позвонил знакомому инженеру с двадцать второго этажа, договорился, что тот
проведет студентов на верхнюю площадку.
Не успел Пичуев положить трубку, как раздался звонок. Кто-то, несмотря
на поздний час, звонил в комитет.
Секретарь с удивлением принял трубку от Вячеслава Акимовича.
- Кто?.. Журавлихин? Тебя-то нам и не хватало... Понимаешь, какое
дело... Уже известно? Брось ерунду городить! - Секретарь, сердился, из-под
насупленных бровей поглядывая на Усикова. - У тебя путевка пропадает...
Обойдутся. Мы им уже поручили. - Он долго слушал, вероятно, какие-то
возражения, хмурился, наконец решил: - Ладно, приезжай, обсудим.
Глава 5
ДВОЙНОЕ ЗРЕНИЕ
Город еще спал, когда наши друзья поднялись с телевизором на верхнюю
площадку высотного здания.
Прекрасны утренние часы. Улицы пусты. Гулко стучат по асфальту шаги
одинокого прохожего. Легко прошелестит удаляющаяся машина, и снова все
затихнет... Горят отблеском утренних лучей стекла в верхних этажах.
Открыты двери балконов, ветер лениво шевелит прозрачные занавеси.
Воскресный день. Люди еще не просыпались. Распустив длинные струи, как
огромные седые усы, плывет по асфальту "машина чистоты"...
На высокой площадке, где сейчас стояли студенты, уже давно наступило
утро. Солнце пришло сюда гораздо раньше, чем на улицы. В Москве его лучи
сначала появляются на Ленинских горах, на золотом шпиле университета,
потом на шпилях высотных зданий, на вершине телевизионной башни, в окнах
двадцатых этажей, постепенно спускаясь вниз.
Светится розовая дуга Москвы-реки, перерезанная мостами. Золотыми
огоньками блестят звезды Кремля. От него, как лучи, разбегаются улицы...
В поисках "Альтаира" наши испытатели встретились с необыкновенным
явлением - двойного зрения. Они были вынуждены ездить по городу, чтобы не
упустить движущийся аппарат за пределы радиуса его действия. Они видели
московские улицы с разных точек зрения - из окна лаборатории Пичуева, из
окошка машины, с самой верхней площадки высотного здания - и в то же время
видели эти улицы на экране телевизора.
Машина с ящиками переезжала в разные места. Вероятно, Толь Толич
последовательно нагружал ее, чтобы все имущество экспедиции сразу свезти в
одно место.
Женя Журавлихин, несмотря на серьезную неприятность, которая постигла и
его и всех ребят из научного общества, несмотря на неудавшуюся поездку в
санаторий, пребывал в состоянии какого-то радостного возбуждения, словно
перед началом больших, интересных дел.
Он стоял сейчас на верхней площадке, возле башни, венчающей здание, и,
облокотившись на барьер, смотрел вниз. Рядом примостились Гораздый и
Усиков - возились с телевизором и, как всегда, спорили, в данном случае по
поводу наивыгоднейшего направления антенны.
Женя снял пиджак, потом галстук, сунул его в карман и расстегнул
воротник. Здесь, на этой высоте, хотелось вздохнуть особенно глубоко.
Ему казалось, что никакой горный воздух Кавказа, куда впервые в жизни
должен был ехать студент Журавлихин для поправки своего здоровья, не
сравнится с целебным воздухом "Московских вершин".
Так убеждал себя Журавлихин. К тому были особые причины. Прежде всего,
ему совсем не хотелось встречаться с врачами, хотя они и настаивали на
этом. После недавно перенесенной болезни легких врачи из студенческой
поликлиники рекомендовали Журавлихину подлечиться в горном санатории, где
он будет находиться под наблюдением их коллег.
Общество врачей и больных абсолютно не устраивало Журавлихина. Он не
был уверен в крайней необходимости санаторного лечения, поэтому потерянный
аппарат явился весьма уважительным поводом к тому, чтобы возвратить
путевку. Второй причиной, почему он с радостью отказался от поездки, было
непреодолимое желание участвовать в испытаниях "Альтаира". Женя готов был
целый месяц сидеть у волжского устья или на берегу Черного моря, где
угодно, только бы доказать практическую ценность нового аппарата.
Была еще и третья причина, о которой никто ничего не знал, даже сам
Женя плохо разбирался в ней, - какая-то подозрительная неясность. Прощаясь
по телефону с лаборанткой Колокольчиковой - а это было вчера, - он вдруг
почувствовал, что железнодорожный билет совсем не доставляет ему радости,
беспокоит его и кажется тяжелой, свинцовой плиткой в боковом кармане.
Возвращая билет в кассу, Журавлихин испытывал буквально физическое
ощущение легкости.
Настало время передачи. "Альтаир" включился, и на экране появилась
улица. Женя по-своему воспринимал этот неожиданный калейдоскоп
впечатлений. Ему не приходилось видеть Москву столь необычным, двойным
зрением. Город раскрывается во всем своем величии и неповторимой прелести.
Еще бы! Ты видишь его огромные пространства с высоты новостройки и в то же
время рядом, на экране телевизора, видишь этот город снизу, во всех
знакомых и милых твоему сердцу деталях.
Вторым зрением на экране Женя видел бегущую кромку тротуара, а над ней
мелькающие витрины. Магазины были еще закрыты, людей нет, и только вещи,
привычные с детства, скользили по экрану.
За стеклами витрин, как в аквариумах, проплывали остромордые осетры и
шестиногие крабы. Будто по конвейеру, бежали консервные банки, за ними
картонные окорока, колбасы, чучела куропаток, тетеревов, промчался
поросенок, корзина с фруктами - все, что было выставлено в витринах
"Гастронома". Пытаясь определить место, где сейчас проходила машина, Женя
боялся пропустить необходимые ему детали, которые могли бы подсказать
направление движения пропавшего аппарата. Только пять минут Женя видел его
путь. Улица была незнакомой. Проплывали шляпы и шарфы в витринах, куклы
смотрели немигающими глазами. Книги и приемники, часы и велосипеды
уносились в сторону. Может быть, по вывескам узнал бы наблюдательный Женя
эту улицу, но они висели высоко, "Альтаир" не мог их показать.
Вот прошла девушка, чем-то похожая на Надю. Это почтальон - сумка
набита газетами. Дворник тащит резиновый шланг. Все было обыденным, с
детства привычным, но сейчас, на экране, приобретало новое и неожиданное
значение.
Снова, как и всегда, очень быстро пробежали пять минут, и экран погас.
Митяй щелкнул выключателем и, чтоб не выдать волнения, небрежно затянул
шнурок своей праздничной украинской рубашки.
- За час далеко укатит.
- Не дальше вокзала, - старался успокоить его Лева. - А мы почти все
вокзалы видим. Вон, смотри, два высотных здания, - указал он вдаль. -
Рядом Комсомольская площадь. Там целых три вокзала. Вполне возможно, что с
одного из них отправится экспедиция.
- Обрадовал!
Не хотелось Митяю и думать об этом. Нельзя допустить, чтобы "Альтаир"
очутился на вокзале. Поезда уходят часто. Можно и не успеть до второго
звонка. Он был уверен, что если аппарат останется хотя бы в течение
нескольких дней в пределах Окружной железной дороги, то можно его
выручить. Зная Москву, легко догадаться, по какой улице проезжает машина.
Только бы определить район, где сейчас находится "Альтаир", а там нетрудно
и отыскать его, пользуясь направленным действием антенны.
Правда, сейчас. антенна указывала два направления: север и юг, то есть
сигнал передатчика мог прийти и с той и с другой стороны, - но это
все-таки лучше, чем ничего. В данном случае исключаются запад и восток.
Однако Митяй сознавал, что это ему нужно лишь для успокоения. Все его
домыслы грешат как против хорошо изученной им теории распространения
ультракоротких волн, так и против практики. Волны отражаются от домов,
охотно бегут по проводам, поэтому в городе иной раз довольно трудно
определить направление, откуда они приходят.
Хотел было Митяй чуть-чуть повернуть антенну, но Лева категорически
запротестовал. В спор вмешался Журавлихин.
- Если Лева не понимает, то объясни, докажи ему, - резонно заявил он. -
Ведь это наука.
- Наука не пиво, в рот не вольешь, - лениво возразил Митяй и отошел к
барьеру.
"Пусть Левка сам принимает следующую передачу, - с обидой подумал он. -
Слишком много на себя берет. Подумаешь, профессор!"
Многих первокурсников удивляла поистине странная дружба Гораздого и
Усикова. Уж очень они разные, никакого сходства характеров. Единственно,
что объединяло их - это практическая радиотехника. Оба любили повозиться с
приемниками, вместе строили "Альтаир", не раз выезжали с телевизором в
колхозы, организовывали радиовыставку в институте. Вот, пожалуй, и все
точки соприкосновения Усикова и Митяя. Учились они в разных группах, не
очень часто встречались на общих комсомольских собраниях, жили в разных
районах, причем Митяй в общежитии, а Лева дома.
Митяй, в отличие от своего друга, не мог похвастаться сладостью жизни.
По его же собственному выражению, Митяй "знал, почем фунт лиха". Рано
оставшись без матери, стал помогать отцу по дому, нянчился с братишкой,
готовил обед, убирал комнату, даже белье стирал. Мечтал он в то время о
велосипедном заводе, где еще до войны отец работал инструментальщиком.
Семья Гораздых жила в Харькове. Вернувшись с фронта, отец долго болел,
Митяй учился в ремесленном, потом исполнилось его желание - поступил на
велозавод.
Только невероятное упорство Митяя и завидное здоровье позволили ему
работать в цехе, ухаживать за больным отцом, . воспитывать озорного
братишку в страхе и повиновении, наконец подготовиться к экзаменам в
Московский радиоинститут, что было желанием отца. Он уже чувствовал себя
хорошо, мог обойтись без помощи старшего сына, пусть Митька получит
столичное образование.
А тому не хотелось расставаться и с отцом и с родным городом. С грустью
он думал, что придется прощаться с заводом, где над воротами на вывеске
красовался настоящий, а не нарисованный велосипед. Но что поделаешь, коли
увлекся он - и, видимо, навсегда - куда более сложной техникой, чем
велосипед и даже автомобиль, - техникой телевидения. Это он, Митяй
Гораздый, одним из первых в Харькове построил телевизор для приема
любительского телецентра. Это его вызывали в Москву на конференцию
радиолюбителей-конструкторов, где вручили, как участнику заочной выставки,
денежную премию и диплом. Кстати сказать, таких денег Митяй никогда еще не
держал в руках.
Прошлым летом на радиолюбительской конференции Митяй встретился с Левой
Усиковым. Собственно говоря, Лева и натолкнул Митяя на мысль, что можно
поступить в Московский радиоинститут, хотя в Харькове тоже готовят
радиоспециалистов.
Лева так расписывал достоинства московского института, рассказывая о
лабораториях, опытных цехах, профессуре - он уже успел облазить весь
институт, - что, возвратившись домой, Митяй согласился с отцом и решил
получить "столичное образование".
Вторично Митяй встретил жизнерадостного Леву Усикова во дворе
радиоинститута (это было еще до того, как Лева знал. что его не приняли по
конкурсу, за отсутствием мест). Вместе сдавали экзамены, вместе получили
тройки по химии. Это их сблизило: как же, товарищи по несчастью!
Радовались пятеркам по всем другим предметам. В конце концов, у Левы и
Митяя оказалось равное количество очков.
После заседания приемной комиссии вывесили список зачисленных на первый
курс. В нем был Гораздый Дмитрий Иванович, а Усиков Лев Петрович
отсутствовал. Лева глазам своим не верил. Как так? Ведь он же москвич, ему
не нужно никакого общежития, он - дома. Неужели ему из Москвы ехать
учиться в Харьков? Смешно! Это ошибка?
Не было ошибки. Кандидатуры Усикова и Гораздого комиссия изучила
всесторонне. У Гораздого больше прав. Отец - инвалид Отечественной войны,
а сын, несмотря на свою молодость, уже работал на заводе.
Настойчивый парень, толк из него выйдет, если он в таких тяжелых
условиях сумел сдать на аттестат зрелости и на конкурсных экзаменах
оставить далеко позади тех ребят, которые, кроме учения, ничего в жизни не
знали. Честь ему и хвала! Принять Гораздого обязательно!
Митяй как только мог утешал Левку, чувствовал себя виноватым, готов был
бежать в приемную комиссию, доказывать их несправедливость: "Отдайте мое
место товарищу Усикову, а меня направьте в харьковский институт". Но когда
он заикнулся об этом Леве, тот разозлился: "Это еще что за
самопожертвование?! Во-первых, глупо и наивно. Кто тебя, дурака,
послушает? А во-вторых, ненавижу жалостливых друзей".
На том и расстались. Могли бы на всю жизнь рассориться, но судьба -
вернее, Министерство высшего образования - снова столкнула вместе
Гораздого Дмитрия Ивановича и Усикова Льва Петровича.
Когда Лева узнал, что его зачислили на заочное отделение, а потом
обещали перевести на основное, он поймал Митяя и потащил в
"Кафе-мороженое" отпраздновать это счастливое событие. Выпили по стакану
кагора, заели его несколькими порциями мороженого - Лева меньше трехсот
граммов не ел, - и мир был восстановлен.
Мир оказался непрочным. Достаточно было пустяка, чтобы Левка вспыхивал,
как елочный бенгальский огонь, негодовал, пылал, рассыпая вокруг себя
трескучие искры. А искры только слегка покалывали, не жгли. Через минуту
от бенгальского огня оставался лишь тлеющий уголек.
Митяй стоял у барьера, ждал очередной пятиминутки, когда заработает
"Альтаир", Женя был занят какими-то своими мыслями и, не обращая внимания
на друзей, ссутулившись, шагал по площадке. Лева скучал, томился возле
телевизора, но включать его было рано, и потом - Журавлихин отдал
приказание не крутить ручки, чтоб не сдвинуть настройку.
Московское праздничное утро вступило в свои права. Люди ехали отдыхать
за город, на пляжи, водные станции, в лес. Звенели трамваи, рычали
троллейбусы, пыхтели машины. На утренней розовой, проснувшейся реке
появились белые, как чайки, юркие катера - речные трамваи.
Митяй снисходительно посматривал на Женю, догадываясь, что нетерпение
его и взволнованная походка объяснялись не только ожиданием передачи с
"Альтаира", но и ожиданием консультации по данному поводу. А кто же
консультант?
И это было известно Митяю, впрочем, так же, как и Леве Усикову.
Журавлихин сообщил им, что опытная лаборантка Института электроники и
телевидения Надя Колокольчикова милостиво согласилась помочь студентам в
поисках "Альтаира".
Можно не обладать наблюдательностью Митяя, чтобы заметить, как
изменился Женя за последние дни. Дело, конечно, не в разговорах о
необыкновенных талантах лаборантки Колокольчиковой, чем он особенно
удивлял своих друзей, а в гораздо более важном.
"Какой нормальный и уважающий себя парень из СНОРИТа стал бы думать
сейчас о девчонке и даже назначать ей свидание на крыше, когда решается
судьба "Альтаира"? - спрашивал себя Митяй, с сожалением поглядывая на
Журавлихина. - Левке и то непростительно".
- Надя обещала приехать с аппаратом для измерения напряженности поля, -
наконец заговорил Женя. - Пичуева будто бы интересуют эти испытания. Мне
кажется, он что-то задумал. Не правда ли?
Ничего не ответил Митяй. Инженеру легко, он может задумывать все, что
хочет. Его аппараты спокойненько стоят в запечатанной лаборатории, и ни
один из них не бродит по неизвестным улицам. "Эх, не до шуток рыбке, коль
крючком под жабры хватают!"
Усиков тоже молчал, загадочно поглядывая на Женю.
- Надя уверена, что измерение силы сигнала поможет нам определить
расстояние до передатчика, - продолжал Журавлихин, наклоняясь над улицей,
чтобы не видно было лица. - Она занималась этими расчетами. У Нади, я бы
сказал, прирожденный талант. Посмотрели бы, как она...
- Верю. Можешь не уговаривать, - с кислой улыбкой прервал его Митяй. -
Даже если бы ты сказал, что се скоро выберут в действительные члены
Академии наук, я бы нисколько не удивился. Кто же может сравниться с Надей
Колокольчиковой!
Ироническое замечание Митяя покоробило Женю. Что он сказал особенного?
И Левка почему-то ухмыляется. Странное отношение! Впрочем, что
первокурсники понимают! Он отвернулся и, прислонившись к барьеру, стал
внимательно разглядывать набережную, как бы желая увидеть машину, с
которой должна приехать Надя. Все они казались маленькими, блестящими,
точно бросили на асфальт сотни стальных шариков и те разбежались в разные
стороны.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг