не дворянское, орлица позавидует, но ей нравилась изящная вещица, изделие
французских умельцев-ювелиров. Александр подарил, чтобы у нее было время
для нужной паузы в разговоре, когда нужно спешно собраться с мыслями. У
мужчин для этого служат табакерки с нюхательным табаком, трубки для
курения, когда вроде бы занят набиванием табака или возжиганием, а на
самом деле лихорадочно шаришь в пустой голове в поисках удачного ответа.
Ложи блистали расшитыми золотом камзолами и мундирами. Вельможи и
сановники, генералы и родовитые князья, знатнейшие дамы, графини,
баронессы, княгини, все в роскошнейших платьях, невообразимые прически,
драгоценности, жемчужные колье, золотые серьги с бриллиантами, алмазные
диадемы в затейливо убранных волосах, рубиновые ожерелья...
И над всем собранием, даже в партере витает дух богатства и
благополучия. Генералы и сановники, с голубыми и алыми лентами через
плечо, неторопливо раскланиваются, занимают места, готовятся с
удовольствием внимать знаменитому певцу в добротном спектакле. Но
по-настоящему знаменитым любой певец становится, лишь завоевав сердца
взыскательных россиян в столице, ибо те видели-перевидели известнейших
певцов и музыкантов.
Внезапно зал зашевелился, по нему пронесся вздох.
Генерал-полицеймейстер быстро отдал распоряжения помощникам, так же быстро
прокатился по ковровой дорожке навстречу Александру I. Тот вел супругу, за
ними двигалась свита блистающих драгоценностями придворных дам.
Они вошли в свою ложу, государыня села впереди с придворными дамами,
позади встали приглашенные в их ложу. Засядько рассмотрел князей
Трубецкого и Заболоцкого, а также двух иностранных послов. Александр I,
обвел безучастным взором зал, заприметил Засядько, кивнул.
Засядько ответил на поклон, а когда Оля прошептала что-то
восхищенное, пробормотал:
-- Глупенькая, он не меня заметил... Весь зал давно уже таращит глаза
на тебя!
-- Я что-то не так одела? -- испугалась она.
-- Ты выглядишь как цветок среди чертополоха.
-- Ну, скажешь еще,-- шепнула она, а щеки ее залились девичьим
румянцем.
Он смотрел с любовью и нежностью. Это удивительное свойство краснеть
так мгновенно и отчаянно, всегда приводило его в восторг. И в то же время
она была смелой, отважной, не сидела, сложа руки. А встретив наглеца, не
тушевалась, а, прямо глядя в глаза, давала резкий отпор.
В самом деле, едва они появились, на них были устремлены многие
взоры. О нем знали как о лихом воителе, ставшим администратором, мол,
пользуется безграничным доверием государя, с ним надо держать ухо востро,
а она сразу же по приезде завоевала славу одной из красивейших женщин
столицы, если не красивейшей, и это мнение света за эти годы не померкло
ни на один день. Каждую весну на балу у губернатора вспыхивала то одна, то
другая звездочка, но проходил год, и вот уже щечки поблекли, взгляд
потускнел, а девичья грация неуловимо быстро сменяется нездоровой
полнотой, к которой особенно склонны русские женщины. Ольга Засядько, как
все видели, оставалась вечно юной царевной...
Тенор в самом деле был не плох. Молод, красив, только уверенности в
нем еще не чувствовалось, но это Засядько отнес скорее к достоинствам.
Пока человек не уверен в себе, он работает вдвое больше.
Зал восемь раз вызывал певца на бис, восторженные зрители бросали на
сцену цветы. Тот раскланивался, посылал отзывчивым слушателям воздушные
поцелуи. Засядько ясно видел в темных как маслины глазах неподдельное
счастье. Если уж признал Петербург, богатый и взыскательный, то признает и
остальной мир!
-- Спасибо,-- сказала Оля горячо.-- Ты удивительный! Хоть и редко
вывозишь меня в театр, но всегда так удачно!
-- Это тебе спасибо,-- ответил он искренне.-- Ни жалоб, ни стенаний
на то, что держу затворницей...
-- Это ты держишь? -- возмутилась она.-- Какая самоуверенность!
Смеясь, они спускались к выводу из театра. В самом деле, больше всего
ее держат дети, что растут не по дням, а по часам -- сильные, налитые
жизнью, звериным здоровьем, не желающие спать ни днем, ни ночью, готовые
ходить кувырком с утра до вечера, на лету хватающие все обрывки
разговоров, подбирающие знания отовсюду, будь эти степенный рассказ
профессора, зашедшего в гости к Засядько, или мат пьяного извозчика...
У подъезда царила обычная сутолока, когда иззябшие в ожидании кучера
и форейторы наперегонки кидаются к ступенькам, едва завидят фигуру барина.
Крик, свист и щелканье кнутов, вопли, ругань, всяк торопится отъехать
первым. Наше российское бесстыдство, подумал Засядько с отвращением. Еще
когда тенор пел, иные находчивые уже вставали и пробирались к выходу,
топча ноги оставшимся и мешая им увидеть концовку спектакля! Такой граф по
манерам не ушел от своего извозчика, а умом и вовсе не передюжит даже
подошвы своих дорогих сапог.
Возле подъезда повозки сшибались корпусами, задевали друг друга
колесами, стоял треск и щелканье бичей. Испуганно ржали лошади. Для
форейторов было делом чести подать карету раньше других, обойти кучеров,
тут не до соблюдения приличий, побеждает сильный да ловкий, а со слабыми
не считаются даже в просвещенной Европе, здесь же вовсе Россия...
Засядько с отвращением смотрел как иные давили народ, ломали повозки
других театралов, ломились сквозь толпу как свиньи через камыш, будто
дикие звери спасались из пожара. Вот она, Русь, с ее широтой души: от слез
умиления во время спектакля, до грязного мата и смертоубийства сразу же
после него!
Василь, гордо восседая на козлах, сумел пробиться к подъезду.
Александр подал руку Оле, помог влезть, сам втиснулся рядом. Повозка была
легкая, маневренная, и Василю удавалось протискиваться там, где застревали
другие.
Их обогнала карета, больше похожая на боевого слона ударной армии
Ганнибала. Богато украшенная золотом, тяжелая, массивная, на толстых
крепких колесах, она будто и была рассчитана на столкновения с другими.
Лошади запряжены цугом, восемь пар, нелепейшая мода, непрактичная на Руси,
форейтор стегал коней и орал во весь голос, а далеко позади кучер щелкал
кнутом. В крохотном окошке, похожем на бойницу, мелькнуло хмурое лицо с
хищно загнутым носом.
Карета рвалась вперед, давя и с треском сшибаясь с более легкими
повозками. Одна карета от удара повалилась на бок, там заверещали на два
голоса, мелькнуло розовое платье. Еще одну развернуло боком, дышлом
уперлась в стену. Кучер лихо орал, свистел, плеть с азартом хлопала по
лошажьим крупам. Люди едва успевали шарахаться в стороны, а кто не
успевал, того сбивало с ног.
Василь придержал коней, давая дорогу, с таким зверем треснуться
боками -- себе дороже, и карета проломилась дальше, сцепилась с кем-то
колесами, обе встали, загородив дорогу и повозке Засядько, кучера орали и
размахивали бичами.
-- Подожди здесь,-- велел Засядько.
Он выскочил, в несколько быстрых шагов достиг сцепившихся, двумя
ударами шпаги обрубил постромки, и лошади освобожденно ринулись вперед и
пропали в ночи вместе с вопящим форейтором на передней. Кучер раскрыл рот
и так застыл, жалкий, растерянный, сидя на облучке, перед которым не было
коней.
Засядько засмеялся зло, повернулся и пошел обратно к свой карете. Но
когда проходил мимо чужой, дверца распахнулась, оттуда вывалился высокий
человек с хищно загнутым носом. Он зарычал разъяренно:
-- Опять? Опять вы?
-- Простите,-- сказал Засядько холодно,-- что-то не припоминаю, чтобы
мы с вами были знакомы.
-- Это вы не знакомы,-- выкрикнул человек зло.-- Но я вас знаю
неплохо!
-- Тогда вам повезло больше,-- сказал Засядько.
Он даже не подумал, что это могло прозвучать как самопохвальба,
каждый в сказанное вкладывает свой смысл, но незнакомец, похоже, понял
именно так, как жаждалось оскорбленному самолюбию. Засядько не успел
сделать второго шага, а в спину яростно крикнули:
-- Мерзавец!
-- Очень приятно,-- ответил он,-- а я -- генерал Засядько!
-- Я знаю, кто вы! Вы мне за это поплатитесь!
Засядько обернулся:
-- Если вы знаете, кто я, то знаете, куда прислать своих секундантов.
Он открыл дверцу, увидел белое как мел лицо Оли. Встревожился:
-- Что-то случилось?
Она прошептала:
-- Это Маратин...
-- Ну и что? -- удивился он.-- А кто такой Маратин?
-- Он добивался моей руки.
-- Многие добивались,-- сказал он равнодушно. Подумал, что его тон
может обидеть ее, добавил,-- сколько же их! Я думал, Серж был последним.
-- Маратин был намного настойчивее. Но нам повезло, он был в отъезде
за рубежом, когда мы... все успели.
Карета выбралась на прямую к дому, Василь начал нахлестывать коней.
Колеса застучали чаще. Засядько отмахнулся:
-- Ладно, забудем... Тебе не показалось, что со второго действия
певец был просто в ударе?
Глава 38
Он вскоре забыл об инциденте и был удивлен, когда на следующее утро к
нему явился гвардейский офицер в чине майора, представился и сказал, что
он прислан тайным советником Маратиным для вопроса о предстоящей дуэли.
Засядько посерьезнел. Тайный советник -- очень высокий чин, в армии
равен генералу, так что дуэль будет равная. Понятно и как Маратин
ненавидит его, ибо майор даже и не заикнулся о примирении.
Интересно, подумал Засядько, что если бы я предложил принести свои
извинения? Принял бы Маратин? Или жажда мести ослепила настолько, что
жаждет пролить кровь в любом случае?
-- Как вызванный на дуэль,-- говорил между тем майор,-- мой
подопечный имеет право выбора оружия. Он предпочел шпаги...
Надеется, что со шпагой у молодости больше преимуществ, понял
Засядько. Что ж, верно. Только не знает, что я сейчас почему-то сильнее и
ловчее, чем был двадцать лет тому. Или, по крайней мере, равен тому
безрассудному герою штурма Мантуи.
-- Шпага, так шпага,-- сказал он.-- Возражений нет.
-- Теперь о месте...
-- Да подберите сами,-- сказал Засядько,-- я заранее согласен с вашим
выбором.
Он чувствовал себя глупо. На дуэлях за всю бурную жизнь почти не
дрался, две-три не в счет... или пять, н не помнил точно, ибо жизнь шла
под свист пуль и рев ядер, рубил саблей с коня и пешим, стрелял в людей,
захватывая их батареи и отстаивая свои, тут счет был бы не на единицы, но
вести счет на войне безнравственно и аморально, не утки падали наземь под
его выстрелами!
-- Я знаю одно уединенное место за городом,-- сказал майор,
кланяясь.-- Близко, дорога отменная, и ехать не больше получаса!
-- Отлично,-- согласился Засядько кисло,-- я бы не отказался и от
места за десять минут от города.
-- Увы, слишком много гуляющих... И усадьбы начинают строить за
городом.
-- Против моды не попрешь,-- вздохнул Засядько.-- Передайте, что я
согласен. А секунданта я подберу сегодня же.
-- Тогда назначим на завтра?
-- На завтра,-- согласился Засядько.
-- Имею честь откланяться!
-- До завтра.
Маратин шел, задумавшись, когда услышал быстро приближающиеся шаги. В
его сторону шел, держа его взглядом, Васильев, один из высших офицеров
Генштаба. Они были бегло представлены когда-то на каком-то вечере, с того
времени никогда не встречались, не разговаривали, инстинктивно чувствуя
антипатию друг к другу, и теперь Маратин удивился, когда Васильев
остановился рядом с ним:
-- Граф, вы попали в неприятную ситуацию.
Голос Васильева был сочувствующий. Маратин поморщился:
-- А вам какое дело?
-- Есть дело.
-- Какое все же?
Васильев оглянулся по сторонам, еще больше понизил голос:
-- Засядько -- первая шпага армии. Во всей Российской империи не
найдется человека, который бы виртуознее владел оружием. Будь то шпага,
сабля, пистолет или просто кулаки.
-- Похоже,-- буркнул Маратин с неприязнью,-- вы все деньги поставите
на него.
Васильев криво улыбнулся:
-- Поставлю. Но я очень хотел бы, чтобы победили вы.
-- Почему?
Васильев прямо посмотрел в глаза молодого графа:
-- У меня с ним личные счеты.
-- Ого! Приятно, что не я один.
Голос Васильева стал хриплый от сдержанной ярости. Маратин вдруг
увидел всю глубину ненависти, обуревавшей этого человека:
-- У меня тоже должна была быть с ним дуэль... Но это случилось
двадцать лет тому. Он уже тогда был первой шпагой Российской империи,
лучшим стрелком и наездником. У меня не было шансов. И я...
-- Догадываюсь,-- сухо сказал Маратин.
-- У меня не было шансов! -- повторил Васильев затравленно.-- Я
отступил... Нет, я не стал извиняться, но я срочно перевелся из части, а
мы были в победоносных войсках Суворова в Италии... Перевелся я в холодный
Петербург. Родня и благожелатели говорят, что здесь я лучше устроил свою
карьеру, но я-то знаю, что с того дня мой дух был сломлен. Я впервые
отступил, и с тех пор моя жизнь стала сплошным отступлением. Хотя со
стороны казалось, что я поднимаюсь по ступенькам карьеры! Я каждый день
просыпался с ощущением поражения. Мои дни были отравлены, и я в горячечных
мечтах всегда побеждал его на дуэли, сбрасывал с высоких башен, топил в
бушующем море, растаптывал конем... Увы, это были только мечты. Сладкие,
но несбыточные. А вредить ему я мог только по мелочам. Такое
пакостничество, мелкое и жалкое, еще больше унижает меня и точит душу! Но
вот вы сейчас, если не откажетесь от дуэли...
Маратин сказал нехотя:
-- Мне это не приходило в голову. Хотя сейчас, после ваших слов,
честно говоря, я мог бы подумать и об отступлении. Но это не входит в ваши
планы, как мне кажется?
-- Нет,-- горячо сказал Васильев.-- Простите... но я хочу вас на
своем примере предостеречь. Отступление спасет жизнь... но лишь для
мучительных угрызений... Нет, не совести, а самолюбия, достоинства,
мужской чести! Жизнь будет спасена, но отравлена...
-- Я не намерен отступать,-- сказал Маратин сухо.
-- Но вам надо победить! И для себя и... для меня. Однако в открытом
поединке у вас нет шансов. Вам надо уравнять их...
Маратин вскинул брови:
-- Как?
-- Разве это честный поединок, когда сходятся мастер с новичком? Я не
имею в виду вас, а так, вообще?.. Нет, ведь? Вооруженный шпагой с
безоружным?.. У вас должно быть нечто еще, кроме шпаги. Например, панцирь
под камзолом... Понимаю, это не только противно кодексу, но и легко
обнаружится. Но есть и другие способы...
Он видел по лицу молодого графа, что тот, хотя и с ходу отвергает
почти каждое его слово, все же слушает внимательно, на лице ясно
отражается борьба. Да и попал в точку: поединок на шпагах или пистолетах
справедлив лишь в случае, когда сходятся равные. Но если один намного
сильнее, то это больше смахивает на убийство. И этом доводом надо
пользоваться, повторить чаще, развивать, пока чувство чести не будет
поколеблено в достаточной мере...
-- У меня есть идея,-- сказал он настойчиво,-- как уравнять шансы!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг