-- Княже... великую тайну тебе доверю.
Владимир лишь глянул в его серое лицо, будто Бориса неделю держали в
застенке, били и рвали щипцами.
-- Веди,-- велел коротко.
Ночь была темная, гридней он оставил, ибо дорога была всего лишь
через две улицы. Борис долго перебирал ключи, открывал запоры, затем
спускались по ступенькам в подвалы, пробирались по узким проходам, где
удобно держать оборону, отметил Владимир, открывали еще двери, затем еще.
Наконец Борис отодвинул последний засов, толкнул дверь. Факел в его
руке уже догорал, но когда волхв скользнул вдоль стены, там зажглись
масляные светильники. Борис бросил дымящий факел на пол, растоптал.
Комната тянулась в полумрак, затем в полную тьму, но Владимир чуял,
что и там еще не стена. В этом странном подвале можно было бы схоронить
для внезапного удара целую дружину, но здесь были... грамоты! В свертках
бересты, на деревянных дощечках, в толстых кипах пергамента, даже на
красных пластинках из обожженной глины.
-- Грамоты,-- прошептал Владимир благоговейно.-- Ты грамотный?
-- Как и ты,-- ответил Борис несколько удивленно.
-- Я только греческие письмена хорошо разумею... И малость рунами
могу писать. А здесь, как вижу, и всякие другие.
-- Я грамотный в восьми языках,-- ответил Борис надтреснутым
голосом.-- А здесь их намного больше. Я о другом тебя хотел спросить,
княже. Что делать с этими ведами?
Владимир пошел вдоль стен, бережно трогал кончиками пальцев высохшие,
несмотря на умелое хранение свертки бересты с мелкими-мелкими значками,
сдувал пыль с рыжих ноздреватых пластинок из глины -- письмена покрупнее,
значки совсем неведомые, приподнимал края листов из тончайшей телячьей
кожи, где узнавал знакомую латиницу и ромейские письмена.
Борис наблюдал за просветленным лицом князя, горящими глазами, ясно
заметным румянцем, и глубокое сочувствие охватило сердце. Князь леплен из
той же глины: рад бы бросить все и всех, засесть здесь, читать жадно о
днях минувших, о сгинувших царствах, о деяниях необычных и славных, о
чудных народах и обычаях, о легендах и обрядах столь далеких пращуров, что
и поверить в то, что это их пращуры -- трудно...
Наконец повернул блестящие глаза:
-- Я не знал о таком сокровище!
Голос не был обвиняющим, только безмерно удивленным. И с ноткой
благодарности, что показано ему первому. Видно же, что не одно поколение
собиралось, но ни Ярополк, ни Святослав, ни Ольга не знали, иначе либо в
княжьи покои велено было бы тащить, либо еще что, но известно о них бы
стало.
Борис дважды добавлял масла в светильники, наконец кашлянул
напоминающе. Владимир повернулся, счастливый, наткнулся на мрачный лик
волхва, медленно и нехотя вернулся в земной мир.
-- Говори. Чую, не для похвальбы показываешь.
-- Что делать с ними, княже?
Владимир отшатнулся:
-- А что... стряслось? Только скажи. Ты прав, такое в тайне держать
надобно. Даже от князей. Но ты ж не сам за всем этим смотришь? Подбери
верных людей, а я дам злата и жемчуга, сколько запросишь. И не спрошу куда
дел. Вижу, святым делом богов занимаешься. Можешь перепрятать даже от
меня, не обижусь.
Борис морщился, отводил взор, кряхтел, переступал с ноги на
культяшку, снова вперял взор в счастливое лицо молодого князя.
-- Княже...
-- Говори же!
-- Ты душу кладешь, чтобы весь народ подтащить хоть на пядь выше к
солнцу, к небу, к богам. Или к единому богу, это неважно. Но ты жаждешь
сделать людей другими, лучше!
Владимир смотрел пристально:
-- Звучит лестью, но это правда.
-- Княже, в этих книгах много чудес, но это все о прошлом. Ты знаешь
ли, что наши пращуры людей ели?
Владимир сказал сухо:
-- Воинский обычай. Я сам, когда ходил с варягами, выдирал еще живую
печень убитого врага. Ел сразу, пока трепыхается в пальцах, пока живая
кровь брызжет! Мол, сила убитого переходит к тебе. В чем-то верно, святой
волхв!
Борис покачал головой:
-- Печень убитого врага жрут не потому, что сила перейдет... а чтобы
на том свете не мстил кровнику. Но вот ты уже не исповедуешь звериные
обычаи своего отца, а твои прадеды вовсе ели убитых! И не только печень.
-- Русы? -- ахнул Владимир.
-- Только ли русы... Все ели. Чем дальше в глубь веков заглядывать,
тем больше звериности в людях обнаружишь. Боги не создали человека из
медведя в один день. Мол, вчера был лютый зверь лесной, а сегодня -- весь
светится от святости! Думаю, если бы удалось вот так проследить весь путь
человека вглубь к медведю, то никто бы не узрел черты, где он еще человек,
а за нею уже зверь... Но по самым древним записям, что у нас есть, мороз
по коже бегает от той звериности и лютости, в какой наши прародители
жили... Но не осуждай, не осуждай! Все так жили, мир был таким.
-- Но сейчас...
-- А ты на что? -- сказал Борис грубо.-- Ты находился и в древние
времена. Не сам ты, а такие, как ты. Клали жизни, чтобы вытащить племя из
дикости. Иногда удавалось приподнять хоть на пядь, хоть на палец, хоть на
волос. А за тыщи... не знаю сколько тыщ лет, вот и доползли, обламывая
ногти. Едим только печень убитого врага, а там, глядишь, вовсе человека
есть не станем... И стариков своих убивать не будем, когда вовсе
одряхлеют. А то, глядишь, то и дело зимой везут престарелых отцов да
матерей на санках в лес, оставляют там лютым зверям на растерзание...
Понятно, прокормить бывает трудно...
-- Но не рубят же им головы,-- огрызнулся Владимир,-- как было
принято, я слыхивал в детстве, в седую старину! Как до сих пор степняки
делают. Но ты прав, волхв. Я уже чую, зачем показал мне это, будь ты
проклят! Будь проклят, что сам не смог решить, а и это взвалил на мои
плечи!
Сгорбившись, он пошел к выходу. В дверном проеме качнулся, как слепой
задел плечом, пошарил руками по стене. Борис взял лучинку из пучка, пошел
следом, освещая путь трепетным огоньком. На душе было тревожно, тяжко, и
страшился оттого, что не ведал: правильно ли содеял?
Владимир только через неделю явился к Борису. Теперь он сам выглядел
будто провел не одну ночь в пыточном застенке. Глаза ввалились, а голос
был сух и мертв:
-- Когда ты решился показать мне?
-- Когда ты повелел скарать на горло лесного человека. Я слышал,
почему ты так велел.
Владимир кивнул:
-- Я так и понял. Тогда ты знаешь, что я считаю верным.
Борис поник головой:
-- Знаю. Но я хотел, чтобы сказал это ты.
Лицо Владимира дернулось, он сгорбился еще больше. Не глядя, велел:
-- Пойдем.
-- Ты... сам?
-- А у кого рука поднимется? Все хотите быть чистенькими.
Стража хотела было идти за князем, Владимир резко велел остаться. Без
всякой охраны, если не считать тайной тавровской, пришли в тайному ходу и
спустились в хранилище. Владимир послюнил палец, повертел над головой.
Тяга чувствуется, иначе здесь бы писцы задохнулись. А выходы наверняка так
запрятаны, что даже густой дым рассеется через ветки, дерн, наружу
выберется лишь нагретым воздухом.
В углу стоял тяжелый молот, раньше там был веник. Светильники горели
ярко, а вдоль стены высились три огромных узкогорлых кувшина. Владимир
уловил запах масла, очень напоминающий горючую смесь, именуемую греческим
огнем.
Он ухватил молот, страшась передумать. Глаза его были отчаянными.
Губы едва шевельнулись, но если Борис и не услышал слов, то угадал:
-- За новый мир!
Хруст и треск был такой, что Борис уже начал тревожиться, но князь
крушил стопки глиняных пластинок, разбивал дощечки с чертами и резами,
сваливал трубки бересты воедино. Когда остановился, тяжело дыша и весь
покрытый красной пылью, Борис сказал тихо:
-- Пора, княже...
Владимир отшвырнул молот, пинками опрокинул кувшины, отступил от
черной горько пахнущей лужи. Помещение наполнилось густым тяжелым запахом.
Не глядя, нащупал на стене светильник, швырнул себе за спину и вслед
за Борисом выбежал из хранилища. Борис уже протянул ему руку, его силуэт
четко вырисовывался на звездном небе, когда внизу гулко бухнуло, земля
дрогнула, дернулась как норовистый конь. Снизу толкнуло жарким воздухом.
Борис опустил за ним ляду. Мгновение стояли, тяжело дыша, затем так
же молча разошлись в разные стороны. В эту ночь, как узнал Борис позже,
князь впервые за последние годы напился, валялся голый, рвал в
беспамятстве на себе волосы, кого-то клял, плакал, просил прощения.
Часть ЧЕТВЕРТАЯ
В лето 6495 пошел Владимир с войском на Корсунь,
вошел в город с дружиной своей и послал к царям
Василию и Константину сказать: "Вот взял уже ваш
город славный. Ежели не отдадите сестру свою за
меня, то сделаю и вашему городу то же, что и этому"
"Начальная Русская Летопись"
Глава 38
-- Что стряслось? -- встревожился Владимир.
Войдан долго мялся, отводил глаза, что совсем не было похоже на
прямодушного воеводу. Владимир сказал резко и раздраженно:
-- Ты не в Царьграде! Говори в лоб.
Войдан пожал плечами:
-- Бывает, что слово, как обухом... Княже, базилевсы все-таки
решились отдать Самуилу свою красавицу сестру...
Холодная рука ужаса стиснуло сердце Владимира:
-- Н... ну?
Войдан старался не смотреть на побледневшее с желтизной как у
мертвяка лицо князя, будто выкачали всю кровь. Тавр понимает так, а он,
Войдан, видел, как этот витязь, тогда еще мальчишка, смотрел на маленькую
принцессу.
Владимир даже осел, словно из него выдрали главные кости.
-- Ее,-- подтвердил Войдан несчастливо.-- Царьград не хочет с ним
ссориться... У болгар слишком велика армия. И стоит она на границах
империи.
Владимир вскрикнул:
-- А где войско Гатилы?
-- На южных кордонах,-- ответил Войдан понимающе.-- Что ты хочешь?
Владимир в растерянности поднялся, забегал по комнате. Пламя
светильников отбрасывало корявые хищные тени, те страшно изгибаясь,
перепрыгивали со стены на стену.
-- Не знаю... Но я не могу этого так оставить!
Голос Войдана был глубоко сочувствующим:
-- Эк тебя зацепило... Но, может, ты и прав. Для чего живем и воюем,
как не из-за любви женщин? Даже если говорим, что нам нужны богатства,
горы злата, то разве не для женщин? А эта Анна... из-за нее воевать стоит.
Владимир опомнился, постарался сделать голос сдержанным:
-- Я говорю не о войне. Так, маленький показ силы! Двинуть туда
войско, разорить пару городов, пожечь виноградники, а кто не успел убежать
и схорониться, тех на колья, распять на крестах, ежели христиане...
Войдан поднялся, а уже от двери сказал сочувствующе:
-- Я не думаю, что ее отдадут так сразу. В государственных делах
разве сразу что решается? Ее будут готовить к отъезду месяца три-четыре.
Приставят толмачей, чтобы язык болгарский выучила, обычаи, обряды...
Поедет не одна, целый двор слуг и служанок попрет... У тебя еще есть
время, княже! Правда, в обрез.
На этот раз Владимир, потребовал руки Анны для себя, а сам двинул
войска на империю. Царьградский двор, как доносили послы, оказался меж
двух огней. С северо-востока наступали войска Самуила, громили
немногочисленные пограничные войска, захватывали города, а с севера
двинулось огромное конное войско русов. И тоже с ходу сшибли пограничные
заслоны, захватывали города, жгли церкви и бросали в огонь священников, но
самое страшное было другое...
Ко двору донесли, что войско русов не останавливается для грабежа,
идет в направлении их Константинополя!
Василий, бледный от недосыпания, вызвал советников. Голос его дрожал:
-- Мы не можем отказать Самуилу! Мы уже пообещали...
-- Обещание можно взять обратно,-- осторожно сказал один из
советников,-- обещания вообще выполняются редко.
-- Да,-- согласился Василий,-- но это разъярит болгар еще пуще! Что
делать?
После многочасового обсуждения один из советников сказал измученно:
-- Я знаю одну молодую и очень красивую девку... Она обслуживает
гостей в портовом притоне. Прости меня, Величайший, но она похожа на твою
блистательную сестру. Не как две капли воды, но...
Василий кивнул угрюмо. Та девка могла быть в самом деле сестрой, его
отец бывал в разных местах и разных женщин греб на свое ложе.
-- Что ты советуешь?
-- Одним ударом двух зайцев! Нарядить эту девку, обучить как
держаться и отправить Самуилу! Там она будет греческой принцессой, женой
болгарского царя. Никто не заподозрит обмана.
Василий поинтересовался настороженно:
-- А девка сама не проговорится?
-- Как можно, Величайший! Для нее это смерть. Но она хитрая и
отважная, сама будет рада такому повороту.
Василий задумался. Наконец лицо чуть посветлело надеждой:
-- А Владимиру, который тоже требует руку Анны... скажем, что отдадим
только в случае, если повернет свои войска на Самуила! Ведь если он
готовится стать нашим родственником, то должен помогать нам, не так ли?
Владимир по договору, заключенному наспех, повернул русские войска на
Самуила. На этот раз не остался в Киеве, поехал во главе передового
отряда. Воеводы переглядывались, странное нетерпение и даже страх великого
князя бросались в глаза.
Пока пешее войско глотало пыль на летних дорогах, отборная конница
прошла горными дорогами, обрушилась в долине на ничего не подозревающие
войска болгар. Сражение длилось до темноты. Болгары дрались храбро, но
численное превосходство и внезапность нападения обеспечили победу.
Владимир велел не преследовать отступающих, а когда к нему привели
пленного воеводу болгар, сказал сочувствующе:
-- Перевязать раны, накормить. Ждать моего слова!
Рано утром его растолкал Тавр:
-- Княже... Важная весть из Царьграда.
Сон как ветром сдуло с Владимира. Он подхватился, глаза были дикие,
вытаращенные:
-- Что? Что стряслось?
-- Наш человек сообщил, что сестра базилевсов со своим двором
отправлена к своему жениху.
Владимир застыл, в голове возникла боль, а перед глазами почернело.
Как сквозь плотный занавес из шкур слышал голос боярина, но не понимал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг