Болезненный мальчик по имени Бахлика.
Еще через год старшая жена Пратипы принесет ему второго сына. Ребенок
будет назван Шантану, то есть Миротворцем, и объявлен наследником
престола.
В столице накроют столы, амнистируют преступников, рассыплют по
улицам казну, и бедный люд станет славить имя Пратипы, желая царским
сыновьям здоровья и долголетия.
Еще через два десятилетия Шантану-Миротворец совершит паломничество
на Курукшетру, к священным криницам - молясь о здоровье брата и
прихворнувшего отца. На берегу Ямуны к нему подойдет женщина и сядет на
левое бедро наследника престола. Потом они поднимутся и уйдут в лес.
Восемь призраков будут провожать взглядами влюбленную чету и
улыбаться.
Наследник не вернется в столицу.
Он только отправит гонца с приказом: ждать его возвращения.
Ждать придется около трех лет.
2
...мужчина приподнялся на локте и обвел все вокруг себя безумным
взором.
Рука подломилась, и он упал.
Сел с третьей попытки.
- Я...
В горле заклокотало, и умершее слово выкидышем упало в пустоту.
Был он молод, красив здоровой красотой сильного человека, который
лишь понаслышке сталкивался с голодом; и всерьез полагал, что сошел с ума.
Не без оснований. В памяти отчетливо стояло: вот он засыпает на ложе, на
шелковых покрывалах с вышивкой, усыпанных лепестками манго, под тихое
пение прислужниц, убаюканный покоем и счастьем - его жена, его любимая
жена вчера принесла своему супругу двойню, и оба мальчика похожи...
"Сваха!" - отчетливо прозвучал в мозгу возглас, которым заканчивают
жертвоприношение; и глаза мужчины неожиданно прояснились.
Так звонкий клич медного горна-длинномера в руках умелого трубача
поднимает дружинников по тревоге.
- Я... я - Шантану! Шантану-Миротворец, сын и наследник царя Пратипы!
"Ты уверен?" - спросило безумие.
Под мужчиной протяжно застонал чарпай - дешевая кровать низших
сословий. Даже не кровать, а лежанка, простая рама на четырех ножках,
перетянутая крест-накрест веревками, поверх которых были постелены грубые
циновки.
О лепестках манго и речи не шло.
Как и о прислужницах.
Шантану лежал в лесной хижине, дымной, прокопченной насквозь и почти
пустой. Словно хозяин давно покинул временную обитель и ушел невесть куда
- чтобы наследник престола в один не слишком прекрасный день обнаружил
себя в брошенной хижине и захлебнулся осознанием реальности.
Сын царя Пратипы, прозванный Миротворцем, даже не догадывался, что
именно сейчас в Городе Слона, во дворике жилища дворцового пратихары*,
закончился молебен. Дорогой, надо сказать, молебен. Во здравие пропавшего
без вести наследника; и в первую очередь - во здравие душевное. Старенький
пратихара ужасно рисковал: прослышь о молебне Пратипа, который в последнее
время очень изменился, заставляя палачей-чандал работать сверхурочно - не
миновать беды.
Допрос с пристрастием: "Душевное здравие? Стало быть, полагаешь, что
царевич болен? Не в себе?! Откуда такие сведения?!"
__________________________________________________________________________
* Пратихара - привратник; позже так стали именовать многие доверенные
должности, от дворецкого до министра.
__________________________________________________________________________
Ни один из министров не рискнул на такое (упаси Брахма, своя голова
дороже!) - а тут поди ж ты, какой-то пратихара...
"Сваха..."
И медный рев очищает пыльный мозг, насквозь прокопченный безумием.
- Я Шантану! - грозно прозвучало в ответ.
Будь здесь известный на весь Хастинапур наставник искусства
Ваджра-мушти, кшатрийской "Битвы молний", он с удовольствием бы
ухмыльнулся в седые усы, услышав крик своего лучшего ученика.
Мужчина соскочил с заскрипевшего чарпая, наскоро оглядел себя и
решил, что похож на жертвенное животное. Украшенного козла, который
счастлив в вонючем хлеву над бадьей с отрубями - и будет счастлив вплоть
до алтаря и ножа.
Сколько же дней... лет... времени он провел здесь?
Память словно метлой вымело. Одно сверкало и искрилось отчетливостью
воспоминаний - жена! Властная красавица-жена, искусная в постели, знающая
сотни историй о богах и демонах, историй живых и презабавных, словно
рассказчица сама присутствовала при описываемых событиях; жена, нарожавшая
счастливому муженьку...
Сколько?
И где они все, эти дети?
Вокруг хижины скачут?!
Шантану чуть не зарычал от бессильной ярости и выскочил наружу.
Никого. Лишь тропинка ведет вглубь леса, и любопытные фазаны-турачи
курлычут в кустах, сверкая разноцветьем оперения.
Он кинулся бежать, и тропа сама ложилась под босые ноги
хастинапурского принца, облаченного лишь в полоску мочала на чреслах и
увядшие гирлянды.
Глухо дребезжал один-единственный браслет на щиколотке.
Остановить хотел?
3
Женщина стояла по пояс в воде.
Мутной воде Ганги, матери рек, текущей одновременно в трех мирах - но
в волне нет-нет да и пробивалась кровавая струйка. Выше по течению, за
вереницей крохотных островков, Ганга сливалась с Ямуной, а той было не
впервой размывать по дороге красный песчаник предгорий; может быть, именно
за цвет воды Ямуну прозвали в честь Князя-в-Красном или... тс-с-с!
Молчим, молчим...
На предплечье правой руки у женщины, прижав к ее плечу покрытую
пушком голову, спал младенец. Дитя двух-трех дней от роду. Мальчик. Левую
же руку женщина опустила в воду и время от времени двигала ею из стороны в
сторону. Словно белье полоскала.
Подвигает, скосится на спящего ребенка - и стоит.
Ждет.
А лицо такое... не бывает таких лиц.
Наконец речная гладь расступилась, как если бы ей приказали, и
женщина извлекла наружу еще одного ребенка.
Мальчика.
Мертвого.
За шкирку, будто кутенка от блудливой суки топила.
Брезгливо оглядела, присмотрелась - не дышит ли? - и швырнула на
берег.
Маленькое тельце утопленника шмякнулось о песок и по склону сползло в
тростники.
Женщина вздохнула, тыльной стороной ладони отерла лоб (рука была
абсолютно сухая, даже какая-то пыльная) и принялась за следующее дитя.
Но опустить ребенка в воду ей не дали.
- Стой! - проревело совсем рядом; и в воду Ганги вепрем-подранком,
весь в радуге брызг, вломился голый Шантану. Лицо его в этот миг
смотрелось совсем старым - и совсем бешеным. Подобное бешенство было
свойственно всей Лунной династии, уходящей корнями в глубокую древность:
именно в этом состоянии раджи изгоняли или убивали любимых жен, сухим
хворостом вспыхивали в гуще, казалось бы, проигранных сражений, шли
укрощать слонов с лопнувшими висками*...
- Тварь!
Сейчас молодой мужчина напрочь забыл святой долг кшатрия: не
поднимать руки на раненого, сдающегося, лишившегося рассудка - и на
женщину. Вспышкой озарения ему показалось, что у жены-убийцы нет ног, что
есть просто речная вода, из которой растет туловище, в любой момент
готовое оплыть, растечься, раствориться... Но разум исчез, осталось лишь
бешенство, наследственная ярость - и ребенок проснулся уже в руках отца.
Он успел вовремя.
- Идиот! - истерически завизжала женщина, а лицо ее разом сделалось
уродливым и почти таким же безумным, как и лик Шантану. - Козел
жертвенный! Это же был последний!
На берегу, рядом со скорчившимся тельцем, подпрыгивал в возбуждении
призрачный силуэт, один-единственный, как браслет на щиколотке канувшего в
нети принца; и туманные ладони шарили в воздухе, копошились, искали...
Чего?
- Последний?! - до Шантану наконец дошел смысл сказанного женщиной.
Он кинулся прочь, на отмель, но женщина мгновенно перетекла ближе,
пальцы с крашеными ногтями впились в плечо принца мертвой хваткой - и
младенец захныкал, едва не оказавшись обратно у матери.
Принц извернулся и резко, по-журавлиному, вздернул колено почти до
подбородка, одновременно махнув свободной рукой сверху вниз.
Этот удар сломал бы локоть даже опытному бойцу. Женщину же он только
заставил отпустить плечо мужа. Спустя миг принц стоял на отмели, тяжело
дыша, крепко прижимал к себе последнего ребенка и воспаленными глазами
следил за приближением женщины.
За спиной принца гримасничал призрак.
Заботливая жена и примерная мать вырастала из воды, как стебель
осоки: вот у нее появились бедра, колени, лодыжки... Когда женщина
поравнялась с Шантану, она внезапно подхватила горсть речной воды, словно
горсть песка, и швырнула в лицо мужу. Шантану попятился, брызги полоснули
его по щеке - и сильный мужчина покатился по песку, крепко прижимая к себе
сына и стараясь уберечь дитя.
Вскочил.
Набычился зверем, защитником выводка... бывшего выводка... по
рассеченной щеке червями ползли две струйки крови, как если бы ее зацепило
гранитной крошкой.
Женщина уже замахивалась для второго броска.
"Сваха!" - вновь прозвучал в мозгу Шантану крик далекого брахмана.
И принц выпрямился во весь немалый рост, с ребенком на руках.
- Если есть у меня в этой жизни хоть какие-нибудь духовные заслуги...
- срывающимся голосом произнес Шантану.
И каменные брызги разбились о воздух в пяди от искаженного мукой
лица.
Воздух вокруг принца слабо замерцал, десяток комаров, попав в ореол,
полыхнули искрами-светлячками; застыл на месте призрак, и с тела женщины
вдруг полилась вода - много, очень много мутной воды Ганги, матери рек.
Немногие рисковали произнести те слова, что сейчас произнес
хастинапурский наследник. Сказанное означало одно: человек решился изречь
проклятие, собрав воедино весь Жар-тапас, накопленный им в течение жизни.
Так аскеты испепеляли богов, так мудрецы заставляли горы склонять перед
ними седые вершины, так ничтожные валакхильи** карали возгордившегося
Индру...
__________________________________________________________________________
* У слонов во время течки (муста) из височных желез выделяется
специфическая жидкость, маслянистая и с пряным запахом.
** Валакхильи - мудрецы-небожители ростом с палец; досл.
"умник-с-пальчик".
__________________________________________________________________________
Если же на проклятие уходил весь Жар проклинающего - ему грозила
скорая смерть, преисподняя и возрождение в роду псоядцев.
При нехватке тапаса проклятие не сбывалось, а про дальнейшую участь
рискнувшего лучше было и не заикаться.
Но после слов "Если есть у меня в этой жизни хоть какие-нибудь
духовные заслуги..." даже перун Индры не мог коснуться дерзкого.
Он был неуязвим.
И видел правду.
Одну правду, только правду и ничего, кроме правды.
- Ты Ганга, - спокойно произнес Шантану; лишь побледнел, как известь.
- Мать рек, текущая в трех мирах.
Женщина молчала.
Вода текла с нее, мутная вода, а вокруг стройных ног собирались в
кольцо кровавые струйки соперницы-Ямуны.
Радовались, багряные, переливались на солнце...
- Ты одурманила меня, превратила в ходячий фаллос без души и
сознания; я прожил с тобой три года. Первый раз ты принесла мне тройню,
затем - опять тройню, и вот: еще двое детей спали у тебя на руках, когда
ты покидала хижину, казавшуюся мне дворцом.
Женщина молчала.
И безмолвствовал призрак за спиной Шантану, стараясь не касаться
радужного ореола.
- Где наши дети, жена? Где они, Ганга?! Я полагаю, их можно найти на
твоем дне, где с ними играют скользкие рыбы; или кости младенцев сверкают
белизной в прибрежных тросниках? Но речь не о них, подлая супруга и
смертоносная мать! Речь о тебе и нашем последнем отпрыске.
Прекратила вечный ропот осока, утихли птицы над водной гладью, смолк
шелест деревьев - мир внимал Шантану.
- Слушай же меня, богиня! Если когда-либо, вольно или невольно,
словом или делом, прямо или косвенно ты причинишь вред этому ребенку -
рожать тебе мертвых змей на протяжении тысячи лет ежегодно! Я, Шантану,
наследник престола в Хастинапуре, ничем не погрешивший против долга
кшатрия, возглашаю это!
Принц собрался с духом и закончил:
- Да будет так!
Ореол вокруг него на мгновение вспыхнул ярче солнца - и погас.
Поэтому Шантану не видел, как призрак, спотыкаясь, подошел к отцу с
сыном, положил зыбкую ладонь на пушистую головку младенца... и исчез.
Как не бывало.
Лишь долгий вздох разнесся над речной стремниной.
Ганга вышла из кровавого кольца и щелкнула пальцами.
Дитя выскользнуло из отцовских рук и по воздуху проплыло к матери.
Судорога скрутила крохотное тельце тугим узлом, на губах выступила
пена, как бывает, когда ребенок срыгивает после обильного кормления, но
потрясенному Шантану было не до того.
- Да будет так! - тихо повторила богиня. - Но и тебе не ведать покоя,
глупый муж! Сейчас ты похож на юродивого, который кинулся растаскивать
влюбленных только потому, что несчастная девица стонала и вскрикивала, а
юродивому стало ее жаль! Но слова произнесены, а я не хочу тысячу лет
рожать мертвых змей...
Женщина прижала дрожащего ребенка к груди, с бесконечной скорбью
посмотрела на притихшее дитя - и водяным столбом опала сама в себя.
Шантану рухнул на колени, запрокинул голову к небу и завыл.
В чаще откликнулись шакалы.
Именно в этот скорбный день царь хайхайев по прозвищу Тысячерукий,
пребывая в дурном настроении, силой отберет теленка у отшельника по имени
Пламенный Джамад.
На обратном пути Тысячерукий насильник встретится с сыном Пламенного
Джамада, суровым Рамой-с-Топором, и лишится всей тысячи своих рук; а затем
- и жизни. Родичи царя в отместку убьют престарелого Джамада, сын справит
поминки по отцу - и топор его, подарок Синешеего Шивы, с того дня не будет
знать устали.
Пять лет станет гулять Рама-с-Топором по Курукшетре, и кровью умоются
хайхайи, а всякий кшатрий, оказавшись внутри незримых границ, что очертит
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг