узнать, как был устроен мир до
машины, был ли он так плох, как писали в школьных учебниках... Я вспоминал
старинные книги, которые приносил домой отец, свое, казавшееся никчемным,
влечение к ним. Сколько их я перечитал ночами, закрывшись в своей комнате!
Они отличались от написанного в наше время, в них был незнакомый
поддразнивающий дух... Что было в них особенного? Я чувствовал себя на
пороге важного открытия, но никак не мог его совершить...
Первые дни к персоналу, окружавшему меня, я относился настороженно.
Потом перестал замечать, а в последнее время ученые стали вызывать
раздражение... В общем-то мы находились хотя и в благоустроенной, но в
тюрьме. Вглядываясь иногда во взрослых серьёзных людей, с большой
сноровкой выполняющих исследования, я поражался, как бесчувственны они и
похожи на механизмы. В отношениях с подопытными они безукоризненно
вежливы, никогда ни на чем не настаивают, и если на вопрос: "Что из двух,
самое большое или самое маленькое, я бы выбрал?" - я говорил: "А пошли вы
к чёрту", - мучители не обижались, даже, может быть, радовались -
пунктуально регистрировали ответ.
Они с усердием ищеек искали в нас необычное и, натыкаясь на
неординарное, безмерно радовались.
Безразличием, прежде всего к своей судьбе, я возбуждал особый их
интерес. Меня несколько раз тактично предупреждали, что время идёт,
заканчивается третий месяц пребывания в Центре, а я еще не выбрал занятия.
Намекали и на заседание таинственной комиссии, которая должна решить нашу
судьбу, а меня отправить в мир иной, как не поддающегося исправлению.
Предупреждали не из сострадания, не из желания помочь - из
профессионального любопытства.
Сначала я не помышлял о побеге, помня о беспомощности в лесу. Если уж
суждено погибнуть от решения, пусть так и будет". Потом же, по мере того,
как дни бежали, больше и больше хотелось жить".
Волей-неволей мысли постоянно обращались к свободе, за высокую
коричневую стену, которой был огорожен наш мир.
Еще я размышлял о странном в нас, что позволило машине лишить нас права
на профессию, о том, что изо всех сил стараются, но никак не могут
обнаружить наши исследователи. Да разве смогут они определить, что
позволило машине ударом несуществующей ноги выбросить нас из человеческого
общества?
И я не мог - хотя этот вопрос занимал меня... И еще - я хотел жить, не
желал зависеть от решений какой-то комиссии. Почему незнакомые,
неизвестные люди, которым я ничего не должен, имеют право, посовещавшись,
подарить или отнять у меня жизнь? Почему я не могу уйти, почему не волен,
как большая птица с длинными серыми крыльями, парить над заборами, окнами
и дверьми, никому не подчиняясь, кроме собственного хотения?
Рассматривая тлеющие угли, где огонь, спрятавшись, раскалённо мерцал в
сгоревшем дереве, я пытался разобраться в себе и никак не мог понять то
смутное, что бередило душу, не позволяя кинуться к дверям лабораторий,
выискивая дело по вкусу, чтобы за оставшиеся недели выбрать подобие
профессии.
Я твердо решил бежать, - но на этот раз не в лес, не в дикую
законсервированную природу, а в самую гущу людей, в какой-нибудь крупный
город, где так же трудно обнаружить человека, как и в лесу.
Я снисходительно посматривал на медиков, регулярно обследовавших мой
организм, изучавших меня, наверное, до молекул, на психологов, упрямо
корпевших, пытаясь добраться до только одним им ведомых истин.
- Когда вы остались в лесу один, в незнакомой обстановке, испытывали ли
чувство страха? "Смогли бы вы убить человека?" Какую профессию считаете
достойной себя?..
Однажды я сам спросил одного из них, такого же, как остальные, - они
казались на одно лицо:
- Я вам нравлюсь?
Вопрос привел его в восторг, он принялся строчить в записную книжку,
потом, не ответив, вскочил и, забыв прикрыть за собой дверь, убежал.
Минут через пятнадцать ко мне явилась целая делегация во главе с
какой-то знаменитостью, седеньким морщинистым старичком. Они окружили
меня, пошептались, старичок выступил вперед и прогнусавил:
- Как вы ощущаете понятие интереса? Оно абстрактно или связано с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг