захлебывающемся крике Пэгги.
А сержант, разбрызгивая слюни, орал, что из-за какого-то ублюдка у него
чуть крыша не съехала. Как подумал, что война началась, как до него дошло,
что теперь можно уже не ждать испекцконного судна, стало быть, не дождаться
ему ни пойла, ни жратвы, как у него, старого кретина, все его соображение в
ноги ушло, что он к приемнику козлом поскакал...
Пес тоже не умолкал ни на секунду. Даже когда с остервенением драл
задней лапой за ухом, даже когда кусал блох в хвосте, все гавкал: ни на
кого, просто так, для общего шуму.
Сержант сообразил наконец, что ему приходится перекрикивать лай и, ие
глядя, лягнул, угодив тяжелым армейским башмаком псу в бок. Старый пес даже
завалился на землю от этого удара, и лай захлебнулся. Сразу стало как-то
неуютно тихо.
- Да он вас не слышит,- спокойно сказала Мэгги п добавила: - И не
видит.
Добрая, мягкая улыбка, открывшая милую ямочку на щеке, внимательный, но
светлый взгляд вдруг что-то стронули во мне неведомое до этого момента,
теплая волна пробежала по телу, но тут же во мне закрылся тот странный мир
воспоминаний, и я снова выпал в действительность. Здесь опять все было
по-обыденному серым и нейтральным, одного цвета были бетонные блоки ангаров,
казарм, взлетной полосы, , камни, вода, небо: не казался больше
отвратительным сержант, не раздражала своим видом Пэгги, не привлекала
больше и не трогала неведомое Мэгги.
- Меня зовут Солнечный Ветер,- вспомнилось мне из того мира. Из мира,
в котором я чувствовал, переживал; где у меня было имя и была цель.
- Ты камикадзе?-удивился сержант.- Японские летчики-смертники
называют себя солнечными ветрами,- пояснил он Пэгги и Мэгги.
- Я - Солнечный Ветер,- повторил я то, что мне следовало запомнить.
- Да ты на его рожу посмотри, сержант,- сварливо заметила Пэгги.-
Это же стопроцентный янки - нахальный и неотесанный,- какой же это
японец...
- Кто знает,- пробормотал сержант.- Может, в крылатые ракеты как раз
таких и садят. Может, испытания какие проводились, а ракета с этим не
взорвалась и его выбросило в океан. Иначе, как он прибился к нашему острову.
Может, ты хоть что-то помнишь?
И я рассказал им об облаках, которые вырывались из земли, о дымных
следах, прочертивших небо. О том, как я видел все задом наперед, как
поднимались из руин дома, а я двигался к цели...
Сержант молча выслушал, потом мрачно сплюнул на камни и пошел от меня
прочь. "Совсем парень сдвинулся",- бросила мне на прощание Пэгги. Пес
протяжно зевнул, томно потянулся н потрусил к берегу промышлять крабов.
- А не придумываешь ты все?- спросила Мэгги, снизу вверх внимательно
заглядывая мне в лицо.
Что я мог ответить ей, когда не знал, как это - придумывать. Мне
слишком многому предстояло еще заново научиться. Из того мира я, как
дублирующий аппарат, переносил запоминавшиеся слова, мысли, ощущения, но
даже мне, мне-в-настоящем, они казались чужими. Только в том мире, где меня
звали Солнечный Ветер, мне дано было думать и понимать, а в этом я научился
пока только коллекционировать слова.
- Меня зовут Дэниз.
- Новое слово,- сказал я.- Я запомню его под номером шестьсот
двадцать.
4
Через неделю к острову подошло инспекционное судно.
Я ходил по берегу, как приказал мне сержант, и оглядывал горизонт.
Красивое слово - горизонт: только я никак не мог понять, почему то далекое,
скрывающееся за морем, сержант назвал таким простым словом. И почему там, на
водяном горбе должно появиться судно. Дэниз мне долго втолковывала, что
такое судно. Она широко разводила руки, показывая что-то большое, а потом
схватила со стола соусницу и сказала, что судно похоже на соусницу, только
серого цвета, и что издали оно будет казаться таким же маленьким сосудом. И
я бродил по берегу, выглядывая соусницу на горизонте.
Как много было для меня закрыто тогда. Я все запоминал: новые слова и
целые фразы, короткие диалоги и длинные беседы, и сейчас могу воспроизвести
их в той же последовательности и с той же точностью. Но это было для меня
тогда тем же коллекционированием. Я словно приглядывался к миру, изучая его
через щелочку.
Пес ходил за мной по пятам. Он не сопровождал меня, не гулял со мной,
не охранял. Цель у него была корыстная: нос его уже оскудел запахами по
старости, и трудно было псу выискивать среди камней крабов, пищу, к которой
он пристрастился на острове и которая была ему по зубам. От меня крабы
разбегались в стороны. Не знаю, чем я их выгонял из укрытия - грузной
поступью по гальке, тенью, что взад-вперед ходила со мной, а может, потому,
что меня было видно издали,- только они покидали укрытия на радость псу,
который тут же хватал их и с хрустом перемалывал хитиновые панцири
стершимися зубами.
Но вот пес отстал от меня - насытился, или я уже всех крабов на
побережьи выпугал,- зашел под колючую проволоку и не спеша потрусил к
караулке, которую он самовольно занял себе под конуру.
На пути попался единственный на всем острове песчаный клочок суши. Как
оказалось, этот песок был завезенным. Летчики, когда база еще
функционировала, контрабандой понавезли его в мешках со всего света,
обустраивая себе пляжик. Но море не пожелало смириться с самоуправством
человека, посеявшего песок такого неожиданного и чуждого здесь цвета, и оно
смывало песок, затягивало в свою бездну, зашвыривало галькой. На этом
пляжике меня и нашли - внешне вполне здравствующим, но безымянным и не
ведающим, какими судьбами его сюда занесло.
- ...Именно поэтому я и иду,- сказал во мне кто-то чужим голосом. Мой
палец коснулся кнопки лифта.- Меня не ждите,- продолжал чужой голос,-
сразу, как выйду, начинайте герметизацию.
Сейчас я вдруг понял, чужой голос принадлежал тому, кто двигался по
прямому времени, ведь я же шел обратным. Потому задом-наперед слышал речь, и
уже как-то подсознательно переводил ее в понятную для себя. Я торопился в
прошлое, воспринимая его таким, как оно приходило ко мне со своим обратным
ходом.
Я понял, что сейчас услышу голос, хотя для моего времени его пора еще
не наступила. Но мне и тому, кто стоял у лифта, уже было известно, что это
голос Гении (сокращенное от Генрих). Даже если бы он изменил голос до
неузнаваемости, я бы все равно узнал: такого, как Генни, можно сразу
распознать по его трусости, по его первооснове - взваливать общую вину на
кого угодно, только в стороне от себя. Не знаю, такое, видимо, в крови.
Массовое проявление этой особенности однажды уже было в истории его народа.
Тот, кто жил в прямом времени, спросил себя, виноват ли он. И сам же
себе ответил, что виноваты все. И те, кто оставался сейчас в бункере, и все,
кто под землей, под водой, на поверхности земли, которой осталось зеленеть
недолго, в воздухе, в космосе. Виновны даже те, определил он, кто еще не
знает, что началась война, что на них уже падают бомбы.
- Пит, а ведь это ты угробил мир,- сказал все-таки Генрих.
Я, который двигался в обратном времени... А собственно, почему я
называю себя так длинно и путано: у меня же есть имя - Солнечный Ветер. У
нас с Питом общее тело. Но только он может управлять им, он - хозяин своего
тела, а я - наблюдатель того, что предшествовало движению. Он меня не
замечает, для него будущее всегда впереди, для меня же его прошлое - это
мое будущее, и мое преимущество в том, что я могу пользоваться его памятью.
Не полной, иначе я давно бы уже достиг цели, а той, кратковременной, в
которой запечатляются только что происшедшие события. И еще одно
преимущество было у меня: я мог предугадывать. Вот хотя бы такое. Если Пит
подошел к лифту, то понятно, что перед этим он покинул какое-то место,
значит, я скоро узнаю, откуда он пришел. Фиксируя следствия, мне даровалась
возможность узнать причину. Узнать, а не предполагать и не додумывать...
Пит попятился от лифта и, ожидая выстрела в спину, думал: "Пусть и
убьют, хуже того, что уже есть, не станет... Интересно, будут стрелять или
нет?.." Он вернулся шагов на двадцать назад, и я услышал: "Стойте, лейтенант
Уоттер!" Но, как я уже знаю, его не остановил приказ майора Кравски.
Да и в голосе майора было мало приказного: это был скорее нервный
выкрик, реакция на бессилие что-то поправить - когда уже не знаешь, как
командовать, к чему командовать, когда пребываешь в такой трагической
неопределенности, что в тебе мешается честь, долг, ответственность, страх,
безграничное удивление; когда осознаешь вдруг, что те команды, которые ты
исполнял или сам отдавал, привели к краху всего. Понимаешь, что повоевать не
пришлось, а войну можно считать уже законченной: еще не разорвались бомбы,
но в твоем долге уже нет нужды. Теперь тебе остается только твоя честь, и
она не будет тебя оправдывать, она тебе скажет, что убийца не кто-то
абстрактный, а ты, именно ты. Бомбы еще не раскрыли свое адово нутро, но мир
уже можно считать мертвым. Тебе остается лишь последняя отрыжка долга -
добивать тех, кому не посчастливится погибнуть сразу...
Пит прошел к креслу, сел, будто упал в него. И пока он шел, я успел
оглядеть помещение. Взгляд Пита ни на чем особенно не задерживался - ему
была привычна обстановка, да и для меня не оказалось здесь ничего
необычного. Постройка, судя по всему, была шахтного типа, в несколько
этажей. Это было понятно не только по лифтовому модулю, но и по люкам,
сейчас наглухо задраенным, в полу и на потолке, справа от лифтовой, и по
лестнице, пробегающей по стене от одного к другому. Еще в лифте, перед тем,
как открылись двери, я успел прочесть высветившуюся надпись -"Командный
модуль". Видимо, отсюда производилась координация и управление остальными
модулями, наличие которых явно подразумевалось. Это был квадратный, довольно
просторный зал с низким, придавливающим потолком, о прилепленными к нему
плоскими плафонами, сеющими вниз мягкое белое свечение. Два плафона, с
установленными под ними бактерицидными лампами, добавляли свету голубизны.
За плотным рядом шкафов с аппаратурой почти не видно стен. Вместо них -
большие, расцвеченные всеми красками спектра, табло с бесчисленной
индикацией чуть ли не до пола, со встроенными мониторами. На ходу Пит бегло
глянул на панель из девяти мониторов, и мне удалось разглядеть изображения
на средней тройке. Два экрана показывала обстановку в каких-то других
отсеках, тоже заставленных аппаратурой, на третьем - двигалось изображение
деревьев, стоящих плотной массой,- видимо, велась панорамная съемка
поверхности. Прямо из табло выступали пульты, и перед каждым из восьми -
авиационные кресла, в которых сидели люди в военной форме. Здесь были только
офицеры. И пока Пит возвращался на свое место, военные, проводив его по
проходу взглядами, отворачивались.
Занятно было мне наблюдать обратные движения: Пит придвинул кресло к
пульту, оттолкнувшись ногами от панели внизу.
- Это конец. Понимаете вы - это конец всему,- сказал Пит негромко. А
перед этим я почувствовал его удивление страшной, роковой тишиной,
воцарившейся в зале.
Пит глядел на экран дисплея довольно долго, не отрывая взгляда, но я не
различал изображения. Для меня это было как мутное стекло с расплывшимися на
нем размазанными цветными пятнами. Но вот наконец изображение стало
проясняться, а тишина вдруг ухнула всплеском голосов, среди которых резко
выделился один, чуть не истеричный: "Щит пропустил две боеголовки - они
падают на город..."
...Позади послышался шорох гальки. Я узнал Дэниз. Сержант ходит тяжело,
медленно вдавливая ногу в гальку, поступь Пэгги стремительная, отрывистая,
камни под ее ногами скрежещут, а шаг Дэниз мелкий, рассыпчатый. Она
остановилась у меня за спиной.
Я еще пытался удержать воспоминания, в которых было так много новых
слов. В которых я узнавал и но узнавал себя. Где я впервые увидел стольких
многих людей. Но тщетно, Дэниз вспугнула мои воспоминания.
Не дождавшись, что я обернусь, она обошла меня и стала передо мной
очень близко, почти вплотную, как это часто делала, запрокинув голову назад
и заглядывая мне в лицо.
- Ну как, чист твой горизонт? Я не понял ее.
- Дэниз, что такое шахта?
- Шахта?- переспросила она, чуть поморщившись.- Это под землей...
Глубоко... Помнишь, мы с тобой спускались в бункер?..
- Я у тебя спросил, что такое грудь. Ты повела меня по ступенькам
вниз. Сказала: "Грудь нельзя показывать всем, малыш. Я покажу ее тебе одному
в бункере, в уединении". Бункер - это уединение?
Дэниз весело рассмеялась, еще дальше запрокинув голову. А отсмеявшись,
сразу как-то погрустнела, погладила пальцами мне щеку и сказала:
- Все ты, малыш, помнишь: что нужно и чего не нужно.
- Разве не нужно запоминать все? У меня впервые возник такой вопрос.
Все помнить - это же так интересно. Больше слов, больше сочетаний.
- Если бы было такое возможно... Как я хочу многое забыть.- Она
помолчала и неожиданно, будто спохватившись, добавила: - Но только не тебя!
Тебя я хочу помнить вечно.
- Вечно - это долго,- блеснул я своими познаниями.
- Это, малыш, навсегда.
- Я тоже буду тебя помнить навсегда.
И снова я чем-то рассмешил Дэниз. Мне не было весело, я еще не понимал,
что такое веселье, но тоже засмеялся. И чем больше я смеялся, тем сильнее
веселил Дэниз. В меня, будто входило какое-то новое чувство - будоражащее,
бодрящее. Это уже не было простым подражанием, это было первое мое чувство,
рвущееся изнутри.
- Надо же,- удивилась чему-то Дэниз,- я люблю тебя, малыш.
- Люблю,- повторил я, припоминая, что у меня было связано с этим
словом: -Любить... Сержант мне при-казал, чтобы я не давал вам себя любить.
Он говорил: - "Ты дурак дураком, а им это на руку".
- А мне плевать, что говорит сержант,- вдруг резко , оттолкнувшись от
меня кулаками, зло проговорила Дэ-низ.- Этот евнух мог любить только
вприглядку! Хотя...- она невесело усмехнулась и снова приблизилась ко
мне,- не понять тебе многого. Я же в бункере проверяла тебя. И поняла, что
ребенок ты еще. И знаешь, я ни-" сколько не стыдилась своей наготы, пусть и
немного обидно было, что ты разглядывал меня как куклу. Но я уже тогда
любила тебя. Большого, крепкого, но беспомощного... Зачем мне ребенок? Ведь
у меня он уже есть.- Она уткнулась мне в грудь лицом.
Поступь Пэгги я услышал еще издали. И я не ожидал, что для Дэниз,
появление ее подруги окажется столь потрясающим: она в испуге отшатнулась от
меня, едва не кинувшись бежать.
- Милуется,- криво ухмыляясь, так, что кончик ее длинного носа съехал
набок, сказала Пэгги.- И много ты от него поимела?.. Такой же бесполезный,
как наш сержант.
Дэниз как-то съежилась, затравленно затаилась от взгляда Пэгги, и я
впервые увидел слезы. Я не знал, что это за капельки стали сочиться из глаз
Дэниз, но мне почему-то было не до расспросов. Мне хотелось ее защитить. Я
оглянулся, но не увидел рядом никого, от кого нужно было защищать Дэниз. И я
стоял, в растерянности глядя то на Дэниз, то на Пэгги, не знал, что мне
делать со своим чувством.
- Что я вижу?-притворно удивилась Пэгги.- Доблестный армеец весь в
слезах и соплях! Ну, иди, моя лапонька, я вытру твои слезки,- выпятив губы,
изображая страдание, с издевкой, говорила она. И мне показалось, что я
чувствую озлобленность Пэгги всем своим существом - внутри все съежилось,
меня затрясло. Я понял, откуда исходило зло и от кого нужно было защищать
Дэниз, но... все так же стоял столбом, теперь, не зная, как это сделать.-
Иди же, иди ко мне, моя маленькая Мэгги...
Я подошел к Пэгги, заслонил собою Дэниз, думая, что так смогу защитить
плачущую.
Пэгги резко отпихнула меня:
- Ты-то сгинь, придурок!..
- Не смей трогать его! - пронзительным голосом закричала Дэниз.- Не
прикасайся к нему!
И я оторопел, услышав озлобленность и в этом голосе.
- О, о, о! - передразнила Пэгги.
- Это ты, гадина, заманила меня сюда! - Дэниз медленно надвигалась на
Пэгги.- Только амазонки свободны!.. А я не хочу быть амазонкой, слышишь,
ты, я хочу любить! Я хочу любить,- раздельно, по слогам, сказала она, снизу
вверх глядя в лицо Пэгги.- И не смей называть меня этой собачьей кличкой!..
- Хватит истерики, идиотка,- прошипела Пэгги.- Никуда ты с острова
не денешься. Или ты настолько разбогатела, чтобы позволить себе расторгнуть
контракт?! Захотела вернуться в свои трущобы? Так вон, пожалуйста, корабль
уже на подходе - катись.- Она повернулась и пошла к воротам.
Дэниз нервно оглянулась назад и вдруг побежала вслед за Пэгги.
И я увидел на воде что-то огромное, серое, щетинистое, никак не
походившее на соусницу. Мне стало до того жутко от вида этого монстра,
который вдобавок еще придвигался к острову, что ноги будто сами подхватили
меня и понесли прочь.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг