Юрий Нестеренко.
Удовольствие Дона Хуана
В жизни моего приятеля случилось давно ожидаемое радостное
событие: умер его сосед.
Не то чтобы старичок отличался какой-то особенной зловред-
ностью - нет, напротив, он был тихим и незаметным, словно таракан,
лишь по ночам выползая на кухню. Просто Олег - это, как вы поняли,
мой приятель - принадлежал до самого последнего времени к числу
тех, редких уже, московских несчастливцев, что вынуждены проживать
(жизнью это назвать трудно) в коммуналках. Со смертью же соседа
квартира целиком переходила в пользование семьи Олега.
Никаких родственников, ни ближних, ни дальних, у старичка не
оказалось, и он отправился в крематорий за государственный счет;
убогим же его скарбом государство побрезговало, и Олег, по природ-
ному любопытству, решил разобрать старый хлам, прежде чем тащить
на помойку. И тут выяснились некоторые любопытные подробности.
Оказывается, тихий старичок долгие годы, еще с тридцатых, слу-
жил в НКВД, и на счету его, должно быть, многие сотни жизней. Выйдя
на пенсию при Хрущеве, он, словно вампир из триллера, напитавшийся
энергией своих жертв, проскрипел еще сорок лет, пока, наконец, не
умер в полной нищете, всеми забытый, никому не нужный и не страш-
ный. Помимо колченогого стула, древней продавленной койки, старого
пальто с изъеденным молью воротником и маленького портрета Стали-
на, остался от него и кое-какой архив. Нет, никаких жутких крем-
левских тайн там не оказалось, да и не в том ранге был покойный,
чтобы знать что-то грандиозное; однако, помимо нескольких выцвет-
ших почетных грамот, пожелтевших газетных вырезок и тому подоб-
ного мусора обнаружились там и достаточно странные рукописные до-
кументы - от нотных записей до математических расчетов. По всей
видимости, это были бумаги, изъятые при обысках и позже признанные
не имеющими ценности. Трудно сказать, почему старый палач хранил
их; может быть, считал, что начальство проявляет недостаточно бди-
тельности, и что подлинный, вредительский смысл этих листков еще
будет раскрыт. Я так и представляю себе, как в свободное от службы
время, а потом и позже, уже на пенсии, он, сгорбившись над столом
и напялив на нос очки, медленно перелистывает в свете коричневой
настольной лампы эти сделанные разными почерками записи, силясь
постигнуть скрытый в них шифр и вывести на чистую воду их авторов,
давно уже, должно быть, расстрелянных или сгинувших в лагерях. А
может быть, он просто хранил эти бумаги, как охотник хранит свои
трофеи. Теперь мы уже не узнаем, как не узнаем и имен тех, кто ко-
гда-то в порыве вдохновения разбрасывал ноты по листу или пестрил
школьную тетрадь бисерной вязью алгебраических формул...
Среди этих бумаг Олегу попалась простая картонная папка без
надписей, содержавшая стопку желтых, ломких, обмусоленных по краям
листков. Выглядели они очень старыми и покрыты были каллиграфичес-
ким почерком человека, писавшего явно не по-русски и даже не по-ан-
глийски, со старомодными росчерками и завитушками. Язык был опознан
Олегом как испанский или португальский; тут-то он и вспомнил обо
мне.
Дело в том, что изо всех его знакомых какое-то представление
об испанском имею я один. В школе я, как и прочие, учил англий-
ский; испанский был моей собственной инициативой. Было это на из-
лете перестройки, когда я еще не знал, что брошу программирование
и уйду в литературу, которая крепче, чем любой ОВИР, привяжет меня
к постылому, но все-таки русскоязычному отечеству; тогда передо
мной стоял не вопрос "ехать или не ехать", а исключительно вопрос
"куда?" По трезвом размышлении я решил, что при моей идиосинкразии
на такие понятия, как фулл-тайм, корпоративная этика, жесткие сроки
и белая рубашка с галстуком, Штаты для меня неактуальны. Израиль
также не подходил в силу ряда причин: во-первых, не для того я ко-
сил от советской (тогда еще) армии, чтобы служить в израильской,
во-вторых, мне по чисто эстетическим соображениям не нравится ив-
рит, а в-третьих, у меня в роду нет ни одного еврея. Европа - при-
мерно то же самое, что Штаты, но там в придачу еще и холодно.
Тогда-то я и обратил свой взор на Южную Америку; все равно куда,
лишь бы было тепло (я люто, до дрожи, до скрежета зубовного не-
навижу зиму!) и не слишком стреляли. В общем, практически хрусталь-
ная мечта Остапа Бендера о Рио-де-Жанейро; но, в отличие от Остапа,
я начал не с миллиона, а с языка. Однако у меня так и не хватило
энтузиазма довести дело до конца. К тому же при полном отстуствии
разговорной практики я вряд ли сумею как следует объясниться с но-
сителем языка; тексты, однако, читать более-менее могу, пусть и
периодически сверяясь со словарем.
Однако текст, который подсунул мне Олег, прочитать было не
так просто - все-таки я изучал современный язык, а не его сред-
невекового предка. Ничего не могу сказать о датировке рукописи -
пусть об этом судят профессионалы, а не дилетанты вроде меня. Но,
по всей видимости, со времени ее написаний прошло несколько сто-
летий - или, может быть, она представляет собой более позднюю
(но тоже уже очень старую) копию древнего манускрипта. У рукописи
нет ни начала, ни конца; более того, листки, как оказалось, были
сложены в папку практически в произвольном порядке - тот, кто их
укладывал, явно не был знатоком староиспанского, хотя, конечно,
прежде он должен были получить заключение эксперта. Мне пришлось
немало повозиться, чтобы применить свои куцые знания к этому ан-
тиквариату; к счастью, на одном из испаноязычных сайтов в интер-
нете мне удалось найти словарь, содержащий старые формы слов.
В конечном счете я сумел отсортировать страницы по порядку;
оказалось, что перед нами три фрагмента одной рукописи. Автором
ее был некий монах бенедектинского ордена, падре Игнасио. Два фраг-
мента представляют собой занудные рассуждения по каким-то богослов-
ским вопросам, интересные (и понятные) только для историка средне-
вековья; однако третий содержит любопытные сведения о последних ми-
нутах жизни человека, доселе считавшегося личностью скорее леген-
дарной, чем исторической. В тексте он именуется доном Хуаном; по-
скольку он испанец, а не португалец, его имя следует читать именно
так, а не через "Ж", как привыкли в России. Легенды, впрочем, все-
гда откуда-то берутся, и я не вижу, почему бы такому человеку не
существовать в реальности - как существовал, к примеру, настоящий
Мюнхгаузен, да и у Фауста был свой прототип. С другой стороны, я
не могу поручиться за правдивость рассказа падре Игнасио, равно
как и за то, что и сам падре не является вымыслом подлинного автора
манускрипта; однако мне эта история представляется вполне правдопо-
добной.
Удивительная, однако, штука - биография вещей! Будучи нередко
намного длиннее человеческой, она тем самым получает шанс оказаться
и более причудливой. Вероятно, несколько столетий рукопись проле-
жала в тиши и покое какой-нибудь монастырской библиотеки. Затем
вдруг все изменилось, монастырь в революционном угаре был разграб-
лен республиканцами; кому из них и зачем понадобился старый ману-
скрипт? Потом - гражданская война, победа Франко, и рукопись попа-
дает в СССР вместе с республиканским эмигрантом или советским ин-
тербригадовцем. Дальнейшая судьба тех и других на родине социализма
известна; лучше бы им остаться в Испании и принять честную смерть
от пуль франкистов, не лишенных испанской галантности, нежели жалко
издыхать от побоев и туберкулеза в завшивленных лагерных бараках...
А рукопись, точнее, то, что осталось от нее к тому времени, переко-
чевало из сейфа НКВД в ящик стола московской коммунальной квартиры.
Палач-идеалист, бессеребренник, не выхлопотавший себе у всесильного
ведомства лучших жилищных условий... Знал ли он испанский? Или, мо-
жет, его привлекло мелькавшее на страницах имя don Juan? Уж не счел
ли он, чего доброго, эти ветхие разрозненные листки порнографией?
Какая ирония для рукописи благочестивого монаха - и какой простор
для фантазий психоаналитиков: коммунистический аскет приносит домой
даже не саму порнографию, а лишь то, что считает таковой, ибо не
может прочитать - символ символа, и в этой-то принципиальной непо-
знаваемости, сиречь недостижимости, заключена для него наибольшая
притягательность... И уж, конечно, меньше всего этот монах из сво-
его XVI (допустим) века мог предвидеть, что когда-нибудь листки эти
лягут в сканер, и его аккуратный почерк с успехом будет распознан
компьютерной программой.
Мой перевод достаточно вольный, некоторые места так и остались
для меня непонятными, но за общий смысл я ручаюсь. История, описан-
ная в этом фрагменте, произошла с падре Игнасио по дороге, когда
он, в сопровождении послушника Рауля, направлялся в отдаленный мо-
настырь в Толедских горах. Не знаю уж, за каким делом - это, оче-
видно, осталось на недошедших до нас страницах - ну да и не важно.
Важно, что в пути их застала непогода, и они вынуждены были искать
убежища...
"... Парило уже в третьем часу пополудни, горячий воздух был
тяжел и вязок, заставляя сердце биться быстрее и вызывая быстрое
утомление; однако же, положась на милосердие Божие, я велел Раулю
собираться в путь, рассчитывая еще до заката перебраться через пе-
ревал. Дорога шла в гору, петляя меж неприветливыми склонами, по-
росшими выжженной солнцем травой, крутыми скальными обрывами и опа-
сными осыпями. Несколько часов мы ехали молча, изредка освежаясь
водой из фляги; изнуряющий зной не располагал к беседе. Рауль не-
сколько раз тревожно посматривал на запад, и я, устремив взор в
том же направлении, принужден был убедиться, что небесная синева
обрела там угрожающе-темный оттенок. Вскоре донесся до нас и пер-
вый, отдаленный еще, раскат грома. Но делать было нечего; мы на-
ходились вдали от поселений и могли лишь подгонять наших мулов,
высматривая впереди если не жилище, то хотя бы пещеру в скалах,
что смогла бы послужить нам укрытием от грозы.
До заката оставалось еще не менее двух часов, однако вок-
руг быстро темнело, по мере того как черно-синяя туча, скрывшая
уже солнце, заволакивала и остальной небесный свод. Порыв ветра
принес живительную прохладу, но не наполнил сердца наши радостью,
ибо мы по-прежнему не могли отыскать никакого убежища; затем упа-
ли первые капли, застывая бурыми комочками в пыли, а минуту спустя
разверзлись хляби небесные, словно во дни потопа, обрушивая на
землю сплошные потоки воды. В одно мгновение мы вымокли до нитки;
стена дождя была такой плотной, что мы едва различали дорогу. Мут-
ные потоки, набухавшие с каждой минутой, бежали по склонам и сое-
динялись на дороге, обращая ее в подобие реки. Но сим испытание,
посланное нам, не ограничилось. Страшный удар молнии, расколовший,
казалось, небо и землю, обрушился совсем рядом с нами; в его осле-
пительном свете я явственно увидел, как волосы встали дыбом на го-
лове у Рауля, а от оглушительного грохота у меня заложило уши. Ме-
ня объял трепет при виде сего свидетельства Божьего гнева; что уж
говорить о бессловесных животных? Мулы в ужасе бросились бежать,
не разбирая дороги, и только чудом, должно быть, нам удалось уси-
деть в седлах при этой бешеной скачке, во время которой, однако,
была утрачена часть поклажи. Наконец нам удалось успокоить живот-
ных. Признаюсь, я пребывал в растерянности относительно того, что
делать дальше, как вдруг Рауль воскликнул: "Смотрите, падре!"
При вспышке молнии, уже не столь опасно близкой, открылось
ему некое здание впереди, у поворота дороги; взбодренные, мы при-
нялись понукать наших мулов и четверть часа спустя уже стучали в
дверь строения, оказавшегося, как я и предполагал, придорожным тра-
ктиром. "Ужасная гроза, падре", - молвил хозяин, почтительно про-
пустив нас внутрь и послав мальчишку-слугу позаботиться о наших
мулах.
Сопровождаемые словоохотливым хозяином, который жаловался на
плохое состояние дел вследствие малого числа проезжих, мы поднялись
в отведенную для нас комнату. Видя, в сколь печальном состоянии
пребывает наша одежда и поклажа, хозяин попросил меня не побрезго-
вать костюмом из его собственного гардероба. Однако я отказался от
предложенного мирского платья; памятуя о том, что претерпели за
веру святые мученики, мог ли я поддаться телесной слабости из-за
какой-то мокрой рясы? Мы с Раулем подсели поближе к огню, а слуга
принес вино; и вскоре живительное тепло согрело нас снаружи и из-
нутри. За окнами сгустилась ночная тьма, но гроза продолжала бу-
шевать, и время от времени ослепительные молнии вспарывали темно-
ту, озаряя на краткие мгновения причудливые очертания гор.
Я собирался уже задуть лампу и отправиться почивать, как вдруг
в дверь осторожно постучали. Это был хозяин. "Прошу прощения, пад-
ре, за визит в столь поздний час, но похоже, что дело не терпит от-
лагательств. Ваш сосед... сеньор, которого принесли к нам третьего
дня - он разбился, упав со скалы..." "Ему нужна помощь?" - перебил
я многословного хозяина. "Похоже, что он умирает, падре..."
Нечего и говорить, что я отогнал подступавшую сонливость и
пошел следом за хозяином, дабы исполнить свой долг.
В комнате умирающего было темно; я заметил смутно белевшую
свечу на столе, но она не горела. Ни занавеска, ни ставни не за-
крывали окна, так что лишь вспышки молний вырывали из мрака кровать
с вытянутым под простынями длинным худым телом. Пахло какими-то
снадобьями. Я попросил у хозяина огня и зажег свечу.
-Потушите, - хрипло сказал умирающий. -К чему этот жалкий свет,
когда мы можем наблюдать столь великолепную ночную мистерию? (Оче-
редной раскат грома прозвучал словно бы в ответ на его слова.)
-Сын мой, - строго произнес я, присаживаясь у постели больно-
го и делая знак хозяину удалиться, - ты готовишься предстать пред
Господом нашим, и надлежит тебе обратить помыслы...
-Прошу вас, не называйте меня сыном, - перебил он. -Вы, как
мне кажется, не старше меня, и такое обращение представляется мне
смешным.
-Но разве вы не понимаете, что мой сан дает мне право... - я
почувствовал более удивление, чем гнев, слыша столь неподобающие
речи.
-Давайте оставим в покое ваш сан. По правде говоря, я всегда
был плохим христианином, и не собираюсь менять это сейчас.
-Как раз сейчас вы имеете последний шанс покаяться и обратить-
ся к милосердию Гос... - с жаром начал я, но сей грешник вновь не
пожелал меня дослушать.
-Я сказал - оставим это. Довольно я выслушал таких призывов
за свою жизнь, чтобы внимать им еще и перед смертью.
-Но зачем же вы пригласили священника? - спросил я, признаюсь,
не без растерянности.
-Я не приглашал священника. Я просил нашего милейшего хозяина
позвать кого-нибудь из соседей. Но в трактире нет других постояль-
цев, кроме вас и меня. Впрочем, если мои слова кажутся вам оскорби-
тельными, вы, конечно, можете уйти.
Я все еще лелеял надежду обратить этого заблудшего к покаянию,
но понял, что действовать тут надо не напрямик.
-Хорошо, если вы не желаете исповедоваться, то что вам, в та-
ком случае, угодно?
-Просто поговорить.
-Что ж, давайте просто поговорим. Если вы не желаете, чтобы я
называл вас сыном, то как в таком случае мне вас называть?
-Зовите меня "дон Хуан". Полагаю, - добавил он после краткой
паузы, - вам знакомо это имя.
-В Испании многие его носят, - ответил я. -Даже мой дядя, дон
Хуан Эммануэль...
-Носят многие, - ответил он самоводольным тоном, - но не мно-
гим удалось его прославить.
-Смотря что называть славой, - заметил я. -Я, конечно, слышал
о неком безбожнике и развратнике, если вы намекаете на него, но не
думал, что он еще жив.
-Как видите, жив, - усмехнулся он, - впрочем, теперь уже нена-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг