поставить своего израильского царя, что сидит в подполье и ждет своего
часа.
Ну, а потом, повзрослев еще, человек приходит к странной идее, что
его мир - это не его родной дворик, не родная улица, даже не город и
страна, а весь род человеческий. Что все мы от одной обезьяны... странно
было бы, если бы разом у двух-трех произошла такая редчайшая мутация,
давшая разум, что все мы человеки, и надо заботиться о благе всего рода
или вида, что точнее, а о дворике или улице пусть пока заботятся те, кому
предстоит дорасти...
Конечно, в большинстве человеки не успевают дорасти до такого
понимания. Не всем же хватит сорока или шестидесяти лет, кому-то
понадобилось бы и пару тысяч. Еще больше тех, кто по скудоумию просто не
способен идти по этапам. Он таков, какова на дворе погода. Ему говорят,
что плохо быть антисемитом, он соглашается и всем готовит, что плохо быть
антисемитом. Если же авторитетно, т.е., со страниц газет и по телевидению
толстый и с важным голосом объявит, что важнее всего национальная идея, и
что надо всех инородцев под корень, этот человечек с готовностью пойдет
точить нож.
Похоже, все наши члены кабинета успели пройти нормальные этапы
социального роста, это видно по шуточкам по адресу Когана, Коломийца,
Яузова и даже Кречета. Коломиец уж слишком хорошо знает историю
запорожского казачества, помнит, как Богдан Хмельницкий за успешный поход
на Москву получил золотую саблю от польского короля, знает все украинские
казачьи песни... Коган хитрее, не проговорится, но не дурнее же Коломийца,
хотя тот гордо твердит, что где пройдет хохол, там двум евреям делать
нечего, на что Коган многозначительно улыбается.
Но все же никто из них не вернется к пройденным этапам, на то и
пройденные, зато хорошо понимают тех, кто еще на тех, предыдущих
ступеньках. Знают силу тех эмоций, знают, как действуют, а вот
девственник, который "не был, не участвовал, не значился...", на высоких
постах опасен. Еще неизвестно, на каком фаллосе невинность потеряет! Такие
пусть сидят на своих огородах, участвуют в дог-шоу и воюют за сохранение
Арала...
Кречет ходил взад-вперед по кабинету, только трубки с
"Герцоговиной-Флой" недостает, хмурился, сопел, лицо злое как у бульдога.
Сказбуш встал, когда на него обрушился тяжелый взгляд президента, руки по
швам, а Кречет проронил:
- Что нового с американской базой у наших границ?
- Платон Тарасович... Дело очень серьезное. Я говорил с Забайкаловым.
Да вы и сами знаете! Дипломатических рычагов нет, а со слабыми Штаты не
считаются.
Кречет кивнул с нетерпением:
- Конкретно, что вы предлагаете?
- Надо действовать тоже... жестче. Как они, так и мы.
Кречет на мгновение задумался, кивнул:
- Что ж, придется потревожить кое-кого из наших ребят там.
- Давно пора, - вырвалось у Сказбуша.
Кречет посмотрел на него с иронией, внушил по-отечески:
- Нехорошо завидовать, Илья Парфенович, нехорошо! Жили себе люди, ну
и пусть бы жили.
Сказбуш зло засопел. Разговоры о необходимости реформ начались еще
при Брежневе, аналитики как, сговорившись, выдавали по всем сценариям один
финал: проигрыш проклятым Штатам. Тогда Андропов, едва взяв власть в свои
руки, тайно выделил на свою любимую организацию, которой руководил все
годы ранее, около десяти миллиардов долларов. Точной суммы не знает никто,
даже Сказбуш, ибо суммы переводились частями, тут же на них создавались
фирмы в США и в Европе, там умело приращивался капитал... а иногда и
продувался с треском, но общий уровень разведчиков дал себя знать: теперь
в руках русской разведки не меньше двадцати миллиардов долларов. Иногда
Кречет, замученный долгами страны, подумывал, что хорошо бы все взять и
перевести разом в Россию, сразу бы все финансовые проблемы решили... но
возникли бы новые, а главное - лишился бы такого тайного оружия.
Сказбуш нарушил молчание:
- Что надо будет сделать?
- Все то же.
- Чемоданный вариант?
- Можете называть его рюкзачным, - разрешил Кречет.
Глава 19
Это даже я знал: фирм, созданных советской разведкой, в США около
двух тысяч. Только около сотни предназначались для постоянной работы,
расширения связей, захвата власти. Остальные же для определенных операций,
некоторые существовали считанные недели, а некоторые годами жили и
развивались, набирали финансовую мощь так удачно, что когда приходило
время использовать их для операции, оказывалось, что как-то невыгодно
жертвовать таким финансовым монстром ради, в общем-то, пустячка, с которым
справятся наши ребята с бензоколонки.
- Мир уже созрел для отпора Штатам, - вмешался я, ибо оба что-то
заколебались, так мне почудилось, - хотя, может быть, об этом еще и не
подозревает.
Коган ехидно хмыкнул. Краснохарев нахмурился:
- Вы уж поясните нам, простым смертным...
- Мы все просто люди, - объяснил я. - Когда Штаты могли рассказывать,
как они страшатся этого чудовища с атомной бомбой в руке, это об СССР, то
симпатии могли быть на их стороне, но сейчас СССР нет, а есть богатейшая
заокеанская страна, что неудержимо прет по Европе, скупая и навязывая свои
вкусы, прет на Восток и Юг, везде все подбирает к рукам, подминает,
хапает.
- Ну-ну, повторяетесь! Это мы знаем.
- А люди есть люди. Это не совки придумали девиз: отнять и поделить.
Робин Гуд не был русским, грабил не русских феодалов! Почему к нему и
сейчас прикованы симпатии всех англичан? Да и не только англичан. Да
потому, что у каждого сидит неприязнь к богатым и успевающим. И каждый,
пусть втайне, желает им неудач.
Они хмыкали скептически, но взоры отводили. Умом, конечно, все за
либеральные законы, за свободу богатеть и развиваться, но как только
кто-то, в самом деле, разбогатеет, тут же растет и неприязнь.
Я повысил голос:
- Сейчас, в самом деле, удачный момент. Америка обнаглела, прет как
танк, подминая более высокую европейскую культуру. Так что виновата,
бесспорно. Плюс можно использовать извечное недовольство народов, как
говорится, богатыми и здоровыми. Говорить, конечно же, только о подавлении
европейской или вообще мировой духовности... это чтобы под наши знамена
народу побольше, но под эти знамена встанут и те, кому бы только отнять и
поделить. Конечно, таких всегда больше, но разве нам нужна не массовость?
Краснохарев поерзал, глаза его на миг ушли под мощные надбровные
дуги. Премьеру явно жаждется увильнуть от таких щекотливых дел, но этой
ребятне поручить ничего серьезного нельзя, все испортят, руки не оттуда
растут, и он нехотя обратился к Коломийцу:
- Степан Бандерович, вы обеспечьте поддержку прессы и телевидения.
Массмедии, как вы говорите как-то нехорошо. Сейчас они хорошо и
профессионально оплевывают все русское, но если им объяснить... как
следует объяснить, то так же профессионально будут оплевывать... э-э...
проводить в жизнь нашу линию.
- Так уж..., - протянул Коломиец недоверчиво
На красивом лице благородного аристократа скептически оттопырилась
нижняя губа. В ранге министра культуры он больше всех общался с прессой,
явно не верил обещанию Кречета, что горбатых сможет выправить.
- Этот подлый народ предпочитает держаться сильнейшего, - объяснил
Краснохарев как тупому школьнику. - Но если им объяснить, как говорит наш
президент, что сильнейшие все-таки мы, то профессионалы перейдут на нашу
сторону.
- А Старохатская и прочие идеалисты?
- Ну, идеалисты, - объяснил Краснохарев великодушно, - нужны любой
стране. Однако хоть в России их больше, чем во всех остальных странах
вместе взятых... но все-таки что они могут?
Коган вздохнул:
- Жаль, конечно.
Яузов поднял голову, потер обеими ладонями лицо, словно умывающийся
поутру хомяк. В глазах появилось что-то осмысленное. Он вперил взгляд в
нашу сторону, буркнул:
- А что жалеть? Так они счастливы. Больше тем для критики. Настоящая
русская интеллигенция, которая отвергает все, что делается в стране.
Которая оплевывает и народ за тупость, и правительство за то же самое, и
всех-всех, потому что только русская интеллигенция имеет право всех
критиковать, а ее - никто. Я как-то читал работы Крыловых... Не то
супруги, не то брат с сестрой, но все равно какие умницы! Каждая строчка
запомнилась почище Устава. Мол, русская интеллигенция - это не класс и не
прослойка между классами, как считалось. Это - позиция! Позиция
невежественных недалеких людей с так называемым высшим образованием, у
которых мозгов недостает на самостоятельную деятельность, и потому
оплевывают любую деятельность, начатую другими. Особенно - правительством.
Краснохарев с явным недружелюбием кивнул в мою сторону:
- А как это соотносится с глобальными... э-э... масштабами?
- Совершенно согласен, - сказал я, - чему сам удивляюсь, с Павлом
Викторовичем. Так называемая русская интеллигенция - обычно это недалекие
люди с невысоким высшим образованием и завышенным самомнением. По своей
ущербности они склонны в своей неспособности к полезной деятельности
обвинять государство, что-де не дало им условий, не обеспечило, не
создало, не окружило заботой, что в других странах лучше... Это
оплевывание своего началось еще с призвания Рюрика, продолжалось всю эпоху
монархов, всю Советскую власть, длится и сейчас. Сейчас, как и всегда,
наша больная интеллигенция требует для себя особой позиции судьи над
обществом. Однако такой позиции, чтобы ее никто не смел судить,
критиковать, даже бросить в ее сторону косой взгляд!
- Это уж точно...
А Яузов, продолжая удивлять знанием еще чего-то помимо Устава,
провозгласил в пространство:
- Русская интеллигенция - единственная в мире, которая абсолютно
бесплодна в плане реформаторства... она, ратуя за реформы, всегда им
сопротивлялась. Как и сейчас. К примеру, Японию после войны наводнили
американскими товарами побольше, чем ныне Россию. Но именно японская
интеллигенция выступила за подъем своей экономики, создала моду покупать
только японские товары... хоть по качеству похуже американских и намного
дороже!.. да-да, покупать импортное стало непристойным! Вы можете в этой
роли представить себе русскую интеллигенцию, которую страшит сама
возможность сказать "да", когда можно всегда говорить "нет", тем самым как
бы демонстрируя свой изысканный вкус и высокие запросы?
- Да какая это интеллигенция, - возразил Сказбуш, морщась. - Если по
одному каналу показать концерт Рихтера, по другому как наш Степан
Викторович сидит, извиняюсь, на толчке, кряхтит, тужится, то вся наша
сраная интеллигенция переключит на этот канал.
- Такая страна, - сказал Коган.
Краснохарев хмыкнул:
- Вот он, типичный русский интеллигент!
Яузов вздохнул:
- Уже и Коган - русский интеллигент. А кто ж тогда я?
Министры переглянулись, я объяснил как можно серьезнее:
- Насчет русского... гм, не уверен, но что не интеллигент - точно.
"Русский интеллигент", повторяю для неграмотных, это не класс или нация!
Это позиция. Позиция обязательного оплевывания своего и преклонения перед
более сильным. Подается как гордая позиция, но по сути - рабские души...
Но с чего начинать? Запреты уже пробовали. Помню, в моем детстве оперы да
симфонии из всех репродукторов... Навсегда отбили охоту к классике.
Коган сказал в пространство:
- С чего начинать?.. Кто-то предлагал чемоданный вариант.
Краснохарев строго постучал карандашом по столу:
- Вы тут не намекивайте, не намекивайте!.. Ишь, разнамекивались.
Чемоданный вариант - это вообще не тема для разговоров. Нет никакого
чемоданного варианта, поняли? А поговорили только затем, чтобы кто-нибудь
из нас донес иностранным шпиёнам, что Россию опасно загонять в угол. Могем
и куснуть.
Коган зябко повел плечами:
- Атомная бомба - это куснуть?
Глава 20
Вечером прошел дождь, в мокром асфальте блестели скудные фонари.
Встречные машины пугливо мигали фарами, прижимались к обочине. Если в
России две напасти: дураки и дороги, но здесь, в Польше, кроме дорог и
дураков, о которых по всей Европе идут анекдоты косяками, еще и дрянные
авто собственного производства, о которых анекдоты издают отдельными
книжками.
Сами поляки в фольклоре Европы все равно, что чукчи России, но если
поляк-чукча да за рулем польского автомобиля... Сергей угрюмо крутил руль
мерседеса, скорость если и превышал, то не слишком: не так страшен
встречный дурак, как местные полицаи, могут обнаружить при досмотре в
салоне и багажнике кое-что забавное.
За всю дорогу их никто не обогнал, а навстречу попадались, местные
авто, рядом с которыми первый "горбатый" запорожец показался бы
кадиллаком. За спиной Валентина весельчак Дмитрий, похохатывая, начал
рассказывать, что это единственный автомобиль, который благословил папа
римский, ибо только в нем невозможно согрешить, и что в этих автомобилях
никогда не услышишь, как работает мотор: уши зажимают колени...
Рядом с ним молча сидели, блестя черными, как антрацит, глазами,
Ахмед и Акбаршах. Оба в костюмах от Версачи, пахнут хорошими духами,
безукоризненные зубы, на пальцах кольца с бриллиантами, дорогие часы на
запястье. За спиной лежит тщательно упакованный в прозрачную пленку
роскошный букет цветов из Израиля, даже бирку не оборвали...
Валентин часто встречался взглядом в зеркальце водителя с горящими
глазами Акбаршаха. Если Ахмед - крутой боевик, прошедший выучку в боях по
всему Востоку, успевший что-то взорвать в Ольстере и подстрелить
охраняемого ФБР перебежчика среди белого дня в центре Вашингтона, то это
совсем еще мальчишка, детский пушок не ушел со щек, во взгляде пугающий
Валентина юношеский восторг, готовность каждый миг броситься на амбразуру,
чтобы только доказать этим взрослым, что и он отважный и преданный общему
делу мюрид.
Сергей предупредил:
- Здесь чистый участок. И полиции не будет еще с сотню километров.
- Здорово не гони, - предупредил Валентин. - Вдруг где в кустах
сидят?
- Поляки? - изумился Сергей.
- С вертолета могут засечь превышение скорости, - не сдавался
Дмитрий.
- С вертолета? - изумился Сергей еще больше. - Что, американцы уже
начали платить за базу?
Валентин ощутил, как в наглухо закупоренном автомобиле воздух начал
накаляться. Строительство базы идет ударными темпами. За высокими заборами
дни и ночи рычат большегрузные грузовики, видны башни кранов, с высоких
вышек по ночам окрестности освещают мощнейшие прожектора, круглые сутки
чувствительная аппаратура слежения высматривает и снимает на видеопленку
всех, кто приблизится хотя бы к забору.
И хотя везде заявлено, что здесь только технический центр, но даже
папуасы в Новой Гвинее знают, какой здесь центр. И не удивятся, если
американский мирный трактор из этого центра взлетит наперехват
какому-нибудь самолетику или нанесет ракетно-бомбовый удар по Москве.
Машину слегка потряхивало, чужой странный мир бежал навстречу.
Валентин вжался в сидение поглубже, расслабил могучее тело. Ислам он
принял пять лет тому, когда подолгу гостил у своих друзей в Дагестане. Сам
сперва полагал блажью, выходкой, но затем ощутил, что на самом деле
нравится их непримиримость, их злость, их готовность за святое дело
какого-то Аллаха идти за горизонт, до последнего моря или просто отдать
жизнь за идею, которую и сами-то не понимают толком. Он помнил, что когда
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг