как напряглись скулы, а дыхание матери конунга участилось. Ему
показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Седоголовый встал с
нею рядом, она оперлась о его плечо, обвела собравшихся долгим
взглядом.
- Никто не войдет в храм, - сказала она, наконец. Голос ее был
низким, страдающим. - Святилище Иисуса Христа не должно быть
осквернено блеском мечей и видом пролитой крови.
Вехульд нахмурился, но Фарамунд смотрел неотрывно, ждал.
Вехульд шепнул:
- Ты не вмешаешься?
- Тихо, - шепнул Фарамунд. - Не верю, что старая вера испарится
как туман...
Мать конунга передохнула, лицо ее побледнело как мел. В глазах
стояла кричащая боль, а голос стал хриплым от страдания:
- Но никто и не выйдет из этого храма.
За ее спиной всадники переглянулись, подали коней назад. Двое
разом повернули коней и умчались в сторону крепости. Женщина
пошатнулась, седой человек подхватил ее под руку. Сзади поддержали,
принесли стул, но она покачала головой, кивнула на повозку.
Когда коней развернули, а повозка уже медленно двинулась в
обратный путь, навстречу уже катила телега, нагруженная ровно
отесанными глыбами. Вехульд смотрел расширенными глазами, а
Фарамунд, догадавшись по какому-то странному наитию, подумал, что
новая вера закладывает себе опасный прецедент: карать без пролития
крови... Но карать. Карать страшно и беспощадно.
А угрюмые дикарщики начали закладывать глыбами дверной проем.
Им подали в ведре раствор из яиц и творога, что скрепляет камни
крепче самих камней. Стена росла, а когда дыра осталась едва ли для
двух камней, изнутри вроде бы раздался крик страха и отчаяния.
Толпа наблюдала молчаливая и торжественная. Происходило
событие, память о котором будет передаваться из поколения в
поколение. Язычница-мать должна осудить собственного сына на смерть,
но христианка не может пролить кровь рода человеческого, да еще в
церкви...
Да, отныне церковь будет карать без пролития крови.
За неделю войско залечило раны, а с приходом пополнения стало
даже крупнее, чем было до сражения.
Да, в битве полегла треть войска, но племя бургундов,
загородившее им дорогу к югу, было истреблено полностью. А те, что
остались в дальних селах, в основном - женщины и дети, отныне станут
франками.
Погибших было столько, что Фарамунд велел не возиться с
похоронами. На поле битвы собрали оружие, с мертвых сняли доспехи,
одежду, а мертвых оставили в долине, на опушке и в лесу - кого где
застала гибель.
- Все дрались достойно, - определил Фарамунд. - И наши герои, и
бургундские воины! Но негоже своих захоронить, а бургундов оставить
на поживу лесному зверью!.. Пусть боги видят нашу справедливость.
Громыхало пробурчал:
- А как же они явятся в Асгард с обгрызенными волками лицами?
- Ну... в полдень, как все знают, все раны заживают. Можно
драться дальше. А если кто христианин, то и вовсе возносится в их
чертоги... в виде пара. Без тела вовсе.
Громыхало посмотрел подозрительно.
- Ты все чаще говоришь о вере Христа.
- Посмотрим, посмотрим, - ответил Фарамунд с неопределенностью
в голосе. - Это вера хороша... во многом.
Поздней осенью весь Люнеус облетела весть, что рекс Фарамунд
возвращается. Проведет ли всю зиму в Люнеусе, или же просто решил
объехать свои города и крепости, никто не знал, но челядь с
удвоенным усердием чистила, скребла, мыла, начищала медные
подсвечники и светильники.
Тревор буквально помолодел от такой новости. Брунгильда
сжалась, когда Клотильда прощебетала веселым голоском, что сам
могущественный рекс изволит посетить их бург. Служанка ее старшей
сестры Лютеции так и осталась жить в Люнеусе, уже не столько
служанка, сколько память неутешным Тревору и Редьярду об их милой
Лютеции. Но эта дурочка не знала, что уже несколько месяцев она
живет в тягостном ожидании, что ее как овцу отдадут этому человеку!
С серого неба посыпался легкий снежок. Тревор то и дело
поднимался на башню, но первыми всадников заметили дозорные. Тревор
и Редьярд тут же вскочили на коней и понеслись за ворота, стараясь
встретить Фарамунда вне крепости.
Брунгильда подошла к окну, когда внизу во внутреннем дворе
застучали копыта, послышались сильные мужские голоса. Всадники
соскакивали с коней, осматривались хозяйски. Все они отличались от
мужчин бурга, как соколы отличаются от простых уток: в движениях
сквозит сила и жестокость, взгляды прицельные, чуть охрипшие голоса
звучат громко и уверенно.
Она словно воочию увидела, как падают под их страшными ударами
враги, как шагают по трупам, в руке окровавленный меч, а глаза жадно
ищут нового противника. Особое внимание привлек всадник, который
единственный был в легкой кольчуге поверх вязаной рубашки, в то
время как остальные воины двигались в тяжелых железных латах.
Похоже, он очень полагался на силу и скорость своего длинного меча.
Выше других мужчин своей отборной дружины, шире в плечах, он
выглядел сильным и свирепым, а под блестящей вязью кольчуги
скрывались могучие мышцы, крепость которых она уже мысленно сравнила
с гранитной плитой.
Неизвестно почему, но ярость пробудилась с такой неожиданной
силой, что она сама оцепенела. Ведь после слов Тревора уже смирилась
со своей участью. Признала его правоту, готова идти даже за того
старика, у которого на востоке огромные земли и хорошая конница.
Почти безропотно согласилась идти за неведомого Фарамунда, вожака
самой большой разбойничьей шайки...
Но сейчас неизвестно почему кровь снова вскипела от возмущения.
Нет, она не позволит распоряжаться собой, как бессловесной овцой!
За спиной послышался перестук деревянных башмаков. Клотильда
взбежала возбужденная, запыхавшаяся.
- Здравствуй, госпожа, - выпалила она. - Уф, я так бежала!..
Лестница такая крутая...
- Клотильда, - безучастно сказала Брунгильда. - Ты же в
людской...
- Лучше я буду помогать вам, госпожа. И служить, как помогала и
служила нашей бедной госпоже Лютеции. Вам же осваиваться на новом
месте! Лучше я вам заранее расскажу о самом рексе, познакомлю с
привычками и обычаями франков.
Брунгильда сказала с чувством:
- Добрый дядя Тревор! После Лютеции у него только я осталась из
всей родни... Клотильда, иди сюда к окну. Видишь всадников? Расскажи
кто из них кто? И кто этот герой в кольчуге?
Клотильда на миг прильнула к окошку, тут же отпрянула, уступая
место госпоже. Брови ее удивленно взлетели на середину лба.
- Это и есть сам Фарамунд.
- Фарамунд... - пробормотала Брунгильда ошарашено.
Могущественный вожак разбойников, а теперь уже конунг, не
выслал вперед, как водится, передовой отряд легких конников, чтобы
успели известить о его прибытии, чтобы подготовили комнаты, места
для коней, накрыли столы! Вместо того чтобы прибыть позже, в
сопровождении пышной свиты, в богатой повозке, которую будут тащить
десяток дорогих коней, он явился в грязи и пыли, спеша поглазеть на
нее, раздеть взглядом, осквернить в своих похотливых видениях...
Мерзавец! Это оскорбительно. Это оскорбительно!
Ее колени начали вздрагивать. Она напрягла все тело, вскинула
голову. Глаза блеснули решимостью. Нет, она не станет покорно
смотреть под ноги своему будущему мужу и повелителю!
Дверь распахнулась, быстро вошел Тревор. Глаза его сияли,
длинные усы воинственно приподнялись. Он заявил громко и
торжественно:
- Благородная Брунгильда! Доблестный рекс Фарамунд прибыл!
Я вижу, что прибыл, едва не вырвалось у нее. Все равно он
разбойник, а не рекс. И прибыл как простой разбойник. Неужели не
понимает, что в таком виде он наносит ей оскорбление, наносит урон
ее высокородной чести?
Фарамунд видел в глазах Тревора радость и смущение
одновременно. Все-таки это была его крепость, которую он подарил без
всякий коммендаций Лютеции. Но Лютеции нет, а они вроде бы теперь
распоряжаться не вправе...
С другой стороны, его удалось уговорить взять под защиту
младшую сестру Лютеции. И хотя ей не дарил Люнеус, но как-то само
собой считалось, что ныне здесь хозяйничают Тревор с Редьярдом. Но
это, пока Фарамунд не прибыл лично.
Вытряхнув дорожную пыль, он позволил себя обтереть мокрыми
полотенцами, спустился в главный зал.
Девушка медленно сходила по ступенькам, ее фигурка была
натянута как тетива лука, взгляд смотрел прямо перед собой. По телу
Фарамунда пробежала дрожь. К нему в зал сходила Лютеция, юная и
чистая, даже в том же платье, в каком ехала тогда в повозке!.. Нет,
это платье богаче, просто тот же голубой цвет, тот же крой...
Она ощутила его жгучий взор, слегка повернула голову. Он снова
вздрогнул. Те же удивительно чистые синие глаза, та же гордая
приподнятость скул, детская припухлость щек, но слегка выдвинутый
подбородок, что придавал ей вид решительный и упрямый.
Он поднялся, ждал. Сбоку тихонько ахнул Вехульд, глаза
военачальника были ошалелые как у лося весной. Громыхало перестал
сопеть, подтянул живот. С его языка едва не сорвалось имя Лютеции.
Наступила короткая пауза, которая всем показалась бесконечной.
Тревор спускался за Брунгильдой следом, во все глаза смотрел, какое
впечатление она произведет, рот расплылся до ушей. Брунгильда чуть
повела глазом, опаздывает дядя, наклонила голову, серебристый
голосок мелодично прозвучал в чистом воздухе:
- Благородный Тревор, это и есть тот страшный рекс, от имени
которого женщины падают в обморок? А у беременных случаются
выкидыши?
Тревор закашлялся, девушка не должна первой заговаривать с
мужчинами, это ущерб ее достоинству, проговорил уже торопливо,
смущенно:
- Дорогая Брунгильда, позволь представить тебе доблестного
Фарамунда, владетельного господина земель по всему берегу Рейна и до
берегов Сены!
Ее ресницы длинные, густые и томно изогнуты, но из-под них
смотрят синие глаза... уже не как небо, а как искрящийся на солнце
лед. Брунгильда выпрямилась, смотрела надменно, и хотя Фарамунд был
выше, он чувствовал, как холодный взгляд высокомерно скользнул
поверх его головы, едва-едва задев волосы, как пролетающая над
грязным болотом птица задеваем кончиком крыла мшистую кочку.
Фарамунд поклонился, смолчал. Тревор подвинул для Брунгильды
стул с высокой резной спинкой. Она села просто и в то же время
царственно: словно императрица огромной империи. Еще бы, подумал
Фарамунд. Всяк, кто взглянет в ее глаза, уже раб.
Слуги торопливо таскали на стол жареных лебедей, ставили блюда
с печеной птичьей мелочью, перед Фарамундом появился золотой кубок с
тускло блестящими камешками по ободку. Из-за плеча выдвинулась рука
с кувшином. В широкое жерло кубка хлынула темно-красная струя. Запах
пошел тонкий, приятный.
Тревор сказал бодро:
- С возвращением, рекс!.. Здесь в крае наслышаны о твоих
подвигах. Ты берешь города с такой легкостью, что твое войско почти
не останавливается!.. Если бы не обозы, ты бы уже достиг стен Рима.
Фарамунд ощутил осторожный вопрос в невинном тосте. Рим -
сердце мира, если на него замахнуться - наступит конец света. Раньше
никому в голову не могла придти безумная мысль, что Рим может пасть,
но как-то дошли слухи, что страшный Аларих из родственного франкам
племени готов уже приблизился к его стенам, грозит, торгуется,
спорит... спорит с самими владыками мира! Рим все еще стоит
незыблемо, однако мир качнулся под ногами!
- Я даже не знаю, - ответил он как можно беспечнее, - где этот
Рим... Мы просто идем на юг! Там небо без туч, там нет этих
зловонных болот... Мы идем, как летят птицы в те сказочные страны...
Он сам чувствовал, что лицо его на миг стало мечтательным. Стук
ножей на короткое время прервался, он чувствовал устремленные на
него удивленные взгляды.
Тревор хмыкнул:
- Как птицы? Военачальник должен руководствоваться разумом.
- Они и руководствуются, - ответил Фарамунд. - У меня хорошие
военачальники.
- Из римлян?
- Своих вырастил, - усмехнулся Фарамунд.
Тревор вскинул брови, баранья лопатка остановилась на полдороге
ко рту:
- Это Громыхало, Вехульд?.. Тебе повезло, но двоих мало...
- Подросли и другие, - ответил Фарамунд. - Я уже перестал
ломать голову, кем же я был раньше... до потери памяти. Но теперь
мне кажется, что я был из тех, кто находит нужных людей. Вот и все.
У меня сейчас две дюжины полководцев, которым я мог бы доверить
войска и побольше, чем у меня есть!
Слуги сновали неслышно, даже не сопели за спиной, не дышали
перегаром. Кубок всякий раз перед Фарамундом, как и перед всеми,
наполнялся тут же, блюда с объедками убирали сразу, Фарамунду не
приходилось громоздить вокруг тарелки ограду из костей.
Тревор все поглядывал на племянницу. Брунгильда почти не
прикасалась к еде, но ее тонкие пальчики держали нож, лезвие иногда
отделяло ажурно тонкие ломтики, умело расчленяло хрящи, и, если не
присматриваться, то казалось, что она вовсе не тяготится пребыванием
за столом среди десятка сильных мужчин.
Внезапно Тревор, развеселившись, выдернул какую-то хитрую
шпильку в башне из золотых волос на голове Брунгильды. У Фарамунда
перехватило дыхание. Вся башня разом рухнула, рассыпалась молодым
чистым золотом по плечам, спине, растеклась золотой волной,
настолько прекрасной, что зал осветился, словно в ней заблистали
золотые крылья ангелов.
Брунгильда стала пунцовой от стыда, унижения, оскорбленного
достоинства. Глаза ее засверкали гневом:
- Дядя! Как ты осмелился?
Тревор, смеясь, выставил перед собой руки с почти обглоданной
костью:
- Только не бей!.. Я хотел полюбоваться на твои прекрасные
волосы... и посмотреть, как ахнут другие!
Брунгильда метнула на Фарамунда уничтожающий взгляд. Он
поспешно опустил голову, словно это он допустил грубость. Бедняжка
не хочет, чтобы ее демонстрировали как козу на базаре, расхваливали
ее вымя и позволяли щупать.
Она резко повернула голову, ее длинные распущенные волосы
метнулись настолько красивой волной, что у него остановилось сердце,
а в груди сладко защемило. А Брунгильда опустила взор в тарелку,
слезы закипели в глазах. Как унизительно, как унизительно!
Он поднялась, голову держала гордо. Это выглядело вызывающе,
надменно, и пусть все так думают, только она знает, что так удастся
не выронить слезы!
- Спасибо за обед, - произнесла она музыкальным голосом, чистым
и холодным. - А теперь, дядя, позвольте мне покинуть вас...
Фарамунд перехватил ее убийственный взгляд, брошенный на
Тревора. Ты, говорили ее глаза, бесстыдно раздел и продемонстрировал
меня этому мужчине, который еще не является моим мужем. Ты опозорил
меня, стараясь продать подороже!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг