маху шмякнулся о ближайший дувал! Не давая врагу опомниться, баран коротко
разогнался и живым тараном врезался в затравленно скулившую собаку.
Захрустели кости, пес истошно завизжал, а баран, не останавливаясь на
достигнутом, продолжал с яростью топтать содрогающееся тело острыми
раздвоенными копытами. Хруст, визг, - шах-заде, не веря своим глазам,
наблюдал, как пес в последний раз дернулся и затих.
Победное блеяние огласило переулок, ударилось о дувалы, притихшие в
испуге, а затем баран наклонил голову и принялся рвать поверженного врага
своими плоскими зубами, время от времени жадно глотая кровоточащие куски
собачатины!
Суришар мимо воли отступил на шаг - и в этот самый момент баран на
миг оторвался от жуткого пиршества. Взгляд его налился пурпуром, два огня
зловеще засветились в сумерках и уперлись в наследника кабирского
престола, не суля молодому шах-заде ничего хорошего.
Баран утробно заурчал и вразвалочку двинулся к юноше.
Уже не думая о своем достоинстве и о том, как будет смотреться со
стороны наследник престола, удирающий от барана, шах-заде развернулся и
помчался со всех ног. Позади мерно цокали копыта. Юноша бежал что есть
мочи, но цокот копыт неотвратимо приближался. Улица впереди раздваивалась,
и Суришар инстинктивно замедлил бег в нерешительности: куда свернуть?
Однако раздумья юноши были недолгими: чувствительный удар пониже
спины направил шах-заде в левый проулок, а ноги сами понесли дальше.
Проулок круто свернул вбок, и Суришар, следуя его изгибу, с разгону
выскочил на маленькую площадь - где и налетел на какого-то кряжистого
горожанина.
- Тише, юноша, подобный вспышке молнии во мраке... - ухмыльнулся тот,
рассудительно подытожив:
- Так и зашибить недолго!
Сполох молнии высветил его лицо, бросил отблеск на ладонь, которая
неторопливо оглаживала бороду; и Суришар задохнулся, благословляя судьбу в
облике хищного барана.
"...Трепаный такой мужик, борода клоками, шрам на роже, и двух
пальцев на руке не хватает!.."
- Попался! - счастливо возвестил шах-заде и потянул из ножен саблю.
4
...подковы небесных всадников грохотали вдалеке, суля грозу. Но
Абу-т-Тайиб не внял этой угрозе. Он вдруг решил покинуть чайхану, сей
приют обремененных голодом и жаждой. Без видимой причины. Можно было уйти,
можно было остаться и заказать еще гранатового сока, от которого плясало
чрево и сводило скулы; можно было вернуться в келью постоялого хана и лечь
спать. Можно было все. Чуть ли не впервые в жизни; так бывает, когда ты
вдруг понимаешь, что Аллах дал тебе душу в залог отнюдь не навсегда,
понимаешь остро и ярко, до сердечной боли и ледяного, темного спокойствия.
Именно поэтому старый поэт капризничал в мелочах, изводя навязавшихся
спутников и тайно радуясь действительности. Есть люди, с которыми ты
незнаком и которые твердо знают, что тебе надо делать, и куда тебе надо
ехать. Не счастье ли? Е рабб, тебя провозглашают шахом и валятся в ноги? -
даже если маг с бородавкой безумней весеннего павлина, какая разница? Да,
халиф на час! А там... там видно будет. В шахский венец он верил не
больше, чем во встречу с птицей Рох, но к чему искушать судьбу и Аллаха?
Или скажем иначе: стоит ли лезть со своим пеналом в чужую медресе?
Жизнь продолжается, а в последние годы он редко загадывал больше, чем на
день вперед.
Этот день прошел.
Маг и девушка безропотно последовали за ним, когда он поднялся из-за
стола. И Абу-т-Тайиб отметил про себя, что уже начал к этому привыкать: к
неотвязной парочке, к их послушанию и повиновению; у старика - вполне
искреннему, у девушки же... с норовом девица!
Такие ему нравились.
О них хотелось слагать стихи, звонкие, словно дамасский клинок,
журчащие, будто река на перекатах; а для ложа вполне годились другие,
послушные и искусные.
Под ногами чавкала грязь, подражая нечистому животному свинье; дождь
выждал, пока люди окажутся под открытым небом и отойдут подальше от
чайханы, чтобы припустить изо всех сил. Куда идти, Абу-т-Тайиб еще не
решил; и после долгого кружения по улицам, в котором смысла крылось не
более, чем в послеобеденной отрыжке, он остановился, поджидая своих
спутников. Те не торопились, и мокрый до нитки поэт успел вволю
поразмышлять о странностях Медного города: создавалось впечатление, что не
люди идут по улицам и переулкам, а город водит людей сам по себе, играя в
сложную игру с непредсказуемым результатом.
Как они тут живут, местные горожане?.. и льет, льет - когда
прекратится?!
Почти сразу из-за угла и вылетел сломя голову молодой человек, как
если бы за беднягой гналась целая свора ифритов, и с размаху врезался на
поэта.
К счастью, оба устояли на ногах, и никто не шлепнулся в лужу.
- Тише, юноша, подобный вспышке молнии во мраке... - Абу-т-Тайиб
справедливо решил, что выбрал неудачное место и время для красноречия, а
посему закончил просто:
- Так и зашибить недолго!
В ответ скороход самым невежливым образом уставился ему в лицо -
остатки зубов пересчитать хотел, что ли?! - затем отшатнулся и с возгласом
"Попался!" выхватил саблю.
Поэту даже показалось сгоряча, что это пылкий жених-бедуин восстал из
могилы и догнал его по ту сторону жизни, дабы свести счеты. Высверк клинка
над головой оставлял мало времени для раздумий, а умирать во второй раз не
хотелось - вряд ли тебе заново предложат шахский венец! Удар был хорош, и
направь его безумный юноша как надо, наискосок - лежать бы Абу-т-Тайибу в
грязи, разрубленным от ключицы до... в общем, все равно уже, до чего.
Тем паче, что машрафийский меч, за который поэт отдал в свое время
блюдо полновесных динаров, остался там, в самуме прошлого.
К счастью, юноше непременно хотелось снести с плеч мерзкую голову со
шрамом на скуле. Желание вполне здоровое и даже благословенное: потому
что, когда поэт в последний момент бухнулся на колени, клинок со свистом
прошел над его уккалем, подбрив ворсинки ткани.
Прошлое скрыл мрак, где пахло мокрым войлоком, будущее рассмеялось с
отчетливым привкусом безумия; и час нынешний стал всем временем сразу, от
сотворения до гибели мира.
Мира по имени Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби.
- Ты тоже хочешь насладиться "серым" хвалебным мадхом?! - тихо
спрашивает Абу-т-Тайиб, чувствуя, как страшно горят от падения колени,
изодранные пещерой: и еще - как закипает внутри то варево, хлебнув
которого ты можешь отрезать обидчику губы и заставить бывшего владельца
съесть их без соли и куфийских приправ.
Выпад. Прямо в лицо. Сабля плохо приспособлена для таких игр, но рука
юноши тверда, и приходится снова издеваться над своими коленями. А также
наскоро вспоминать полузабытую науку "детей Сасана" - братства плутов и
ловкачей, чья забота в свое время прикрыла поэта от гнева халебского
эмира. Шаг, нарочито грузный, снова шаг, подошва сапога скользит по земле,
проворачиваясь на носке; и край халата, обласканный сабельным лезвием,
повисает хвостом шелудивого пса... жалко, но своя шкура дороже.
Тише, юноша, подобный блеску молнии во мраке...
Удар.
Злой, бешеный, и оттого бессильный.
...наслаждению в пороке, дивной пери на пороге,
Нитке жемчуга во прахе...
Удар.
Сладкой мякоти в урюке, влаги шепоту в арыке,
Просветленью в темном страхе...
Возраст неумолимо берет свое, хрипло посмеиваясь втихомолку, набивая
грудь ветошью, а суставы - железной крошкой, но "сасанская пляска" все
длится, подменяя юность памятью, памятью о славном ловкаче Али по прозвищу
Зибак, что значит "Ртуть", и о его повадках, следить за которыми было
привилегией избранных.
И еще: нутром, чутьем битого бродяги поэт понимает, что убить
горячего юнца легко, заставить съесть собственные губы - трудно, но можно;
а то, что происходит сейчас, стократ жесточе и первого, и второго.
Башне Коршунов в Ираке, мощи буйволов двурогих,
Шелесту ручья в овраге...
Ливень хлещет сотней плетей по спине, по стене, по глиняным дувалам,
истрепывая вдребезги пространство, и хвала Аллаху за сей ливень, ибо
сволочной юнец привык биться на твердой земле и даже, скорее всего, под
аплодисменты зрителей.
Грязь не для него.
Грязь уравновешивает годы.
Доброму коню в дороге, неврежденью в смертной драке -
Но невольницей в остроге ждет душа...
О благословенная грязь, в которой Абу-т-Тайиб должен был найти
последний приют, второй после самума! - беспалая ладонь мимоходом
зачерпывает полную горсть тебя, о дивная, бесконечно грязная грязь; и
подарок отправляется прямиком в лицо юноши.
Простые средства всегда самые действенные: например, кровопускание
или прижигание. Или липкая жижа в нужное время и нужное место. Юноша
бестолково взмахивает руками, видимо, окончательно ощутив себя сизым
кречетом, плюется, рычит - и тяжелый кулак основательно ласкает сперва
плоский живот буяна, а затем и затылок.
Сабля верткой щукой плюхается в лужу. Сам же юноша грузно валится в
ноги поэту, валится крайне неудачным образом, мешая продолжить мадх и, что
главное, сшибая наземь, поскольку левое колено подвело-таки владельца... а
дождь радостно скачет вокруг, стегая наотмашь копошащиеся тела.
Минутой позже тел становится трое.
А еще спустя миг, короткий и полный яростного движения, драчуны
выясняют новое обстоятельство: они стоят на четвереньках в семи локтях
друг от друга, а между ними стоит баран.
Здоровенный баран очень мрачного вида; и в свете очередной молнии
шерсть его отливает синеватым золотом, а глаза явственно мечут искры.
Чуть поодаль молчат маг с девицей, и холодные струи текут по их лицам
ручьями; но руки так ни разу и не поднялись отереть воду.
Зато дождь вскрикивает, эхо отдается за горами, и небо перестает
рыдать.
Тишина.
Баран сурово глядит сначала на поэта, потом на юношу, потом
оброненная сабля ломается под тяжелым копытом, и незваный миротворец
бредет восвояси, раздраженно блея.
Маг делает шаг вперед.
- Фарр-ла-Кабир не спешит, но везде успевает, владыки мои! Мы поедем
домой все вместе. Знакомься, о избранник судьбы: это теперь твой названный
сын, шах-заде Суришар. И ты знакомься, шах-заде: перед тобой будущий шах
Кабира!..
Будущий шах встречается взглядом с названным сыном, и вдруг чувствует
себя молодым.
Совсем молодым.
Такая замечательная ненависть горит во взгляде шах-заде.
[.............................................................]
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг