хотя карманы давным-давно набиты, а дальнейшее растаскивание
становится всё более опасным и бессмысленным делом.
Однако, король наконец умирает. К власти приходит молодой
принц, который делает две вещи. Во-первых, он объявляет - по случаю
восшествия на престол - всеобщую амнистию и прощение всех
прегрешений. Во-вторых, он запирает казну на новый семипудовый
замок, а ключ вешает себе на шею. Камарилья отстранена от кормушки,
но отстранена сразу и вся, и новая на её место не садится. При этом
бывшие её участники разбредаются: кто-то вовсе удаляется от дел и
отправляется на свою мызу (возможно, в другой стране) гулять с
внуками и растить желтофиоли, кто-то вкладывается в новый бизнес,
кто-то возвращается в политику - возможно, в новом качестве
советника и политического патриарха. Главное в этом деле - гарантии.
Гарантии того, что камарилья будет убрана вся (а не просто
перетасуются фавориты), и что членам камарильи будет гарантирована
мягкая посадка в нужной им точке. То есть - тихо и спокойно прикрыть
всё дело. В обоих смыслах этого слова. Самое интересное, что широкие
народные массы ждут, в общем, того же самого. Прикрытия дела. Чтобы
безобразия кончились, но безо всякого разбирательства, без поисков
виновных, суда, мести, и прочего в том же духе.
Тор сказал кровожадно:
- Вообще-то я бы их всех на виселицу...
- Ты еще не погас, - ответил Крылов, - остальным уже все
обрыдно. Удивляться тут нечему. Вопреки надеждам "патриотической
оппозиции", народ отнюдь не жаждет крови демократов. Причина тому
проста и очевидна. "Народ", в отличие от профессиональных
оппозиционеров, хорошо понимает, что в деле разрушения советского
строя поучаствовали - в той или иной мере - все. В конце концов,
когда совок агонизировал, никто и не попытался встать на его защиту.
Все желали ему смерти. И не надо теперь кивать на Гайдара и Чубайса.
То есть, разумеется, кивать-то можно, но только вот не надо делать
вид, что мы тут совсем-совсем не при чём. Было ведь время, когда
демократов поддерживала половина населения страны, а вторая половина
не очень-то и возражала. Демократы, может, и обманули нацию. Ну да.
Но не насиловали, а соблазнили. Сама пришла, сама дала. Чего уж там
теперь-то. Именно поэтому, как видите, никакой слишком уж
яро-патриотический деятель из когорты пламенных обличителей
антинародного режима не может развить на выборах большого успеха.
Никому не нужны никакие разбирательства. Пора, наконец, простить
себе. Давайте, наконец, работать. Кто прошлое помянёт, тому глаз
вон. Вот какой программы хотят от кандидата скифов. От Правителя,
если хотите. И элита, и простые граждане.
Тор уже всхрапывал, у него был вчера тяжелый день и еще более
тяжелая ночь, У Черного Принца глаза осоловели, только Денис-из-Леса
сказал бодро:
- А чо? Лучше не скажешь. Ты всегда умеешь говорить ясно и
коротко, я в восторге!.. Принц, не спи. Погляди, там уже новые
данные...
За дверью в большом зале собраний, так его теперь называют,
взорвался могучий рев из десятков, если не сотен молодых глоток.
Дверь чуть приоткрылась, в щель пролезла лохматая голова, это
Яшка приехал, прокричала:
- Поступают первые данные из Сибири!.. Мы идем с огромным
отрывом!
Дверь захлопнулась, гул голосов рос, впитывался в стены, пол и
потолок. Крылов подумал, что еще долго после выборов здесь и по
ночам будут звенеть призрачные голоса, пахнуть кофе, слышаться топот
быстрых ног.
Он подумал о кружке холодного пива, в желудке радостно
квакнуло, но усилием воли заставил себя свернуть к подносу с горячим
кофе, взял чашку в обе руки, словно согревая ладони.
Горячее пошло по жилам, он отсел за дальний стол, постарался
сосредоточиться. Сейчас все в эйфории выборов, что, если честно,
развиваются слишком здорово даже с их точки зрения. Словно
скифскость - единственное спасения для России. А ведь, если честно,
все начиналось совсем недавно без всякой мысли об этих великих
свершениях! Нет, о великих свершениях мечтает каждый, втайне к ним
готов, но это несколько абстрактно, а вот если указать на что-то
конкретное, то каждый корчмовец, как и всякий русский интеллигент, с
отвращением скажет: нет, это не то!
Но началось с веселого трепа, подошла красивая женщина,
разожгла красноречие, даже угрюмый Матросов, умеющий хорошо писать,
но не умеющий говорить, что-то мямлил, и вот пошла раскручиваться и
обрастать плотью абстрактная идея скифизации...
И вот - получилось. Трудно поверить, но выборы уже идут.
Страшно, но его кандидатура набирает и набирает очки. С большим
отрывом. Неизвестно, что будет здесь, в центральном районе стране,
но сейчас...
Он постарался унять сердцебиение, даже закрыл глаза. Постарался
сосредоточиться. Со скифами многое понятно, многое известно до
мелочей, но какие-то глобальные вещи выпали из мировоззрения. К
примеру, отношение скифов к миру, природе, городу, в котором живем,
друг к другу. Ну, друг к другу начнет меняться, когда начнется
свободная продажа оружия. А она начнется, если придем к власти. А
вот к городу и миру...
Можно для примера нынешнего отношения взять тот дом, где живет
он сам. Обычный дом, обычный подъезд. Еще в далёком детстве, прыгая
через ступеньки вниз по лестнице, он видел коричневые стены в белых
известковых брызгах. Брызги были сделаны специально, и, кажется,
служили своего роде украшением (из тех простеньких советских
украшений, которыми тогда временами баловали простого человека: этак
чистенько и казисто, чего ещё надо). Впрочем, на стены тогда
особенно не смотрел, потому что на улице светило солнце, а бегал он
быстро. Однако, кажется, ничего такого особенного на них не было,
разве что попадался торопливо нацарапанный знак "ЦСКА", да
вездесущий оберег из трёх букв, затёртый и привычный, как три
копейки, был изображён на почтовом ящике неизвестными гражданами.
Потом наступила оттепель перестройки, а вскоре стало жарко.
Москва быстро превратилась в выгребную яму. Точнее, в выгребную яму,
из которой не выгребают. Подъезд, как и полагается в такие времена,
быстро запакостился по самое небалуйся. Чистое место на стенах очень
быстро кончилось. Писали разное, попадалось и политическое, но в
основном личное, про друзей, типа "Фил козёл" и "Жора мудель". Фил и
Жора тоже не оставались в долгу. Кроме того, от Фила и Жоры
оставались осколки стекла (бутылки они принципиально били, дабы они
не достались старушкам), тщательно приклеенные к стенам бычки, ну и,
разумеется, потёки мочи, потому что после пива мальчикам хотелось
пи-пи. Несколько невнятных стычек с местными жителями окончились
ничем, потому что мальчики были местные, и даже где-то как-то из
хороших семей. Их даже нельзя было назвать хулиганами. Пожилые дяди
возмущались. Мудрые старушки тихо вздыхали и говорили: "время
такое", и, кажется, были глубоко правы. Время было действительно
такое.
Россия не то чтобы деградировала, а вот именно что опускалась.
Как "Титаник". На дно. Страна тонула, ледяная вода заливала палубы,
в окна иллюминаторов заглядывали причудливые глубоководные рыбы -
"брокеры" и "дилеры". Кое-кто из них напоминал акул (разумеется,
вожделенных "акул капитализма", которым наши капитаны собирались
скормить Россию), но по большей части походили на пираний.
Когда падающий рубль зацепился за ГКО-шный сучок, и повис,
раскачиваясь, над бездной (что называлось красивым словом
"стабилизация"), стены подъезда вымазали какой-то омерзительной
зелёной краской. У Крылова было серьёзное подозрение, что её
получили по бартеру с какого-нибудь армейского склада, больно уж
защитным казался колер, но проверить догадку было сложновато.
Разумеется, защитный колер не защитил стену от немедленного
разрисовывания. К тому моменту Фил и Жора успели подрасти, заняться
торговлей кожаными куртками, Жора попал на бобы и куда-то свалил, а
Фил исчез в Чехии. Новое поколение писателей на стенах оказалось
совсем другим, на удивление пристойным. Это были довольно приличные
мальчики и девочки, особенно по сравнению со своими старшими
братьями и сестрицами. Пить пиво и ссать в мусоропровод в этой среде
стало как-то не принято. Надписи на стенах стали на ломаном
английском, включая признания в любви и в ненависти. Одно время он
спускался по лестнице мимо размалёванных стен, на которых не было ни
одного русского слова, даже трёхбуквенного.
Три недели назад в подъезде снова стало нечем дышать: стены
опять покрасили. Точнее говоря, побелили, поскольку краска на сей
раз была выбрана оскорбительно светлая. Поскольку за истекший
отчётный период никаких кодовых замков (не говоря уж о консьержке)
не появилось (почему - отдельная песня), местная публика качала
головами и гадала, когда же на этих сахарных стенах появится первая
мерзость. Общее мнение склонялось к тому, что "как подсохнет". Стены
до сих пор чистые. И, он полагал, пройдёт немало времени, прежде чем
какая-нибудь гада таки нацарапает своё сокровенное.
Причина довольно любопытна. Вот такая красивая белая стена.
Чистенькая. И как-то очень хорошо чувствуется, что царапать на
чистой стенке грязное слово (и даже обычное в нашем подъезде
"HIP-HOP NON STOP") - это, как бы это сказать, не совсем пустяк, а
ощутимый проступок. А вот нацарапать всё что угодно на гнусной
зелёной краске - это как бы "ничего". Вроде даже красивше стало.
В этом самом "вроде как и ничего такого" на самом деле
содержится добрая треть ответа на один извечный российский вопрос.
Почему "наши люди" (вроде нормальные, белые, грязи не любящие) так
легко пакостничают по-мелкому и по-крупному? Почему окурок летит
мимо урны, на стене обязательно появляется трёхбуквенная мантра или
"хип-хоп", а телефонную трубку вырывают с корнем? И, главное, почему
это делается походя и без особенного даже внимания, не говоря уже об
усовещении и раскаянии?
Ответ таков: потому что во многих случаях это не осознаётся как
проступок. Не осознаётся по разным причинам, но, в том числе, и
потому, что "естественное чувство", заведующее у человека ощущением
"хорошего" и "плохого", просто молчит. И отнюдь не по своей слабости
или неспособности к суждению.
Дело в том, что "естественное чувство", различающее "хорошее" и
"плохое", работает отнюдь не по УК. Оно, грубо говоря, сравнивает
настоящее положение дел, и то, которое наступит в результате
предполагаемого действия. Сравнивает относительно. То есть
останавливает человека, чтобы он не сделал хуже. Не "плохо" (это
состояние), а именно хуже (это изменение).
Это свойство "естественной логики" приводит иногда к забавным,
иногда к мрачным последствиям. Потому что, согласно подобной логике,
"сделать чуть-чуть хуже" тому, кому и без того плохо, как бы даже и
можно. Легче включиться в драку, чем начать её: нанести первый удар
(то есть резко изменить ситуацию к худшему) - это требует известного
преодоления, но вот присоединиться к дерущимся - это как-то проще.
Точно так же, поуродовать уродливую вещь - легко (этого даже не
замечаешь), по гнусной роже хочется съездить, а перед чем-то
по-настоящему красивым "рука останавливается".
Есть вещи, которые "не жалко" - такие уж они некузявые. Ну,
оторвали рукав у старой фуфайки, прожгли сигаретой обивку облезлого
дивана - пофиг, она и так облезла. Дело житейское. А царапина на
"новеньком" - это трагедия.
Так вот: и подъезд, и город, и Россия - в целом - почему-то
производят впечатление старой фуфайки, которую не жалко. И, надо
сказать, зачастую всё так и выглядит: сереньким, задрипанным,
жалким. Всё выкрашено в неброские и немаркие цвета (чтобы грязь была
не так видна), что только добавляет уныния в пейзаж. Стоит кривой
забор с почерневшими досками - как ни взять гвоздь и не нацарапать
на нём сакраментальное слово из трех букв"? Или просто не сломать
пару досок - всё равно ведь гнилые. "И всё тут гнилое", - тут же
нашептывает бес на ушко. "А давайте-ка подпалим гаду".
Надо понять, раз и навсегда, что "эстетика" - не роскошь, а
общественая необходимость, более важная, чем даже объём ВНП. Что
отучить срать в подъездах можно только в том случае, если подъезды
будут сиять чистотой, а улицы - очаровывать. Что надо строить очень
красивые дома, чтобы живущие в них люди оставались более или менее
приличными. Мир должен быть достаточно красив, чтобы покушение на
него ощущалось как преступление. Планка должна быть поднята.
Правда, тут есть одна деталь, вроде бы незначительная, но от
которой зависит всё остальное. Если бы в том же самом грязном
подъезде побелили бы только один этаж, стены были бы разрисованы
прямо сразу, по свежей красочке, и притом наверняка гадостью. Или:
если замазать на грязной стене грязное словцо, оно будет немедленно
по этому самому замазанному и гладкому выцарапано гвоздём - для
надёжности. Богатая усадьба посреди бедной деревни выглядит так, что
хочется её спалить. И так далее.
Есть "естественное чувство" различения хорошего и плохого,
работающее отнюдь не по УК, так есть и "естественное чувство"
различения справедливого и несправедливого, работающее тоже
своеобразно. Справедливость воспринимается им как этакая гладкая
равномерность, когда "везде примерно одно и то же" в смысле
"хорошего" и "плохого". И что-то очень хорошее, торчащее и
выделяющееся над равномерно плохим, кажется таким же оскорблением,
как и грязная дыра посреди всеобщего благолепия. И даже хуже.
Автоматическая оценка "справедливости наблюдаемого мира"
исходит из неосознаваемого предположения, что всё наблюдаемое
является единым целым, и как-то связано между собой. Всё зависит от
всего, каждое явление как-то соотносится со всеми остальными.
То есть: если везде хорошо, а в одном месте плохо, то это одно
место воспринимается не нейтрально, а либо как опасность и угроза
(это гнездо, откуда плохое расползётся, и везде будет плохо), либо
как жертва (везде хорошо, потому что здесь плохо). Точно так же,
что-то явно хорошее (добротное, здоровое, сильное) на фоне общей
нищеты, немочи и развала воспринимается опять же не нейтрально (ну,
вот всё развалилось, а тут как новенькое, ну и что?), а либо как
образец и пример для всех ("и везде так будет, и на Марсе будут
яблони цвести"), либо (чаще) как какое-то зло, сосущее соки из
окружающего мира ("им хорошо, потому что нам плохо"). Сияние богатых
хором на фоне нищей деревни воспринимается (не умом, а где-то на дне
сознания) однозначно: вот он, упырь, насосался и пьёт соки. Из нас.
И даже если умом понятно, что совсем даже не из нас, в голове всё
равно крутится: "ишь ты... ему хорошо, потому что нам плохо...
клещ... упырь... все соки выпил". И желание избавиться от опасной
нечисти, паука, раздувшегося от выпитой кровушки, растёт.
Белое пятно на грязно-сером фоне, таким образом, воспринимается
либо как "светлый прорыв в тучах", либо как крокодил, который солнце
в небе проглотил. И тут же возникает желание крокодила прикончить.
Порядок и благолепие могут быть не всеобщими. Нет никакой
необходимости пытаться за один присест осчастливить всю территорию
Российской Федерации, назвав ее жителей скифами. Но явленное благо
должно быть целостным, и ограничиваться какими-то естественными
границами. Теория "малых хороших дел" здесь не работает. Надо чинить
весь забор, а не заменять по штакетинке. Надо класть асфальт на всю
дорогу, а не на одну полосу.
- В скифскости все должно быть красивым, - сказал он вслух. -
Все!.. Сразу. Чтобы ни у кого не возникало желание нагадить. Чтобы
это сразу вызывало... шок. Чтоб ни у кого ни рука не поднималась, ни
язык не поворачивался...
Он вздрогнул, огромный Тор появился неслышно. Положил на стол
огромный бутерброд, велел:
- Сожри. А то щеки запали... Был хомяк, а стал какой-то суслик.
Ты прав, но мы эти моральные... имперакливы сразу подкрепим и
другими доводами. Понятными всем.
Он любовно погладил толстые желтые мозоли на костяшках
огромного кулака. На поясе у него висела кобура для пистолета. Пока
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг