трубе, а прямо посреди шатра на расстеленной шкуре лежала
молодая женщина. Соломон не поверил глазам, видя, как за одну
ночь Исфирь иссохла как скелет. Острые кости так натягивали
желтую кожу, что едва не прорывали. Глаза ввалились, она дышала
часто, с хрипами.
Рус сказал мертво:
- В ней вся моя жизнь. Но она умирает.
Соломон быстро взглянул на вождя. Лицо юного князя, разом
постаревшего, дергалось, в потемневших глазах стояли слезы.
Голос колебался, как тростинка на ветру.
- Что с ней?
- Боги всегда берут лучших, - прошептал Рус. - Но когда
она умрет... умру и я.
Соломон наклонился к больной. Сперва он чувствовал за
спиной грозного вождя варваров, видел свирепые взгляды волхвов,
затем осталось только лицо больной, ее дыхание, ее раскрытый
рот с распухшим языком, что едва помещается во рту, вздутые
железы на шее, налитые кровью белки...
Когда он разогнулся, в черепе ломило от стука бубна и
сиплого рева трубы. Мутные капли пота ползли по лицу, перед
глазами стояла серая пелена дыма. В груди першило и хрипело.
- Князь, - сказал он хрипло, - этой женщине...
возможно... еще можно помочь. Но не знаю, возьмешься ли ты...
Рус повел дланью, и стук бубна оборвался. Корнило повернул
к Соломону мокрое от пота лицо, в глазах был гнев, а волхв с
трубой так и застыл, переводя испуганный взор с одного на
другого. В гробовой тиши Рус проговорил медленно, в голосе
прозвучала глубокая, как бездны ада, скорбь:
- Как ты осмелился?.. Я ли не сказал тебе, что в ней вся
моя жизни?
- Сказал, - ответил Соломон и поклонился, - но если
надо поступиться большим, чем... жизнью?
- Говори, - потребовал Рус. - Я уже сделал такое
однажды, когда отнял ее у богов.
- Тогда вели вынести ее на свежий воздух, - сказал
Соломон торопливо, спеша договорить, пока его не ударили по
голове. - Еще надо принести холодной воды и отвара полыни...
Волхвы грозно заговорили. Рус сдвинул брови:
- Ты много знаешь, старик. И тебе многое позволено. Но ты
осмеливаешься порицать наших богов?
Соломон еще раз поклонился, чувствуя свое полное бессилие,
попятился к выходу.
- Прости, доблестный князь. Позволь мне уйти. Мои люди
уже запрягают коней.
Он был у выхода, когда могучая рука ухватила его за ворот
рубашки.
- Погоди! - Голос Руса был похож на рык разъяренного
льва. - Ты осмелился сказать, что ты мог бы противостоять
могучей и всесметающей со своего пути воле наших свирепых
богов?
Волхвы заговорили громче. Корнило вытащил из складок своей
белой одежды длинный узкий нож. Лезвие, однако, было из кремня.
Соломон узнал жертвенный нож, такими же точно ритуальными
ножами, освященными вековой традицией, когда еще не было в
помине ни железа, ни бронзы, ни даже меди, в его народе делают
обрезание.
- Нет-нет, что ты! Кто осмелится им перечить? Вон они
какие рогатые и могучие... Я сказал только, что боги, может
быть, лишь проверяют тебя. Готов ли ты бороться за эту женщину
до конца. Или отдашь ее с легкостью.
Рус прорычал:
- С легкостью? Да я весь мир готов... Да я... Да все...
Да... Если вылечишь ее, то на свете не будет ничего, что я не
мог бы тебе отдать в уплату. Ты понял?
Разъяренный, он все же увидел, как Корнило с младшим
волхвом обменялись встревоженными взглядами. Но разве не они
сказали, что боги решили взять его жену к себе на небеса? И
ничто на свете уже не изменит их волю?
А Соломон торопливо шагнул к ложу больной. Здесь он
чувствовал себя в большей безопасности, ибо сразу спасительно
начинал тревожиться, как лечить правильно, что успеть делать, и
тогда забывал про занесенные над головой топоры.
Глава 53
Корнило был в ярости. Рус выставил у шатра стражу,
пропускали только Соломона и мальчишку, что носил ему снадобья.
Когда Корнило явился с котелком горящей смолы, у шатра его
встретили острия копий.
- Князь велел пока не мешать!
На лицах воинов Корнило видел сочувствие. Все-таки свой
волхв знает лучше, чем чужак. К тому же тот и вовсе враг, а
всяк знает, что лучше от руки друга принять смерть, чем от
чужака спасение.
Рус сидел поблизости у костра, зябко ежился. Всегда
огромный и пышущий здоровьем, сейчас он сжался, постарел,
смотрит в огонь затравленно, будто там видит свою жуткую и
позорную смерть. На бритой голове добавилось два шрама, еще
покрытых запекшейся коркой крови.
На звук шагов волхва даже не повел головой. Корнила
поразило униженное, как у побитой собаки, выражение лица, еще
вчера свирепое и лютое. Не двигаясь, молодой князь сказал
безжизненным голосом:
- Почему я не могу взять ее болезнь? Хотя бы частицу...
Корнило бросил свирепо:
- Да потому, что она не отдает сама!
Он вздрогнул:
- Думаешь...
Корнило прервал задушенным от ярости голосом:
- Ты хоть знаешь, что творишь?
Рус опустил красные набрякшие веки.
- Ты о чем?
- О чужаке!
- Он... лечит хуже тебя?
- Рус, ты не понимаешь... Ты ослеплен красотой этой
женщины... но свершаешь святотатство не меньше, чем твоя
сестра, что горевала по врагу и не радовалась победе своих! Ты
позволил не просто чужому лекарю, а чужому волхву лечить,
призывая своих богов!.. А это значит, попирая наших.
Рус зябко повел плечами. Голос его дрогнул:
- Я хочу, чтобы она жила.
Корнило почти прорычал:
- Любой ценой?
- Ну... я готов отдать свою кровь, свою жизнь, всего
себя...
Корнило воздел к небу руки:
- Князь, одумайся! Ты прогневал чужих богов, когда
похитил эту женщину из их рук, и это тебе сошло. Мы вовремя
убрались из чужих земель, а здесь тем богам власти нет...
Рус качнул головой:
- Я помню, ты поддержал меня. Спасибо.
- Тогда поддержал, ибо то были чужие боги! Но сейчас
противишься своим. Ты это понимаешь?
Он сел на бревно напротив, требовательно заглядывал в
глаза князя. Рус, измученный и выжатый, покачал головой. Голос
его был как шорох умирающего ветра:
- Я ничего не понимаю... Я только хочу, чтобы она меня не
покидала.
- А если ее хотят взять боги?
- Не отдам, - прошептал Рус. Корнилу почудилось, что он
ослышался вовсе:
- Богам?
- Никому. И если надо... позову любых демонов, чтобы
помогли удержать ее здесь, со мной.
- Жизнь коротка, - напомнил волхв зловеще.
- Потому и цепляюсь, - прошептал Рус. - Кто знает, куда
боги забросят меня потом? Ее конечно же в царство любви и
света, а у меня только и возможности быть с нею здесь, на
земле...
Корнило хмурил брови. Гнев не остыл, копился в груди,
питая слова силой и горечью:
- Это говорит князь? Отец народа? Который обязан зреть на
поколения вперед?.. Да ты знаешь, чему обязано племя скифов
силой и мощью? Как раз тому, что мы, волхвы, не вмешиваемся в
пожелания богов, кому жить, кому умереть. Наши дети, рождаясь,
голыми бегают и летом по траве, и зимой по снегу. Мы купаемся в
прорубях, мы можем скакать, меняя коней, неделями без сна и
еды! Наш воин стоит пятерых иудеев по силе, десятерых по
ярости, а уж по выживаемости... И все потому, что больные и
слабые у нас мрут еще при рождении. Мало кто доживает до
отрочества, ибо детей испытываем тяжко, в мужчины перейти
непросто... Ибо только самые сильные и здоровые имеют священное
право брюхатить женщин! Потому могучий воин может брать столько
жен, сколько сможет... Сколько прокормит и обрюхатит! А менее
сильный остается без потомства. Ему хоть и обидно, но понимает,
что для племени важно, чтобы его долю в бабах взял сильный,
здоровый и яростный. Разумеешь замысел богов?
Он видел, что от Руса слова отскакивают как мелкие камешки
от высокой стены. После паузы Рус проговорил тихо:
- Разумею.
- Значит... - начал Корнило, он чуть воспрянул, больно
уж подавленным звучал голос юного князя, но Рус опустил голову,
помолчал, а когда заговорил, даже в подавленном голосе звучала
нотка безумия, что делает человека либо равным богам, либо
приводит его к быстрой гибели:
- Все равно я хочу ее спасти.
- Но ты разумеешь... разумеешь ли, что пускаешь слабый
росток на поле могучих колосьев?
Рус прошептал с мукой:
- Да. Но я не могу без нее.
Корнило развел руками. Ум с сердцем не в ладу, а сердце у
князя, судя по всему, побеждает. Будто глупый отрок сидит у
костра, не могучий князь. Вон иудеи каждого больного пестуют,
как сами же признаются, вот и допестовались: половина племени
ежели не совсем больные, то слабые, топор себе на ноги роняют,
горшок каши от печи вдвоем несут!
Прощаясь, он сказал жестко:
- И все же боги поступят, как лучше для рода нашего!
- Не отдам, - прошептал Рус.
Голова его склонялась все ниже. Волхв поспешно отвернулся,
вдруг да узрит мужские слезы, нехорошо.
На третьи сутки врачевания Соломона жар у Ис спал. Только
что весь вечер сгорала в огне, красная и бормочущая нечто на
своем языке, потом начала обливаться потом, на ней меняли одну
одежку за другой, Соломон велел укрывать потеплее, сам
подтыкивал шкуры с боков, не дай бог где просквозит, сверху
навалили теплых шкур, а Буська постоянно подавал ей горьковатое
питье. К утру она уже лежала бледная как смерть и холодная как
лягушка.
Ее укрывали, в костре разогревали крупные камни, укутывали
в тряпки и подкладывали в постель. Ис дрожала, но впервые ее
глаза прояснились, когда увидела осунувшегося Руса.
- Мой князь... мой сокол ясный...
- Ис, - выговорил он с трудом, - все позади. Ты не
умрешь... Ты просто должна жить.
Он не договорил, но она все поняла. Она должна уйти вместе
с иудеями.
- Как ты сумел... меня... спасти?
Слова давались ей еще с трудом. Рус кивнул на молчавшего
Соломона:
- Его благодари.
Ее глаза медленно повернулись в сторону престарелого ребе.
Соломон взял ее за тонкую кисть руки, прислушался:
- Ты еще слаба, но болезнь миновала. Тебе надо хорошо
есть... сперва понемногу, пей побольше, ты вся иссохла. И -
счастья тебе, сестра.
Он попятился к выходу. Ис спросила с удивлением:
- Почему уходишь так поспешно?
Он развел руками:
- Я и так уже опаздываю уехать с первым обозом. Первые
телеги уже загрузили.
Рус подошел, обнял. Голос князя дрожал:
- Я знаю, что продал душу Чернобогу. Я знаю, что не увижу
теперь вирия, а гореть мне в огне. Я знаю, что повредил и
племени, допустив на здоровое поле больной... нет, просто
слабый росток. Но все же я благодарен тебе! Возьми из моего
племени все, что хочешь. Я никогда не забуду услуги, которую ты
сделал для меня.
Моряна приблизилась так неслышно, что Ламех подпрыгнул от
неожиданности:
- Тьфу!.. Подкрадываешься как кошка!
Моряна лишь слабо улыбнулась, у Ламеха даже ругань звучит
похвалой. Ну как она, весящая как добрый конь, могла
подкрасться неслышно? Такая кошечка в зубах корову утащит. Но
все равно приятно.
- Уезжаешь? - сказала она сердито. - Почему никто не
помогает тебе собирать вещи?
Он растерянно развел руками, ответил невпопад:
- Что поделаешь. Жизнь как река, течет сама по себе, нас
не спрашивает, куда свернуть...
Моряна молча взяла мешок, с легкостью швырнула через двор
в телегу. Там пытались поймать, обманутые обманчивой легкостью,
с которой Моряна взмахнула рукой, но мешок сбил с ног сразу
двоих, один иудей вовсе выпал из телеги. Послышался жалобный
вопль.
Ламех всплеснул руками. Моряна не повела и бровью:
- То реки. А люди поворачивают даже звезды.
- Звезды?
- Да. Если сильные духом. А вот ты сильный... только
молчишь.
Ламех растерялся:
- Я? Сильный?.. А почему молчу?
- С сильных больше спрос, - объяснила Моряна
безжалостно. - А ты хочешь, чтобы за тебя решали другие.
Уходишь, потому что так сказали. А в пути заболеешь,
замерзнешь, тебя конь лягнет или бык затопчет, корова забодает,
с телеги упадешь под колеса... Сам бы ты решился остаться. Хотя
бы на зиму! А весной я бы сама тебе помогла догнать твое племя.
Последние слова она договорила торопливо, сбивчиво, но у
Ламеха из ослабевших пальцев выпал тяжелый ларец, глухо стукнул
по ноге. Ламех взвыл, но глазами держал лицо Моряны.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг