На этот раз я сперва включил плиту, поставил джезву. В первый день
удалось отмолчаться, мелкая стычка с министром обороны не в счет, но
завтра-послезавтра Кречет потребует рекомендаций. Если я верно
догадываюсь, что он задумал, у меня уже сейчас мороз бежит по спине. Не
так страшно погибнуть под гусеницами танка, хотя, конечно же, очень не
хотелось бы, но страшнее быть разорванным в клочья негодующим народом,
верящим в свою правоту, которая к тому же освящена вековой историей
России, деятелями культуры, великими политиками, князьями, царями и
генсеками!
Нерешительно звякнул телефон. Я выждал, когда высветился номер,
поднял трубку:
- Слушаю.
Из мембраны донеслась далекая музыка, приятный мужской голос произнес
проникновенно:
- День добрый, Виктор Александрович!.. Это Рыбаковский. Что-то
давненько мы не общались!.. Не заглянете ли как-нибудь в гости? Татьяна
привет передает, ваш любимый пирог испечет...
- Добрый день, - ответил я, - добрый день, Дмитрий Анатольевич. Что
делать, стал домоседом... Все некогда. Спасибо.
Кофе начал приподниматься, готовясь закипеть. Теперь только не
пропустить, у меня редко бывает, чтобы не вытирал плиту, а то и не скоблил
коричневые пятна. Язык не поворачивался сказать прямо, что не зайду
никогда, даже не мог пообещать, что как-нибудь, когда освобожусь, то тут
же и сразу...
- И все же время надо находить для общения, - сказал он благодушно. -
Мы все живем в обществе. Когда выберетесь?
- Честно говоря, - ответил я с неловкостью, - даже не могу ничего
сказать.
Ура, выключил вовремя. Коричневая шапка тут же начала медленно
опускаться. Я с облегчением перенес джезву на стол, теперь пусть
настаивается. А муть тем временем опустится. Не люблю черную гущу. Если
наливаю чашку, то я хочу выпить чашку, а не половинку.
- Но все же, - настаивал он. - Вы уж как-нибудь выберитесь...
- Не могу, - ответил я. - Просто не могу ничего сказать, честное
слово. Сказал бы, но, боюсь, обману. Работы в самом деле много, мне жаль
даже отлучиться на кухню, чтобы сделать себе кофе.
- Пусть жена делает.
- Шутите? Ни одна женщина в мире не умеет готовить кофе.
- Да, тут вы правы... Ну, ладно. Вижу, сегодня вы непоколебимы.
Позвоню еще как-нибудь! Не переутомляйтесь все же. Работы много, а
здоровье одно...
Я опустил трубку с раздражением и неловкостью. С Рыбаковским мы
долгое время дружили. Старше меня лет на пятнадцать, он сразу стал
обращаться ко мне по имени, относился со снисходительным покровительством,
ибо я был тогда провинциал с растопыренными глазами, все слушал, всему
диссидентскому верил, а на него взирал снизу вверх с любовью и обожанием.
И все было бы хорошо, но диссидентство - это и те, кто против
Советской власти, и те, кто за, но хотел бы чуть иначе, и те, кто хотел бы
вернуться в пещеры и взять в руки дубины... Рыбаковский начал рыться в
своей генеалогии, а однажды объявил, что он из рода потомственных дворян,
что в силу этого тоже дворянин, голубая кровь... Когда сказал это впервый
раз, я пропустил мимо ушей, хотя и ощутил смутное беспокойство, а когда
услышал в третий, то понял, что больше не приду в роскошный дом
Рыбаковского, где меня всегда встречали хорошо, очень хорошо.
Когда общие знакомые поинтересовались, почему перестал бывать у
Рыбаковских, я ответил, что не желаю быть принятым на кухне. И заходить с
черного хода, как и положено челяди. Так и не поняли: на кухне только и
пообщаться всласть, а черных ходов в современных квартирах давно нет, но
Рыбаковскому передадут, а тот поймет.
- Думаю, понял, - сказал я вслух. - А если все еще нет... не у всех
же такое обостренное чувство достоинства... то врежу в лоб. Так, мол, и
так, Дмитрий Анатольевич. Вы - белая кость, я - черная. Я не желаю, чтобы
кто-то смотрел на меня свысока не по своему уму или заслугам, а лишь по
якобы благородному рождению. Вы, Дмитрий Анатольевич, желая облагородить
себя таким недостойным образом, потеряете всех друзей... если еще не
потеряли, у кого достоинство еще осталось...
Я перенес джезву к компьютеру, наконец-то включился, а пока хрюкал и
неспешно перебирал папки, я насыпал сахар, распаковывал печенье. Хрюка
села у стола, глядя на меня преданными глазами. Печенье оказалось
запаковано иначе, чем я привык, я безуспешно драл его так и эдак, и Хрюка
требовательно похлопала меня толстой лапой по колену.
- Сейчас, - пообещал я. - Но тебе, знаешь, что от печенья будет?
Ничего не будет, ответила она честным взглядом. Не жадничай.
Пришлось вытащить из холодильника последний кусок мяса. Хрюка
набросилась с урчанием, умирает с голоду, видите ли, хотя скоро в двери не
пролезет, я начал прихлебывать кофе, все тихо и уютно, как обычно...
И только одна мысль проскользнула тревожно: случайно ли позвонил
Рыбаковский? Или как-то узнал, что я вхож к президенту?
Глава 15
В ноут-буке модем скоростной, переговоры оплачивает Кречет, и я после
завтрака вошел в Интернет, около часа бродил по быстро меняющемуся меню. Я
не хакер, да и не надо быть хакером, чтобы узнавать секретные сведения,
нужно только уметь собирать и просеивать информацию.
Ближе к обеду я связался с канцелярией президента:
- Никольский на связи. Я бы хотел узнать...
- Минутку, - прервал меня бодрый энергичный голос. - Для вас
сообщение. Если хотите хороший кофе, то знаете, где его найти. Я не понял,
что это значит, но оставили его из...
- Я все понял, - прервал я. - Выезжаю.
- Что, простите?
- Говорю, я понял, кто оставил. Высылайте машину...
Сердце стучало часто, с удовольствием. Я внезапно ощутил, что мне
почему-то захотелось ответить вот так, коротко и чуть ли не по-военному,
что я и сделал, захотелось вылезти из раковины, и я сейчас вылезу.
В кабинете Кречета приглушенно работали три телевизора из десятка, за
его столом бодались Яузов и Коган, рассматривая бумажонку, а Коломиец
величаво разговаривал по переговорному устройству, осанкой давая понять
невидимому собеседнику, что тому оказывают честь, позвонив из кабинета
президента, и потому тот, ничтожный, должон бросить все и вся, выполнять
быстро и с огнем преданности во взоре.
Кречет вошел бодрый, разгоряченный, словно только что упал-отжался,
обрадовался:
- Виктор Александрович?.. Что-то случилось?
- Вы же знали, что приду, - уличил я. - Где обещанное?
- Уже смололи, - сказал он, защищаясь. - Старые запасы выпили эти
двое крокодилов. Как компот хлещут! Нет, даже как пиво. Вот кто страну
разоряет... Друзья, нам придется перебазироваться временно в другое
здание. Недалеко, напротив. Тут мои ребята пошуруют, кое-что переставят.
Не люблю я это золото и прочее хвастовство.
Охрана деликатно окружила нас еще в коридоре, я слышал, как вдоль
стен унесся приказ обеспечить безопасность президента на территории
Кремля. Генерал Чеканов, начальник охраны президента, пользовался случаем
погонять своих разжиревших служак.
Ровные каменные плиты тянулись строго и торжественно во все стороны.
Белые стены храмов и правительственных зданий вырастали словно сталагмиты
из камня, устремлялись к синеве неба, там сверкали золотыми куполами
нестерпимо радостно.
На всех фонарных столбах и даже на деревьях крохотные телекамеры,
пусто как в пустыне Гоби, только у собора слева копошится народ, строят,
таскают, облицовывают. Еще один храм, чуть дальше, тоже в лесах, там
заново покрывают золотом купола.
Я шел по каменным плитам, подогнанным с такой тщательностью, что не
видел такой ювелирной работы даже в храмах Ватикана, с удовольствием дышал
чистым воздухом, здесь его увлажняют и очищают, не считаясь с затратами,
Кречет и Коломиец шли впереди. Кречет что-то втолковывал министру
культуры, а Коган обогнал меня, шел сзади, его шея вытянулась как у
жирафа, а уши растопырились и двигались, как локаторы за вражеским
самолетом.
- Мы слишком долго, - говорил Кречет напористо, - скрывали от народа,
чтобы не пробуждать вражду к США, правду об экспансии. Это вы должны
говорить всюду!... Коган, отстаньте! Вы на Геббельса больше смахиваете...
Но сейчас США сами с их продвижением НАТО нарушили неписаное соглашение...
И потому мы вправе по всей массмедии сказать правду о том, зачем было
создано НАТО на самом деле. Как и вообще горькую правду о том, ради чего
начинаются войны...
- Все из-за женщин, - сообщил Коган им в спины.
Кречет отмахнулся:
- Сейчас принято считать, что в старину войны велись для захвата
рабов, за выходы к морям, за перехват караванных путей, а со времен
крестовых походов войны пошли за идеи, будь это освобождение Гроба
Господнего или от ужасов коммунизма... Увы, мир все тот же. Гитлер спешил
сокрушить СССР не из-за коммунизма, он с ним прекрасно ладил: Польшу
делил, хлеб и сало получал, пока бомбил Англию... Германии нужна была наша
нефть, которой у них не было, наш хлеб, наше сало, наши богатства...
Сейчас все это разжигает аппетиты у западных стран во главе с США. Для
этого было создано НАТО...
Он уже повторялся, что выглядело занудством, так не похожим на
краткого и афористичного Кречета. Еще в допотопные времена один мудрец
изрек горькую истину: чтобы убедить кого-то, не надо изощряться в
придумывании новых и новых доводов. Простой человек все равно не поймет,
ему надо неустанно повторять одно и то же, пока не сочтет это своими
мыслями.
Из храма неспешно и с театральной величавостью выдвинулась, как на
сцену, группа священников. Рабочие почтительно расступились, попы небрежно
рисовали в воздухе нечто вроде креста, словно рубили работяг вдоль и
поперек, в середке блеснуло золотом одеяние тучного человека, похожего на
большую копну. Длинная высокая шапка блистала золотом, воротник искрился
оранжевыми икрами, в руке золотой посох, в другой что-то вроде кадила...
нет, не кадило, но все равно золотое, двигался с рассчитанной
медлительностью, но не от старости, как я понял, а для нужного эффекта.
Вон глава либералов теряет очки только потому, что двигается быстро,
говорит горячо и торопливо, тем самым разрушая в глазах простого народа
образ загадочного и мудрого властителя.
Завидя нас, патриарх задвигался чуть быстрее, а двое священников, на
ходу что-то нашептывая в сотовые телефоны, почти побежали к нам. Рядом со
мной возбужденно засопел Коган:
- Как рассчитано!
- Вы думаете? - спросил я.
- Конечно, - ответил он оскорбленно. - Все-таки, я тоже гомо сапиенс.
А что, не похож?
- Да нет, - ответил я, смешавшись, - об этом театре.
- А, - сказал он очень серьезно, и я понял, что он наконец-то
составил себе мнение обо мне, - а то я могу рассматривать как выпад
антисемита!
- Почему антисемит? - ответил я ему в тон. - Я к арабам отношусь
неплохо.
- Я бы не назвал этот театр хорошим, - сказал он серьезно, явно
допуская меня в команду удостоенных чести общаться с ним. - Не хочу
оскорблять ваших глубоких религиозных чувств, но для развития... чего бы
то ни было, даже театра, нужна конкуренция. А в этой отрасли нет борьбы за
зрителя.
Я стиснул зубы. Все говорят одно и то же, только разными словами.
Кречет видел, что патриарх устремился к нему, сам сбавил шаг. На
каменном лице ничего не отразилось, а когда патриарх подошел, издали
размашисто его благословляя, Кречет почтительно наклонил голову. Я
расценил как уважительный жест младшего по возрасту перед старшим, который
к тому же ревностно следит, чтобы ему оказывали эти знаки внимания.
Патриарх, похоже, предпочел понять иначе.
- Приветствую тебя, сын мой, - сказал он, протягивая руку.
- Здравствуйте, - ответил Кречет вежливо. Он наморщил лоб, явно
стараясь вспомнить как зовут владыку православного мира, кивнул еще раз. -
Здравствуйте. И по выходным, как вижу, не прекращаются работы?
- Все во славу Господа нашего, - ответил патриарх и перекрестился. За
ним перекрестились все священники. Назвать ихнего бога вслух, по имени или
званию, для них как для коммунистов пение Интернационала. Одни встают и
вытягиваются, другие всякий раз крестятся. - Никакой труд не в тягость,
если он в радость.
- Завидую, - вздохнул Кречет. - А у меня все время зарплату просят!
Он сделал движение пройти, не замечая повисшей в воздухе руки.
Патриарх медленно опустил длань, спросил озадаченно:
- Ты крещен, сын мой?
Он снова поднял руку кистью вверх, может быть, генерал подслеповат и,
как Ленин, не желает носить очки, такому хоть фигу под нос поднеси, не
замечает. Я видел, как засуетились длинноволосые с телекамерами, стены и
столбы заблистали вспышками телеблицев. Похоже, все ожидали, что Кречет
все же приложится к длани владыки, демонстрируя единение власти духовной и
власти светской, я ожидал, что Кречет просто пожмет протянутую руку,
сделав вид, что понял жест патриарха так, однако Кречет с беспечностью
развел руками:
- Да нет, я не крестился.
Протянутая рука зависла в воздухе. Владыка держал ее достаточно
долго. Менее стойкий уже схватил бы повелительно ждущие пальцы, приложился
бы поневоле. В мертвой тишине затворы фотокамер щелкали, как падающие на
пол жуки, от вспышек блицев рябило в глазах, словно нас окружили
работающие электросварщики.
Кречет стоял как гора, морда ящиком, на лице верблюжье презрение ко
всему суетному миру. Наконец рука медленно пошла вниз, владыка сказал с
отеческой укоризной:
- Да, тяжкие были времена для святой церкви! Не все родители сумели
крестить своих чад...
- Родители? - переспросил Кречет. - Да, говорят, куда-то меня окунали
в церкви, что-то говорили.
- Вот видишь, сын мой...
Я видел, что Кречета подмывает ответить, что отец у него уже есть,
напрашиваться не стоит, но что позволено генералу, уже запретно
президенту, и Кречет ответил почти дружески:
- Я понимаю теперь, откуда большевики взяли опыт! Чуть не с детского
сада всех, не спрашивая согласия, записывали в октябрята, в школе - в
пионеры, затем обязательный комсомол... Но до церкви им далеко! Вы в свою
партию записываете вообще младенцев.
Голос звучал весело, дружески, губы улыбались, но я видел в глазах
злой огонек. Владыка несколько смешался:
- Таков освященный веками обряд...
- Еще когда додумались, - восхитился Кречет. - Были в старину головы!
- Отцы церкви, - сказал патриарх несколько растерянно.
- Мне бы таких в команду, - сказал Кречет с завистью. - Как было бы
здорово: прямо с пеленок - в нашу республиканскую партию! Послать, что ли,
своих представителей в родильные дома? Пусть прямо там проводят обряд
приема новых членов!.. И стаж сразу начинает расти. Как при Екатерине
Великой дворян записывали в армию со дня рождения. Конкурентов вообще не
останется. Гм, спасибо, владыка! Вы подсказали прекрасную идею... просто
прекрасную!
Он вежливо поклонился патриарху, пошел, глядя перед собой поверх
голов. Коломиец хватал за рукав, что-то шептал на ухо, успевая делать
беспечное улыбающееся лицо преуспевающего политического деятеля, но он был
потрясен. Меня самого пробрала дрожь.
Когда церковники остались позади, Коломиец наконец успокоился, только
сказал с упреком:
- Вы так ненавидите церковь... За что? Разве атеизм лучше?
Мы с Коганом не отставали, слышали горький голос Кречета:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг