Владимир заставил себя улыбнуться шире. За столом явственно веяло
опасностью. Рядом с Палеем сидели князья, за которыми стояли могучие
племена тиверцев, уличей, вятичей, и почти все они приняли ислам. И за
столом держались вместе, чувствуя себя скрепленными одной верой-целью. Это
была грозная сила даже за столом: вина в рот не брали, а мечи хоть и
убрали со стен, но нельзя убрать с поясов гостей!
Сотни бирючей, срывая голоса, все еще орали наказ князя о крещении.
Кто с седла, привстав в стременах, кто взобравшись на телегу средь торга,
кто с деревьев и высоких пней.
Когда из-за столов никто не поднялся, в город вошли дружины князя --
из осторожности пировали за воротами,-- начали колоть в спины остриями
копий, поднимать, гнать в сторону реки. Гуляки сперва еще не могли
опомниться, хотя слух о принятии веры Христа разошелся с победным
возвращением войска. Но одно дело, когда принял князь и все охочие, другое
-- когда заставляют силком! Дело невиданное, страшное, святотатственное --
как можно примучивать к вере? К дани -- понятно, хоть и жаль отдавать, но
надо же содержать общее войско, кормить волхвов, строить стены вокруг
города... Однако как можно принуждать менять веру? Веру выбирают сердцем!
Разъярившись, люди бросались на дружинников, стаскивали с коней,
били. Вскоре заблистали мечи, послышались крики раненых. Улицы Киева
обагрились кровью. Хмельные люди бросались в стороны, выламывали доски и
колья из заборов. Одного дружинника повалили вместе с конем, удачно
брошенный камень разбил голову как куриное яйцо. Дружинники, свирепея от
сопротивления, рубили уже всерьез. Люди бросались через заборы, прятались,
к реке удалось оттеснить не больше двух десятков.
Там уже ждали священники в парадных ризах. Епископ Анастас изменился
в лице, когда увидел окровавленных избитых людей. Их гнали как скот, били
тяжелыми плетьми и тыкали копьями, не давая остановиться.
-- Быстрее! -- орал сотник.-- Вода теплая! Не утопнете!
На камнях и песке осталась кровь, мигом затоптанная копытами, когда
людей загнали в теплые волны. Анастас торопливо прочел молитву, комкая и
пропуская слова. Варвары греческого не знают, а священники смолчат. Им уже
пообещаны земли, рабы, привилегии, которых не знают в империи. Сейчас
главное -- закрепиться. Подлинное наступление на русскую веру начнется
потом.
Люди стояли в воде. Кто по щиколотку, а самых дальних загнали в волны
по грудь. Женщины стыдливо прикрывали руками грудь, мокрая одежда
облепляла плотно, священники громко и разноголосо заголосили:
-- Кирие элейсон! Кирие элейсон! Кирие элейсон!
Гридни подали коней в стороны. Люди начали молча выходить из воды. На
гридней и священников не смотрели, отводили взгляды. Лица их были
угрюмыми.
-- Возвращайтесь к столам! -- крикнул сотник.-- Теперь вы, как и наш
князь, христиане!
Люди поднялись на пологий берег, оставляя мокрые следы, но там
разошлись в стороны. Уже видно было по их спинам, что за княжеский стол не
сядут. Кто-то обернулся, зло плюнул в сторону священников. Другой погрозил
кулаком.
Тавр видел как один иудей, то ли желая поддержать Владимира, то с
каким тайным умыслом, что за подлое племя, разделся донага и шумно вбежал
в теплую воду с возгласом:
-- Святой отец, крести меня!
Священник с удивлением оглядел его с головы до ног:
-- Гм... похвально, похвально обращение к истинной вере... Как зовут
тебя, сын мой?
-- Сруль, батюшка.
-- Будешь Акакием,-- решил священник.-- И соответственно, и нашему
Господу приятно.
А Тавр, поморщившись, посоветовал:
-- Либо сними крестик, либо одень портки.
Глава 47
Владимир восседал во главе стола, пировал, угощал, когда к нему
пробрался Тавр, усталый и покрытый пылью:
-- Княже... Пора тебе показаться и простому люду.
Лицо его было изнуренное, белки глаз покраснели, веки вспухли как от
бессонницы. На лбу, прикрытая волосами, пламенела свежая ссадина.
-- Очень плохо? -- спросил Владимир одними губами.
За ним наблюдали гости, он держал лицо спокойным и улыбающимся. Тавр
шепнул с той же натянутой улыбкой:
-- Вера отцов крепка...
-- Идут нехотя?
-- Только с мечами у ребер. Но за стол никто не вернулся.
Владимир поднялся с тем же застывшим лицом:
-- Дорогие гости, продолжайте пир! Я отлучусь ненадолго.
С крыльца в глаза ударило яркое солнце. Воздух был жаркий,
наполненный запахами жареного мяса, ухи, хмельного меда, сладких вин. Весь
двор был уставлен столами, псы лениво дрались из-за мозговых костей, но на
скамьях было пусто. Весь необъятный двор выглядел мертвым.
-- Ушли на крещение?
-- Увели,-- бросил Тавр зло.-- Другое хуже. Никто не вернулся... А на
улицах народ переворачивает столы, бьет бирючей.
Владимир сбежал с крыльца, отроки подали коней. Ворота была
распахнуты настежь, и когда копыта застучали вдоль домов -- середина улицы
была заставлена столами,-- у Владимира похолодело сердце. На земле лежали,
истекая соком, жареные гуси, печеные молочные поросята, под копытами
хрустели черепки разбитых греческих амфор, а земля была темная, вобрав
душистые вина.
-- Я думал, мне верят,-- прошептал Владимир с горечью.
Конь Тавра пошел рядом, задевая боком столы. Тавр буркнул:
-- Тебе и сейчас верят...
-- Так в чем же дело?
Тавр подумал, что впервые видит князя таким потерянным, раздавленным.
-- Но ты лишь человек. А замахнулся на их богов!
Издали слышались крики, брань, конское ржание. Владимир пустил коня в
галоп, улица вывела на площадь. Сотни три конных дружинников теснили цепью
галдящих людей в сторону Почайны. Некоторые пытались ускользнуть под
брюхом коней, тех били острия копий. У многих одежда уже была порвана и
пропитывалась кровью.
Владимир поднял коня на дыбы, закричал:
-- Всем стоять! Это я, ваш Владимир, буду говорить с вами!
Дружинники остановились, а люди с надеждой повернулись к князю, о
котором уже слагали песни. Владимир подъехал ближе, с болью всматриваясь в
их угрюмые лица. Они любили его, шли за ним в земское войско, что
соединяло сотни враждующих племен в единую Русь, строили Великую Засечную
Полосу, послали лучших своих сыновей на заставы богатырские...
Тавр шепнул:
-- Не вздумай уговаривать! Все погубишь.
-- Почему? -- спросил Владимир быстро.
-- Уже перепробовали все. Осталась только сила. Но и с нею промедлишь
-- нас сметут как опавшие листья.
Владимир вскинул руку. Его сильный голос прогремел как гром, никто
кроме Тавра не уловил в нем страха:
-- Это говорит ваш князь, он же император Руси! Я силой и хитростью
взял... вырвал у ромеев то, за что должен был бы заплатить свободой Руси.
Это -- вера Христа! Я принес ее на Русь... и повелеваю всем креститься и
признать Христа своим богом!
Он сам содрогнулся от своих слов. Тавр напрягся, по-волчьи зыркал на
притихших людей. Дружинники молчали, готовые пустить в дело и мечи, буде
князь велит. Люди что-то выкрикивали толкались, наконец один кряжистый
мужик с залитым кровью ртом закричал страшно:
-- Ты принес Христа на Русь... но его приносили и раньше! Ставь и его
в сонмище наших богов!
-- Он там уже стоит! -- закричал другой голос.
-- Никто Христа не хулит!
-- И Христ, и Бахмет там стоят!
-- Кто хочет, пусть берет Христа! Мы -- люди!
Крики становились все громче, угрожающее. Над головами поднялись
кулаки, в некоторых были зажаты колья. Надежда на угрюмых лицах сменялась
злостью.
-- Понятно,-- сказал Владимир тяжело. В груди у него словно бы
повисла тяжелая льдина. Он повернулся к гридням.-- Взять топоры! Срубить
всех богов... ныне идолов, сжечь! Что не горит, бросить в Днепр! На Руси
отныне будет только один бог -- Христос!
С ужасом видел, что гридни заколебались, бросали испуганные взгляды
на капище. Тавр быстро выдвинул коня вперед:
-- Слушайте! -- он властно вскинул руку.-- С вами говорит уже не
князь, а император Руси, базилевс! И слова его совсем другие, что от
князя...
Он оглянулся на Владимира. Тот нервно сглотнул, тоже вскинул руку.
-- Я повелел окрестить всю Русь! А кто не примет крещение, да примет
смерть! Князь или последний раб -- да убиен будет немедля! Для императора,
наместника бога на земле, нет особо знатных или особо малых. С высоты его
трона -- все малы одинаково!
Тавр выхватил у одного из гридней боевой топор, соскочил с седла и
бросился к капищу. Ближе всех стоял деревянный столб с изображением
Велеса, скотьего бога. Лезвие блеснуло на солнце, яркий зайчик ударил
Владимира по глазам с такой силой, что на миг ослеп, а в черепе словно
громко лопнул надутый бычий пузырь.
Преодолевая себя, он с мечом в руке слез с коня. Простучали копыта,
его оттеснили, чьи-то руки ухватили за локти, удержали. Густой голос
Войдана прогудел в ухо:
-- Остынь. Мы сами.
В капище ворвались с мечами и топорами его верные воеводы. Войдан,
Стойгнев, Кремень привел двух дюжих, как медведи, парней, что наваливались
на столбы, расшатывали, тащили из земли, багровые от натуги и надутые как
жабы. У столбов сверкало железо, частый стук перемежался с криками,
возгласами. Натужными голосами воеводы старались подбадривать себя и
других. Владимир видел их перекошенные лица, чувствовал их страх, и видел
с каким трудом одолевают себя, ибо приходится преступать через нечто
охраняемое в себе, что свято, где бы ни был и что бы ни делал.
-- Огня! -- крикнул Владимир яростно.-- Огня!
Его трясло от бешенства и унижения. Он вернулся с величайшей победой,
теперь только три силы на белом свете: Римская империя, Германия и Русь.
Только три императора -- Василий, Оттон и он, Владимир, нареченный в
крещении тоже Василием. Но те, кто влюбленно смотрели как на живого бога,
теперь сопротивляются яроcтно и упорно.
Что скажет Анна, мелькнуло в голове. Не поверит, что это он, тот
самый, кто обещал ей так много!
С четырех сторон в город ворвались на сытых борзых конях дружинники
Войдана, Стойгнева, Хотимира, Кременя. Они вливались и вливались через
городские ворота, более многочисленные, чем когда воевали Киев у Ярополка.
Рассыпавшись по улицам, погнали народ, врывались с обнаженными саблями в
дома, выгоняли на улицу, стариков велели тащить, а младенцев несть на
руках. Кто противился -- рубили на месте. Крик и плач разнесся над городом
такой, какого не знали даже при нашествии печенегов.
На улицах, сбив народ в перепуганное стадо, гнали к реке, не давая
опомниться, били плетьми. Не различали во злобе: женщина ли с дитем на
руках, богатый купец или нищий, старик или несмышленый ребенок. Парнишка
весен десяти сумел проскользнуть между конями, кинулся к забору,
подпрыгнул, ухватился обеими руками за верх, но могучий дружинник заученно
метнул дротик. Тяжелое и острое, как бритва, лезвие ударило в худую спину
с такой силой, что когда пальцы ребенка разжались, он остался висеть на
заборе.
Дружинник смущенно крякнул, удар был поставлен на доспех с двойной
подстилкой из кожи. Скрывая смущение, начал свирепо сечь плетью направо и
налево, заорал дико, выкатывая глаза. Толпа побежала к реке, обжигающие
удары рассекали рубашки, кожу до мяса. Кровавые брызги повисли уже и на
боках коней, стремена и сапоги дружинников были в крови.
Уже у самой воды некоторые уперлись, и воздух вместо плетей прорезали
сабли. Крики боли, проклятия, кони теснили толпу, загоняя в набегающие на
берег волны. Копыта скользили на мокрых камнях и телах упавших. Прибой
шумел грозно, сурово, над головой носились стрижи, кричали тонкими
жалостливыми голосами.
На взмыленном коне примчался рассерженный Войдан:
-- Проклятые жиды говорят, что ты, княже, всему виной! Предал веру
отцов, отказался от ислама, и все из-за женской юбки! Как осмелились такое
сказать? Как язык поворачивается? Позволь перебить их всех?
Владимир ужаснулся:
-- Как ты можешь предложить такую жестокость? Как у самого язык
поворачивается? Нет, нет и нет. Они ж сколько помогали! Перебей только
половину, будет достаточно.
-- Ну разве что для острастки,-- проворчал Войдан.-- А я бы перебил
всех... Плодятся больно быстро. Вон в Египте не истребили всех, что вышло?
Он повернулся уходить, когда Владимир крикнул в спину:
-- Только богатых не трожь!
Войдан оскорбился:
-- А что с бедных взять?
-- Нельзя резать кур, что несут золотые монеты прямо в Киеве. А
беднота... это неудачники, отбросы. Надо помогать богам выпалывать дураков
и неумех. К тому же горлопаны и недовольные -- оттуда.
Войдан пересел на свежего коня, унесся, нахлестывая плетью. Владимир
круто развернулся, словно в стремительном злом танце. Палец его обрекающе
нацелился в громадную статую Рода:
-- А этого... срубить немедля!
Из дружинников кто-то ахнул:
-- Княже, это же Род! От него вся наша Родина...
Владимир ощутил, как губы раздвинулись в волчьем оскале.
-- Срубить и положить у порога церкви... а ее велю заложить немедля!
И чтобы каждый, прежде чем войти в храм Иисуса, наступал, попирал ногами
-- да-да, Рода, свой род, родину, народ! Так всякий отречется от своего
роду-племени, дабы утвердиться во всечеловеческом!
К вечеру Войдана принесли на плаще. Он захлебывался кровью, на груди
зияли страшные раны. Воевода едва ли не впервые за годы снял кольчугу,
он-де в родном граде, но еще вчера родные люди подняли на копья, как
печенега.
-- Все равно...-- прохрипел он, булькая и отплевывая кровь.
-- Лекаря! -- закричал Владимир страшно.
-- Поздно,-- прохрипел Войдан.-- Уже Ящер трогает мои ноги... Но
все-таки мои кости будут... в родной земле.
-- Войдан,-- вскрикнул Владимир отчаянно.-- Войдан, не уходи! Ты мне
нужен!
-- Только я хотел... я хотел... не так...
Хрипы становились все тише. Владимир наклонился, ловя последние
слова. Донеслось едва слышное:
-- Хотел погибнуть... защищая Русь...
Губы перестали двигаться, лицо застыло. Владимир дрожащими пальцами
закрыл воеводе глаза, поднялся, чувствуя, как в глазах закипают злые
слезы.
-- Борис! -- позвал он.-- Борис!
Сувор приоткрыл дверь, лицо старого воина было недвижимым, как
вырезанное из камня.
-- Нет больше Бориса.
-- Умер? -- вскрикнул Владимир.
-- Нет. Ушел.
-- Куда?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг