почему.
- Я не знаю, - прошептала она, не в силах оторвать
зачарованного взгляда от его великолепного мужского тела,
сплошь составленного из красивых мышц, мускулов, и все это
великолепие обтянуто тонкой загорелой кожей, - но догадываюсь.
- Почему?
- Ваши обычаи жить красиво и умирать красиво...
- Не мое дело судить обычаи, - добавил он беспечно. -
Но мне так нравится.
Она вспискнула, смятая в его ладонях как стебель травы,
горячие словно угли губы обожгли щеки, нос, губы, а через
мгновение он выпустил уже ослабевшую и почти бездыханную, у
выхода блеснуло ослепительное солнце, он исчез, а в шатре снова
потемнело, только остался слабый запах здоровой мужской плоти.
Глава 48
Она закусила губу, пережидая острую боль в груди. Все
тело, только что горячее, как будто вынырнувшее из кипящего
молока, сейчас словно окунулось в прорубь. Сердце билось все
медленнее, слабее, жизнь начала вытекать из тела, как из
пробитого каленой стрелой бурдюка с вином.
Не сейчас, сказала она себе с усилием. Я уже часть этого
народа. Я должна держаться... до конца.
Она заставила себя подняться, тяжелые ноги кое-как донесли
до полога. Пальцы ухватились за край полотна, некоторое время
отдыхала, а когда сумела откинуть полог, дыхание вырвалось из
груди как от удара. Сердце дрогнуло снова, теперь - от
невольного восторга.
Скифы спускались по легкому склону, и она охватила всю
сотню одним взглядом. Несмотря на холодное утро, все, как один,
идут обнаженные до пояса, одинаковые в своей мощи, рослые и
могучие. Почти все с топорами, но она видела и дубины, палицы,
секиры. На широких поясах блестят отполированными рукоятями
длинные широкие ножи.
Они шли нестройной толпой, веселые, толкались, подставляли
друг другу ножку, звучно шлепали широкими ладонями по
необъятным спинам, крепким как скалы, обтянутые огрубевшей за
время скитаний кожей. Их зубы блестели на солнце, белые как
первый снег, по-волчьи острые, чистые и здоровые, а синие глаза
смеялись в предвкушении грозного веселья мужчин.
Завидев своего молодого князя, дружно вскрикнули, земля
дрогнула, а птицы в небе закричали в страхе и заметались, теряя
перья.
Она спросила дрожащим голоском:
- Они... такие же сумасшедшие?
Рус оглянулся с удивлением, что-то прочел в ее глазах,
раскатисто засмеялся:
- Такие!
- Но даже легкий доспех сохранил бы многим жизни! Ты
должен им велеть...
Рус с удовольствием следил за приближающимися героями.
Сказал со странной ноткой:
- Жизнь дороже, когда вот так... Чувствуешь ярче, любишь,
ненавидишь, живешь. Сбереженная ценой бесчестья жизнь...
Она прервала зло, едва не срываясь на крик:
- Какое бесчестье - надеть доспехи?
- Нет бесчестья, - согласился он. - Но в этом я не могу
приказывать людям. Когда-то боги одному из моих прародителей
предложили на выбор: либо долгая жизнь в тиши и безвестности,
либо короткая, но со славой. Ты понимаешь, какую он выбрал. И
если боги такое же предлагали иудеям, то те наверняка выбрали
другое. Мы настолько разные, что нашим народам будет тесно,
даже если останемся единственными на всем необъятном белом
свете!
Она задушенно охнула, когда его руки снова сжали ее плечи,
ударилась о твердую грудь, горячие губы, запах его кожи, и вот
она уже смотрит в его могучую спину, земля подрагивает под
шагами тяжелых скифов, а он уходит, его обнимают, и вот уже он
впереди, молодой и грозный, как языческий бог карающего солнца.
Лютая боль, что последние дни терзала грудь, стала такой
острой, что в глазах потемнело. Только не упасть, напомнила она
себе. Пусть не видят, что ей плохо.
Она нашла силы вскинуть руку в прощании, потом вернулась в
шатер. Ложе поплыло навстречу. Она упала рядом, полежала,
борясь с болью. Рус знает, что ее не будет среди зрителей. Она
не сможет видеть, как падают убитые, потому что ее народ сейчас
по обе стороны столба. И каждый разящий удар меча - это удар в
ее сердце.
Навстречу шагающим скифам страшно и неотвратимо наползала
багрово-сизая туча. Края хищно загибались, из нее бог воинов
Перун метал в землю золотой огонь, а искры воспламеняли
деревья, и без того желтые, оранжевые, красные, иные уже почти
голые, сбросившие листву под ноги.
Корнило, что пока шел рядом с Русом, начал поглядывать
тревожно. Пробормотал:
- Туча навстречу... Если бы следом за нами - другое
дело... Но если навстречу, да еще такая...
Сердце Руса колотилось радостно и мощно. Трусливый волхв
не умеет истолковывать знаки, посылаемые богами, но если их
умел истолковывать Чех, старший сын Пана, то умеет и Рус, такой
же князь и такой же вождь!
- Если бы в спину, - фыркнул он пренебрежительно, - то
как бы мы узрели? А так боги посылают нам добрый знак. Чтобы
видели, сколько чужой крови прольем, сколько трупов врага
бросим под ноги - вон целые горы!
Корнило умолк, озадаченный. В глазах появилось сомнение, а
на Руса поглядывал с почтительным уважением. А Рус ступал
уверенный, растерявший все сомнения, тело вздрагивало в
радостном нетерпении.
- Где Бугай? - спросил он. - Или он ползет на
четвереньках в заднем ряду?
Дружно ржали, а Ерш крикнул знающее:
- Там же, где и Моряна!
- Где? - не понял Рус.
- В веси, вестимо, - ответил Ерш чересчур печальным
голосом. - Мол, шатров у них нет, а у костра уже бока болят
спать. Ну, не совсем бока, скорее - коленки...
Кто-то вскрикнул задорно:
- Коленки?
- Ну да. У Бугая. А у Моряны - ягодицы. Кто знает,
почему мы к горячей печке становимся передом, чтобы погреться,
а бабы - задом?
Снова заржали, Рус ощутил, что и сам поневоле
прислушивается с интересом.
- Ну-ну, - подталкивали Ерша.
- Наши прародители, которые первые люди на свете, в
первый раз паровались по весне, холодно было! Баба задницу
застудила, доныне они все ее отогревают, а мужик... знамо дело,
коленки да локти.
- Ха-ха-ха!
- Го-го-го!
- Потому Бугай, - продолжал Ерш очень серьезно, - и
ночует уже пятые сутки в иудейской хате. Чтобы... да-да...
локти да колени не застудить вовсе. Сейчас уже холодает!
Снова ржали, Рус оглянулся, из крайней хаты со сгоревшей
крышей поспешно выскочил полуголый муж, по-медвежьи шустро
метнулся к бочке с водой. Из полуразрушенного сарая маленькая
женщина, почти ребенок, бегом вывела уже оседланного коня.
- А Моряна? - спросил он, уже догадываясь о ее задержке.
Ерш с очень серьезным видом развел руками:
- Бережет ягодицы...
Твердая Рука хохотнул:
- Ну да, ее ягодицы и копьем не проткнешь. Твердые как
валуны. Я когда-то, признаюсь перед боем, рискнул щипнуть,
когда она проходила мимо. Пьяный был... Ну и что, потом
отлежался, зато могу сказать, какие они на ощупь! В ухе
позвенело день-два и перестало, зато я единственный, кто знает,
что у нее там твердо, как будто тесали из гранита, и горячо,
как в кузнечном горне!
Ржали так, что заглушали тяжелый топот. Рус оглядывался,
Бугай уже вскочил на коня, женщина бежала следом, простирая
руки. Похоже, что-то кричала, Рус видел ее разинутый рот.
Наконец Бугай остановил коня, Рус почти видел злость и
раздражение на его широком лице. Протянул руку, Рус ожидал, что
ударит или отшвырнет назойливую маленькую иудейку, но она вдруг
оказалась в его широкой ладони как пирог на деревянной лопате,
Бугай зашвырнул ее себе за спину, и конь тут же пошел быстрой
иноходью.
Бугай догнал их, когда они уже подходили к расчерченному
квадрату поля. По правой стороне толпились самые нетерпеливые,
а остальная толпа, что сопровождала отряд, бросилась занимать
места поближе к черте с белыми камнями.
Дружинники весело орали Бугаю, свистели. Он недвижимо и
угрюмо восседал на своем огромном как гора коне, на его широком
лице только Рус заметил тень смущения. Сзади, крепко держась за
его широкий пояс, сидела крохотная женщина с темными как ночь
волосами. Чем-то напоминала Ис, только на полголовы меньше,
тоньше. Они, как слышал Рус по веселым разговорам, вдвоем с
Бугаем отыскали в соседней веси двух сестер этой
иудейки-маломерки, теперь то ли ищут еще кого-то, то ли
странным образом сцепились краешками душ, никак не могут
разъединиться.
Рус смотрел изумленно на Бугая, всегда диковатый великан
чист и ухожен, впервые от него не прет за версту потом, как от
старого коня, даже одет в чистую рубашку. Длинный клок золотых
с проседью волос красиво заброшен за ухо, в мочке блестит
серьга, которой раньше не было.
Маленькая женщина без страха обхватила его тонкими как
плети лозы руками, а так как Бугай широк, то прижиматься ей
пришлось к его спине всем телом и даже щекой.
Странная мысль пришла Русу. Даже не в голову, а в сердце.
Там защемило, откликаясь.
- Бугай, - сказал он негромко, - только тебя в поединке
не будет.
Бугай не успел ни удивиться, ни обидеться, его мысли
всегда двигались со скоростью мельничных жерновов, но Рус
видел, как встрепенулась женщина, с какой отчаянной надеждой
посмотрела на него, как заискрились черные глаза на исхудавшем
личике.
- Чего? - прогудел Бугай недоумевающе.
- Ты остался последним из моей родни, - ответил Рус с
усилием, но постепенно ощутил, что говорит, возможно, как раз
нужное. - Ты да Заринка... Но она девчонка. Ты же силен и
могуч. Тебя любят. Если со мной что станется... тебе вести
племя.
Бугай ахнул:
- Ты что? Как это вести? Разве не сотрем здесь все в пыль
и не заберем земли?
- Бугай, - сказал Рус настойчиво. - Мне выпало быть
вождем. Я должен смотреть вперед. И должен предусматривать все.
Вдруг иудеи каким-то чудом, колдовством или нечестными приемами
выиграют бой? Народ-то подлый, сам видишь. Но слово дано, мы
вынуждены будем уйти. Мы-то честные! Но меня уже не будет.
Кто-то должен повести остатки нашего народа. Тебе выпадет это
трудное дело! Или боишься труда? Предпочел бы красиво погибнуть
с мечом в руке?
По лицу Бугая было видно, что он так и предпочел бы, но
уже женщина торопливо и взахлеб что-то лопотала ему прямо в
ухо, а когда он морщился и пытался высвободиться, хватала
обеими тонкими как хворостинки ручками его огромную, как валун,
голову, поворачивала к себе ухом и лопотала, убеждала,
верещала, как белка, у которой среди зимы выгребают все орехи
из дупла, и ей остается только с горя сунуть мордочку в
рогульку дерева и повиснуть...
Рус кивнул ей одобрительно, Бугай отпихивался локтем, а
Рус переступил черту, отделяющую боевое поле от зрителей. Душу
стиснули непонятная горечь и едкая печаль.
С той стороны поля шел, тяжело опираясь на посох, Соломон.
Был он в своей всегдашней черной шляпе, в черной одежде, и как
никогда походил на ворона, разве что прилетевшего на поле брани
слишком рано.
Солнце светило ему в спину, Рус видел только темный
силуэт, а по краям искрилось оранжевое пламя, словно чужой
волхв уже горел в преисподней.
Рус вышел навстречу, замедлил шаг, чтобы встретиться как
раз посреди квадрата. Там, обозначая середку поля, торчал
крепко вбитый в землю кол. Даже не кол, тот в горячке боя могут
нечаянно вывернуть, а настоящий столб, любовно затесанный
кверху так, что можно уколоться. Соломон дышал тяжело, его
шатало, и Рус не удержался от упрека:
- Не мог на тележке? Или кобыла сдохла?
Соломон взглянул в упор красными глазами, где сосудики
полопались почти все:
- Жива. Мне не дали в тележке... Сказали, что скифы
взбесятся.
- С чего бы? - не понял Рус.
- Скажут, оскорбление. Поле только для людей, здесь
прольется кровь.
Рус отмахнулся:
- Дурачье. Конь - тоже человек. Где ваши люди? Мы
готовы.
Соломон с трудом оглянулся:
- Сейчас-сейчас выйдут. Там срочно меняют людей.
Военачальник погиб... ну, когда его дочь убежала с одним из
твоих отважных воинов. Там все переставляют... Я пришел, чтобы
подтвердить, что все условия клянемся соблюдать. А у вас...
ничего не изменилось?
Рус сказал громко:
- Мы бьемся за эти земли. Они достанутся победителю. Для
этого надо лишь голову врага насадить на этот кол. Сражаемся
сто на сто человек... моих можешь пересчитать прямо сейчас.
Тот, кто переступит черту из этого поля, - считается убитым.
Если же из зрителей прибежит на помощь хоть один иудей - то
иудеи теряют эти земли сразу. Еще до окончания боя... Если же
кто-то из моих людей не вытерпит за чертой и бросится в бой -
мы сегодня же садимся на коней и уезжаем дальше на север.
За чертой поля закричали, в воздух поднялся лес рук. У
многих в кулаках блестели мечи, топоры, ножи.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг