франков и готов! Так что сами римляне не гибнут в постоянных боях,
кто им мешает плодиться?
- Не знаю, - ответил Громыхало.
Фарамунд вздрогнул, не сразу сообразил, что рассуждает вслух,
как дикий лесной человек, что привык в лесной глуши разговаривать
сам с собой.
- Ничего не знаю. Этого никто не может понять... Может быть,
это и есть самая великая тайна на свете? Какой-то народ по воле
богов начинает расти, покорять соседей, взбирается на вершину
могущества, правит миром... А потом все рушится разом! Нет, не
всегда разом. Рим до-о-о-олго набирал мощь... Войны, завоевания,
войны... Он тысячу лет покорял мир. А потом еще тысячу правил. Так
что и сгинет не в один день. Но сгинет.
- Почему? - спросил Фарамунд настойчиво. - Почему?
Громыхало напыжился, рекс выглядит угнетенным, непонимающим.
- Такова воля богов, - изрек он многозначительно. - Даже не
воля, а...
- А что?
- Закон, - бухнул Громыхало еще значительнее. - Закон, который
боги установили... и теперь даже сами не могут изменить. Всегда так
было, всегда так будет. Народы рождались, росли, матерели, старели,
мерли... Одни быстро, как комары... другие долго. Но все мерло. И
все начиналось сначала.
Фарамунд простонал сквозь крепко сжатые челюсти. Щека
дергалась, словно внезапно заболели зубы.
- Так неправильно, - прошептал он. - Неправильно!
- Неправильно, - согласился Громыхало. - Хотя, почему?.. Боги
знают, что... ха-ха!.. человеку делать.
- Неправильно, - повторил Фарамунд.
Громыхало с удивлением заметил, как лицо рекса потвердело, а
взгляд стал злым и острым.
- Ты чего? - спросил он с удивлением. - Против воли богов?
Фарамунд покачал головой.
- Воля богов... Боги тоже рождают и умирают. С ними умирают и
придуманные ими законы. Сейчас из Рима по племенам Европы разбрелись
проповедники новой веры. Кто знает, может быть, удастся разорвать
этот круг?
Лес тянулся огромный, дикий, темный. Некогда прорубленная
дорога превратилась в звериную тропу, да и ту теснили деревья.
Говорят, когда-то здесь были золотые рудники, но римляне выбрали
последние крупицы золота еще несколько веков назад. Больше золота на
севере Европы не осталось, и римляне сразу утратили интерес к этой
земле.
Когда руды не осталось, местным жителям пришлось охотиться, но
кто-то предпочел охотиться на тех, кто охотится на дичь. Но и сами
охотники умели охотиться не только на четвероногую дичь... Через
сотню лет из этого леса вышли дикие люди, что почти не отличались от
зверей, и разорили первое поселение в долине. Так впервые мир
соприкоснулся с франками.
В этом лесу, по слухам, чуть ли не на каждом дереве сидят
дриады, по вершинам днем порхают эльфы, а темными беззвездными
ночами между деревьями неслышно скользят маленькие коренастые
фигурки с большими кирками через плечо. Они все еще добывают золото
и драгоценные камни, и лесорубы ночами у костров шепотом
рассказывали о несметных богатствах, что хранятся в подземных
пещерах.
Но из глубин леса все выплескиваются и выплескиваются новые
лесные люди. И все - на юг!
Унгардлик еще в первый же день выслал вперед сотню всадников.
Они исчезли, как в воду канули. Громыхало заревел веселую песню про
лесника и сумасшедшую эльфиню с тоненькими крылышками. Сотню
захватить невозможно: в движении постоянно высылает во все стороны
десятки, а те вдобавок отпочковывают по два-три всадника, что
немедленно подадут сигнал при первых же признаках опасности. Это не
трусость, их задача - не сражаться, не искать славы в поединках, а
вовремя предупредить. Если не вернулись, значит - дорога
свободная...
За сутки до Римбурга на дороге показались два скачущих
навстречу всадника. Вскоре Фарамунд рассмотрел грузного Тревора, а
рядом на белом жеребце восседал прямой, как свеча, красивый всадник
в сверкающих доспехах. Редьярд выглядел напряженным, но при виде
Фарамунда его замороженные губы слегка раздвинулись в улыбке.
Тревор раскинул руки,
- Фарамунд!.. Фарамунд!.. Дай я тебя обниму!.. О тебе сейчас
только и говорят!.. Все окрестные конты прислали к нам заверения в
покорности и преданности. Под твоими ногами гремит земля и качается
небо!..
Фарамунд дал себя обнять, но в груди стало холодно. Даже горло
перехватило, он молча похлопал старого воина по спине, отстранился.
Редьярд смотрел осуждающе, в глазах был холод.
Тревор все еще держал Фарамунда за плечо. Конь под ним
беспокойно переступал с ноги на ногу. Щеки Тревора раздувались, как
у веселого хомяка, только голос стал менее грохочущим:
- Рекс!.. Я вижу, ты и сейчас помнишь о Лютеции?..
Фарамунд протолкнул сквозь перехваченное судорогой горло:
- А как же иначе? Она была твоей племянницей...
- У меня есть еще одна племянница, - возразил Тревор. - Твоя
супруга, кстати.
- Хорошо, - ответил Фарамунд, - что хоть не назвал женой.
Он заметил, что Редьярд посматривает на него украдкой. Этот
блистающий воин всегда держался отстранено, пренебрегал им как
простолюдином, так и рексом. Даже когда он вошел в нынешнюю мощь,
когда окрестные конты сами льстиво склонили головы, страшась
близости такого соседа, Редьярд держался в стороне, ни разу не
назвал его рексом.
Но сейчас Фарамунд видел, как Редьярд мучительно ищет и не
находит повода, чтобы заговорить. Кони неслись галопом, совсем редко
переходили на рысь, Фарамунд с наслаждением подставлял лицо
встречному ветру. Земля грохотала под копытами, этот стук будоражил
кровь и странным ритмом отдавался в черепе.
- Фарамунд!
Редьярд скакал на своем красавце жеребце рядом. Конская грива
развевалась по ветру, Редьярд угрюмо смотрел на Фарамунда, лицо
стало бледным, а красивые выразительные глаза запали, словно после
долгого поста.
- Фарамунд! - повторил он. Видно было, как он сделал усилие,
затем выдавил: - Рекс!.. Конунг! Я впервые называю тебя конунгом,
но, в самом деле, ты... твое племя... ты уже больше, чем конунг. Ты
собрал такое войско, что в состоянии поглотить всю Галлию. Может
быть, тебе даже удастся нанести последний удар Риму... Но ты
понимаешь, что это означает?.. Мы, франки, ввергаем культурный мир в
эпоху хаоса, мрака, невежества...
Фарамунд смолчал, щурился от встречного ветра. Слова
"культурный мир" ничего ему не говорят, но вот то, что римляне
должны уйти, исчезнуть, это понятно даже деревьям в лесу. Там гниль
всегда уступает место сильным молодым дубкам. Вернее, не уступает, а
молодые дубки теснят сами.
- Нам нужны новые земли, - сообщил он. - А с севера нас теснят.
- Но не так... - простонал Редьярд. - Не так!
- А как?
Редьярд выровнял коня, чтобы несся с конем Фарамунда ноздря в
ноздрю, вскрикнул:
- Раньше не было такой жестокости!.. Раньше культурные нации
дрались... с менее культурными! И всегда побеждали! Цивилизованные
эллины много веков воевали с цивилизованными персами, цивилизованные
македонцы разгромили цивилизованную Мидию, еще более цивилизованный
Рим покорил и Персию, и Македонию, и Египет, и Элладу!.. И с тех пор
правил миром. Не Рим, а цивилизация правила миром! Но впервые...
впервые!.. из темных отвратительных лесов и вонючих болот вышла
самая настоящая дикость, что тупо уничтожает всю культуру!.. Я
видел, как наши франки убивали ученых, юристов, поэтов... Для них
это самые бесполезные люди!..
Фарамунд вспомнил, как его самого передернуло от вида своих
соратников, когда тупо и остервенело разбивали молотами мраморные
статуи в захваченном римском городке, едва не бросился
останавливать, когда вытаскивали из библиотеки корзины с книгами и
засыпали ими огромную яму на дороге...
Но в то же время в словах красавца-франка... вернее, как бы за
словами, чувствовалась и некая огромная, как гора, неправда.
Не находя слов, он стегнул коня, что делал крайне редко, тот
оскорблено взвизгнул, их бросило навстречу рвущему глаза и губы уже
не ветру, а урагану.
Некоторое время несся в одиночестве, потом его догнал весь
отряд. Там разговор шел о делах в Римбурге, Тревор с хохотом
пересказывал Громыхало и Вехульду сплетни, как дворовые, так и
соседские. Редьярд ехал мрачный, лицо вытянулось. Фарамунду на миг
стало жаль удивительного человека, что страдает не за свою долю
добычи, а за чужие и непонятные народы.
- Нас теснят, - сказал он ему, словно стараясь загладить
грубость. - Теснят еще более дикие народы! Звери из степи, что прямо
на конях рождаются, едят, испражняются, спят! Которые едят не только
пленников, но и своих...
Редьярд тут же воскликнул с жаром:
- Надо встать на сторону Рима! И вместе с ним отразить натиск
тех дикарей! Заодно и сами... окультуримся...
Фарамунд покачал головой:
- Я знаю немного, но даже мне уже ведомо, что многие могучие
племена вставали на защиту Рима. Их называют федератами, верно?
- Верно, - сказал с надеждой Редьярд. - Они поняли...
- Не знаю, - прорычал Фарамунд, - поняли правильно ли...
- А что не так?
- Где эти могучие племена? Как только встают на защиту Рима,
тут же становятся мелкими и жалкими. Почему у них пропадает воинская
доблесть, как только начинают помогать могучему Риму? Почему наши
народы, не умеющие так красиво шагать в ногу и разом бросать
дротики, теснят, бьют, уничтожают, захватывают их земли, насилуют их
женщин, врываются в их дома?
Лицо Редьярда покрылось красными пятнами. Он тяжело дышал, в
глазах сверкнула ненависть. Фарамунд понял, что красавец убил бы его
тут же, если бы это помогло остановить натиск на Рим.
- На все то, - выдавил Редьярд наконец, - на все то... воля
Божья!
Фарамунд расхохотался, снова хлестнул коня. За ним с грохотом
понесся Громыхало. Старому воину быстро наскучили рассказы о том,
кто кого во дворе нагнул, кто у кого ложку украл. Фарамунду
показалось, что Громыхало чуточку стыдно за Тревора, который
рассказывал с удовольствием, жил в том мире, уйдя из этого,
свободного, чистого и погрузившись с головой в кухонный.
К удивлению Фарамунда Редьярд все же решился догнать, поехал
рядом, решительный и напряженный, как тетива на луке. Похоже, у него
это копилось давно, а выплеснуть решился только что.
- Если нас теснят, - заговорил Редьярд, - если заставляют
рушить мир, то мы должны стать этим Римом сами! Взять от него все,
скопировать... пусть пока слепо, а потом мы и сами станем
римлянами... даже если останемся франками!
- Но стать вторым Римом... - спросил Фарамунд, - значит,
когда-то и нас так же?..
Тревор прислушивался с неудовольствием, слишком умные
разговоры, широко раскинул руки, словно собираясь обнять весь свет:
- Но это закон! Даже я знаю. Закон природы или закон Божий, как
теперь говорят все чаще, но от этого никуда не деться!
- Почему?
- Да потому, что... - ответил Тревор.
А Редьярд сказал горячо:
- Нельзя, нельзя рушить мир! А сейчас творится такое... такое,
что мир может рухнуть! Это мы, полудикие франки, потрясены мощью и
величием Рима, необъятной империи, что тысячу лет правит миром, но
культурные люди на то и культурные, что знают: до Рима было
бесчисленное количество таких же империй!.. Была Персидская, была
Македонская, были Египетская, были империи хеттов, мидийцев,
ассирийцев... И всегда все заканчивалось одинаково. Империи
рождались, росли, достигали зрелости, умирали. А на их руинах
возникали новые...
Фарамунд сказал со злостью:
- Это я уже недавно слышал. Но на их руинах возникали такие же!
Редьярд взглянул с таким удивлением, словно конунг усомнился в
существовании коня, на котором сидит.
- Конечно. А как иначе?
Фарамунд стукнул кулаком по седлу:
- А я хочу - иначе!..
Редьярд сказал уже спокойнее, хотя и с прежним огнем в глазах:
- Хотеть - это одно, а вот реальность...
Желваки вздулись под кожей, глаза Фарамунд вперились в линию
горизонта с такой силой, что в том месте показалось пылевое облачко.
- Не знаю, - ответил он зло. - Но из моего хотения что-нибудь
да выйдет!
Эта весна и лето для Брунгильды Белозубой тянулись, как
никогда, мучительно долго. Она получила все, о чем мечтала: даже не
бург, а свой город, в котором быстро росли мастерские кожевников,
оружейников, виноделов, в пекарне день и ночь полыхал огонь, хлеб
пекли вкусный, с румяной коркой, как она любила с детства, а
мастерицы шили ей платья, какие только она желала.
Фарамунд отбыл, оставив Римбург в ее полное владение. Тревор
подмигивал: как она сумела окрутить свирепого конунга, заставила
выполнять свою волю, на что она надменно улыбалась, но в груди росла
злость. Это не она заставила могучего воителя выполнять свою волю, а
он продемонстрировал полнейшее равнодушие к богатствам и землям,
бросив ей такой огромный кусок!
Бросил и пошел дальше. Навстречу славе, навстречу почестям и
ликующим крикам влюбленного в него войска. Навстречу захватам, когда
пылают города, когда врываются во дворцы, убивают мужчин, а рыдающих
женщин распалено насилуют прямо на трупах их мужей. А самых знатных
привязывают на постелях, чтобы всякий франк мог насладиться сладкой
плотью нежных патрицианок...
Слухи доходили редкие, с большими перерывами. Дважды, правда,
сообщали, что Фарамунд разбит, а сам он пал в сражении. В Римбурге
повисало тревожное ожидание, Тревор ходил мрачный, говорил
успокаивающе, что такова судьба всех отважных воителей, что первыми
бросаются в сечу. И хотя Фарамунд в бою как сам дьявол, но и дьяволу
не уберечься в сече от брошенного в спину топора или метко
выпущенной стрелы. Рано или поздно все герои гибнут, только погань
живет и плодится...
С облегчением вздыхал один Редьярд. Он не скрывал своей любви к
Риму, римским порядкам и обычаям, и всякий натиск на римское был для
него как нож в сердце.
Правда, следующие гости с юга приносили вести, что это не
Фарамунда разбили, а Фарамунд разбил огромные армии, не его убили, а
он сразил в поединке сильнейшего богатыря из войска противников, и
теперь грабит очередной город, вывозит золотые кубки и прочие
золотые изделия, переплавляет и складывает в золотых слитках, чтобы
с обозом отправить в Римбург.
Потом пришло сообщение, что Фарамунд на зиму, скорее всего,
останется в тех краях, которые завоевал. Брунгильда почувствовала,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг