меня вчера закончились). Для пущей убедительности я вдобавок, когда возжег
огонь, капнул постным маслом - каплю на плиту, каплю на пол и две капли в
кухонную раковину-мойку.
Ватрушка горела плохо, с дымом и чадом. Я полез на подоконник и, уже
распахивая форточку, услышал за спиной бульканье, сдавленное оханье в
стояке и счастливое гуденье заработавшей колонки.
Лик Никиты потемнел, полиграфический глянец брызнул во все стороны
сетью морщин-трещинок, как бывает всегда при удавшемся молении; и еще
подумалось мимоходом - надо бы забежать в соборный ларек, запастись
образками на будущее.
- Ура! - завопил я, спрыгивая на пол. - Аллилуйя!
И побежал умываться.
Водя бритвой по щекам, я придумал четыре строчки. "Откройте пещеры
невнятным сезамом; о вы, лицемеры, взгляните в глаза нам!" Все. Больше не
придумалось. Вернувшись в комнату, я записал этот бред на обрывке газеты и
сунул в рабочий блокнот.
На всякий случай.
Рядом с блокнотом валялся эскиз обложки к третьему переизданию моей
книги. Его мне вчера всучили для домашнего просмотра в местном
издательстве "Эйпус-Грамм". Заковыристое имечко досталось бедолагам-
издателям от предыдущих владельцев, никто не мог выяснить, что сей
"Эйпус..." означает хоть на каком-нибудь языке - а вот поди ж ты,
прижилось!
Можем, когда хотим.
Откинув злобно шуршащую кальку, я лишний раз полюбовался, как на фоне
закатного солнца бородатый имбецил страдает зоофилией. Вкупе с крупным
рогатым скотом ярославской породы. Им обоим на головы сыпались угловатые
буквы из пористого кирпича, отскакивая и образуя заголовок.
"Бык в Лабиринте".
Мое же старое, самое первое название, которое я в очередной раз
титанически пытался пробить в печать - "Люди, боги и я" - редакцию не
устраивало категорически.
Читатель, видите ли, не купит, а купит, так обидится...
Я еле сдержался, чтоб не сунуть проклятый лист в пламя жертвенной
конфорки - вот уж не знаю, кого подобное приношение устроило бы?! - и сел
за стол, раздумывая над вариантами завтрака: яичница простая или яичница
модифицированная, с майонезом?
Так и не прийдя к окончательному выводу, я вспомнил, что в районной
поликлинике у врача-окулиста вчера должен был состояться розыгрыш
лотерейного молебна Гурию и Варсонофию, Казанским чудотворцам. Надо бы
заглянуть, справиться о результатах. До чертиков надоело очки носить, от
контактных линз у меня воспаление, а на персональный молебен я денег сроду
не наскребу. Конечно, рассчитывать влететь в "трех праведников из тысячи"
не слишком умно, но что делать? Так, яичница доедена, несмотря на
отсутствие окончательных выводов, билет с двойным профилем
Гурия-Варсонофия в кармане, теперь оденемся потеплее и шарф запахнем
по-маминому...
Вот.
Короткий взгляд на стенной календарь сообщил мне: сегодня
рекомендуется из энвольтования, изготовления пентаклей и иных действий
того же рода следующее - стричь ногти, чтоб не слоились, лечить нестоячку
и доить свинью для здоровья.
Благополучный день, короче.
Через десять минут я уже шел по Пушкинской, изо всех сил стараясь не
поскользнуться. Время было светлое, центр города, согласно уверениям
стариков вроде Ерпалыча, и задолго до Большой Игрушечной войны считался
местом тихим и безопасным, так что газовый баллончик я брать не стал, и
ничего такого брать не стал, кроме бумажника, ключей и постоянного билета
на все виды транспорта.
Странное дело: на момент катастрофы я имел честь уже заканчивать
первый курс института - стало быть, прекрасно должен был помнить и
предыдущие времена (согласно традициям, старые и добрые). А вот не
сохранилось; так, обрывки, эпизоды... ветошь. Шухер помню, разруху помню,
восстановление помню - нас, студиозусов, аборигенов Бурсацкого спуска,
тогда гоняли на стройработы и крестные хода чаще, чем на лекции. Зато
счастливая пора детства благополучно выветрилась из памяти. Бывает: один
по пьяни все стрельбу из любимой рогатки вспоминает, другой об
институтских пьянках балабонит, третий про службу, четвертый про баб,
пятый все на будущее загадывает...
Выборочная амнезия, однако. Говорят, у моих сверстников-земляков у
всех так... последствия катастрофы, влияние потрясения на неокрепшую
психику.
Эх, ать-два, не тужи, завей память веревочкой!
Выворачиваем на улицу, идем, шевелим ногами...
Только далеко я не ушел. Потому что встретил - кого б вы думали? -
кого б вы ни думали, а встретил я нашего реликтового друга Ерпалыча. Возле
кинотеатра, рядом с афишей фильма "Икар и Дедал", на которой были
изображены двое мужчин резко выраженного гомосексуального типа с крыльями.
Один из них пикировал на другого с вожделением во взоре, а жертва летела
вниз головой, с тоской косясь на злополучного Ерпалыча.
Зря, в общем-то, косился - уж чего-чего, а сочувствия он не дождался.
Наоборот, Ерпалыч прямо-таки брызгал слюной на ворот своего знаменитого
кожуха из тибетской далай-ламы, и каждый волос встопорщенной бороденки
старика излучал негодование.
- Рукоблуды! - бушевал Ерпалыч. - Художнички хреновы!
Мазилы-изобразилы! Руки-ноги за такую афишу! Кисть по самые гланды!
Холстом по морде!..
Народ вокруг вяло толпился и подначивал Ерпалыча на новые словесные
подвиги. Пора было вмешиваться - пусть старого ругателя в нашем районе
каждая собака знает, и ни один служивый сроду не потянет Ерпалыча в
кутузку, и по шее ему никто не даст, а кто даст, того живо пьянчужки
местные вразумят... Не в этом дело. Просто после таких выступлений Ерпалыч
на скамеечке часа два отходит, воздух ртом хватает, сердобольные бабульки
его чаем из термоса отпаивают, с валерьянкой пополам - а однажды, когда
Ерпалыча в нашем дворе приступ трепал, и вокруг никого, кроме нас,
растерявшихся студентов-третьекурсников, так помню я: Тот из стены вышел.
Мы врассыпную, а Тот подошел вперевалочку и лапу корявую Ерпалычу на лоб
положил. Враз старика отпустило, а Тот-исчезник постоял минутку и опять в
стену спрятался.
Мы тогда еще тряслись, что он Ерпалыча с собой заберет; кукиши ему
издалека крутили, как полагается, хотели штаны спустить да голые задницы
показать, для умиротворения... не успели.
Так обошлось...
Раздвинул я толпу, послал кого надо куда надо и беру Ерпалыча за
плечи. Худой он оказался, чисто скелет в кожухе! - а пошел сразу, словно
ждал, что его кто-то увести отсюда должен.
- Пошли, Ерпалыч, - говорю, а сам с ним уже за угол сворачиваю, -
чего зря разоряешься?! Мужик ты у нас грозный, это все знают, а что Икар
на афише рожей не вышел, так это нам без разницы, ты только
поскальзываться не вздумай, у меня у самого ботинки скользкие, не удержу я
тебя, Ерпалыч...
- Алик, - бормочет старик мне в ухо, - вы же умный парень, Алик, вы
же книжки пишете... это же символ, Алик, нельзя же так!.. опасно это,
Алик, а у нас вдесятеро опаснее...
- Нельзя, - соглашаюсь. - Никак нельзя и даже опасно, ни к чему
символ поганить, крылья ему косо пририсовывать... да ты ноги-то
переставляй! У меня крыльев нету...
Он тут как вцепится в меня, как тряхнет! Ну, думаю, здоров старик - а
он чуть ли не хрипит:
- Нету! Нету крыльев! Нету и никогда не было! Не было крыльев! Не
было!..
Я руки его костлявые от себя отрываю, соседям киваю - все в порядке,
мол, сам справлюсь!
В первый раз, что ли?!
- Как это, - отвечаю, - крыльев не было?! Ты, - отвечаю, - Ерпалыч,
говори, да не заговаривайся! Любой дурак знает: Дедал крылья изобрел, себе
и сыну Икару присобачил, потом улетели вместе... Ты чего, Ерпалыч?
Говорю, а сам себя полным кретином чувствую: на улице, в снегу по уши
с Ерпалычем о крыльях Дедаловых спорю! Кому сказать - не поверят!
- Дурак-то знает! - кричит Ерпалыч. - Дурак знает, потому что он -
дурак! Не было крыльев, Алик! Это не Дедал крылья придумал - это ты ему их
придумал! Ты да Овидий! Вот вам!
Завелся я.
Не выдержал.
- Какой Овидий?! Причем тут Овидий?! Тоже мне, нашел виноватых - меня
с Овидием! Делать нам с Овидием больше нечего - крылья твоему Дедалу
придумывать!
- Не было крыльев! - у Ерпалыча аж опять слюна на воротник
клочковатый потекла. - Не было! Парус был, Алик! Парус! Парус он изобрел,
косой парус для маленьких суденышек! И на двух парусных лодках ушел вместе
с сыном с Крита! А гребной флот Миноса не догнал их! Вот, выкусите!..
Дураки вы с Овидием! Дураки! Афиши вам рисовать!
Вот тут я ему и поверил.
Считайте меня кем угодно, плюйте мне в лицо - поверил. Стоят два
психа на улице, снег метет, век на дворе даже стыдно сказать какой - а я
Ерпалыча за пуговицу беру и нежно так:
- Пошли, старик, ко мне в гости. Чайку выпьем...
- Нет, - шепчет Ерпалыч, а сам зимний-зимний такой, белеет просто на
глазах, - пойдемте, Алик, лучше ко мне. И еще... у вас деньги есть, Алик?
- Есть, - говорю. - Деньги есть. Сейчас я на угол в магазин сбегаю...
ты домой иди, а я мигом...
2
За водкой я ходил неожиданно долго. Дело, в общем, не в водке - две
бутылки перцовки я взял сразу, на углу, как и собирался. Сначала хотел
выпендриться, "Менделейки" купить: дорогущей, с голограммой самого
Преподобного Димитрия на этикетке, при нимбе, бороде и улыбке
архипастырской. "Менделейка" у нас в основном идет на экспорт, за бугор;
но спасибо родному ликеро-водочному! - и о своих земляках печется, не
забывает. Впрочем, почти сразу я устыдился тщеславия суетного, решил не
выпячивать грудь и взял перцовой "Олдевки" - посчитав из каких-то
соображений, что Ерпалыч должен любить именно крутые напитки, пусть даже и
с утра. Собственно, это даже не перцовка, а жгучий бальзам о семнадцати
компонентах ("Семнадцать мгновений весны" - шутили любители), но и
собственно перца там - то ли пять, то ли шесть видов, включая экзотический
"Chilli-Black".
Задержка же у меня вышла близ фонтана, не работающего с осени и по
самый парапет заваленного слипшимся снегом. Остановился я, стою, в каждой
руке по бутылке, и думаю: куда зимой водяница из фонтана девается? Очень
уж меня вопрос такой волновал, когда я еще в институте учился и с лекций
бегал пиво во дворах пить, под "молитву об отроке неудобоучащемся". Потом
забылось как-то, а сейчас вот опять приспичило.
Дружок мой, Ритка (его родители от большого ума Ричардом назвали,
Ричардом Родионовичем, чтоб жизнь малиной не казалась, а мы все - Ритка да
Ритка), который сейчас в жориках, старший сержант патруля - тот, помню,
любил к работягам из горводтреста цепляться, когда они фонтан
ремонтировать приходили. Он цеплялся, а они его посылали. Я давно заметил
- Тех-ники, особенно дипломированные, если по долгу службы с Теми напрямую
работают, а не просто так, по схеме "моление - воздаяние", очень не любят
об этом деле лясы точить. "Они, мол, Те, а мы - Эти." И все. Вали, парень,
отсюда, а то по шее схлопочешь.
Отца я вдруг своего вспомнил. Ни с того ни с сего. Как сидели мы с
ним на кухне перед самым его отъездом в Штаты, коньяк "Ахтамар" лимоном
заедали, а я его спрашивал: "Пап, а до Большой Игрушечной - были Те или
нет?" Отец морщился, глядел в рюмку, цедру лимонную без сахара жевал... "А
шут их знает," - отвечал. "Ну ты же должен помнить!" "Должен. Должен,
Алик... А вот не помню. Кажется, были, только мы еще не понимали, что они
- Те. Нам, людям, все лишь бы свалить на кого... Вот и валили - на
барабашек, на полтергейсты, на пришельцев, на маньяков, в конце концов! Ты
знаешь, Алик, незадолго до Большой Игрушечной - ты тогда совсем пацаном
был - паром "Эстония" затонул. Странно как-то затонул: еще все по
телевизору удивлялись, что огромное плавсредство, тыщи человек народа,
спассистемы мирового уровня - и даже пискнуть не успели! Никто, по-моему,
не спасся... Потом чуть ли не полпарома в двадцати километрах от места
гибели нашли, будто рванул кто-то "Эстонию" со зла! Тоже после свалили на
погоду и невыясненные обстоятельства... Давай лучше еще по одной тяпнем,
а?.. ты только к маме на могилку захаживай, не забывай..."
И, под фортепьянный наигрыш, глядя мимо клавиш блестящими глазами:
- Запах акации, шум ребятни,
Мягкий и тихий за окнами свет,
Звуки курантов (хотя без пяти!),
Мучает скрипку мальчишка-сосед,
В кухне жара; недочитанный том,
Краски и кисть в беспорядке лежат.
Все это, все это, все это - дом,
Дом,
Из которого я не хотел уезжать...
Может, зря я тогда с тобой не поехал, папа? Пашку ты-таки увез, Павла
свет Авраамовича, потому что Авраамович, и потому что в тринадцать лет
право голоса куцее... Глядишь, и мне за океаном прилепиться удалось бы?
Мыл бы сейчас посуду в детройтских кафешках или куковал на вашем островке
близ южно-каролинского побережья, пил бы виски да акул считал, и знать не
знал козла-редактора, и не снились бы мне по ночам пасквили в "Независимой
Газете" - дескать, автор небезызвестного "Быка в Лабиринте" вознамерился
выехать одновременно на "умняке" и дешевой забойности, а поскольку в одну
телегу впрячь не можно, особенно учитывая, что истинный талант по гроб
жизни обязан быть голодным и остервенелым...
- Он для кого-то небросок и прост,
Черточки-годы на краске ворот -
Это мальчишкой я мерял свой рост,
Вырос, и вот - от ворот поворот.
Дождь еле слышно шуршит за окном,
Капли на листьях, как слезы, дрожат.
Все это, все это, все это - дом,
Дом,
Из которого я не хотел уезжать...*
________________________
* Здесь и далее, "Дом, из которого я не хотел уезжать" - стихи С.
Ладыженского.
________________________
Ладно, хватит рефлексировать, пора "Олдевку" пить!
И я пошел пить ее, родимую. Шагов через двадцать ноги у меня поехали
в разные стороны, я чудом извернулся, спасая бутылки - и краем глаза
увидел у фонтана босую девушку в легком платьице, глядящую мне вслед с
каким-то неприятным сочувствием. Снег падал на золотистые волосы, на
хрупкие, почти детские плечи, превращая Ту в стройного снеговика, я
невольно передернулся, глядя на это незамерзающее чудо, а потом водяница
шагнула в фонтан и исчезла, а я вздрогнул и побежал к Ерпалычу.
Никуда она, оказывается, не девается, даже если фонтан зимой и не
работает! Вот ведь как...
3
...Нет, все-таки он - псих. А то я вдруг начал в этом сомневаться.
Поначалу все было просто: Ерпалыч сидел в дряхлом плетеном кресле,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг