полагается на городских магистралях. Когда же сегодня утром Лева
понаблюдал за рекой, то заметил, что почти все это предусмотрено:
семафоры, сигнальные мачты с подвешенными шарами, перевальные: столбы,
створные знаки.
Все это было интересно, но Лева смотрел отсутствующим взглядом. Его не
на шутку огорчало, что вот уже два часа, как "Альтаир" не подает признаков
жизни. Можно было предполагать, что теплоход, на палубе которого находился
"Альтаир", либо ушел далеко за пределы радиуса действия передатчика, либо,
что более вероятно, плыл возле высокого берега, - в данном случае он
послужил препятствием для радиоволн.
Митяй долго не показывался на палубе. Он не отходил от телевизора,
пытаясь еще раз принять странную передачу из Москвы. Экран чуть светился.
Надя не появлялась. Передача с. ее участием, надо полагать, была
случайной, вроде таинственных картинок с неизвестной планеты.
Засидевшись в каюте, Митяй вышел на палубу и стал деловито
"разминаться", как перед спортивным соревнованием. Следующее дежурство
было Левкино, Митяй выпроводил его, а сам, покосившись на Женю, остался
любоваться берегами.
Журавлихин боялся показаться надоедливым своей новой знакомой и потому,
увидев Митяя, извинился и пошел к нему.
Проплывали заливные луга бледно-оливкового цвета. На этом светлом фоне
черная уродливая ветла, сожженная молнией, выглядела жирной кляксой.
Водная гладь казалась запотевшим зеркалом. Но вот туман растаял,
зеркало засверкало, будто его протерли.
На палубе, появились пассажиры. Среди них Женя узнал кое-кого из
преферансистов, о которых рассказывал профессор: Девочка, длинноногая, с
исцарапанными коленками, ползала возле скамьи и ловила дрожащий солнечный
зайчик. Рядом стоял четырехлетний карапуз в матроске и, поминутно шмыгая
носом, презрительно посматривал на девчоночью игру.
Митяй указал на окно каюты, где беспокойно металось полотенце.
- Смотри, Левка размахивает белым флагом, - и первым подбежал к окну.
Выяснилось, что Усиков вдруг снова принял Москву. Передавался концерт.
- Знаешь, Митюн, - говорил Левка, глядя на него из окна округлившимися
глазами, - от этих загадок с ума сойти можно. Подумать только: мы
принимаем московский телецентр за тысячу километров от него! Нет, ты
посмотри, - настаивал он, - абсолютная четкость! Нужно срочно написать
в... это самое... Академию наук. Позови скорее Женечку!
Лева не предполагал, что Женя приведет с собой новых телезрителей.
Впервые в районе Средней Волги состоялась демонстрация телевизионной
передачи из Москвы. Журавлихин пригласил Зину, Набатникова, а тот в свою
очередь привел друзей-преферансистов... Телезрители размещались перед
аппаратом. Лева подвесил его в углу над умывальником, чтобы всем было
видно. Сейчас объявили перерыв. На экране вздрагивала светящаяся таблица
из кругов и квадратов.
Профессор Набатников занимал по меньшей мере два места. Если бы не
вентиляция, то воздуха в каюте не хватило бы на всех. Окно оказалось
полностью закупоренным, как подушками, двумя солидными друзьями
профессора. Один из них был директором завода, другой - начальником
автобусного парка. Оба они хотя и достаточно знакомы с телевидением -
смотрят концерты дома, - но никогда не встречали телевизора в чемодане.
- Что же это получается? - спрашивали они друг друга. - Значит, теперь
можно взять в командировку домашний театр и кино?
Темно в каюте. Светятся только экран да маленький кусочек неба над
плечом зрителя, втиснувшегося в окно. Лева Усиков - за оператора. Он
доволен, что темнота скрывает его не совсем приличный костюм. Рядом, боясь
пошевелиться, чтоб не толкнуть Зину, сидит Журавлихин.
В ожидании передачи думает он о загадках науки, о погрешностях в теории
распространения волн, но мысль его все время возвращается к людям, которые
сидят в каюте и стоят за окном. Ведь еще вчера, когда он с ребятами взошел
на палубу теплохода, ему казалось, что он, Лева, Митяй оставили своих
друзей в Москве, а здесь они одиноки, как книжные островитяне.
Встреча с Афанасием Гавриловичем убедила Женю, что он ошибался. У ребят
появился новый друг. А Зин-Зин? Вот она сидит совсем рядом, касаясь его
плеча. Хотелось бы взять ее за руку, как Надю недавно в кино. И Женя
проверял себя, придирчиво копался в сердце. Что это? Новое увлечение или
глупое легкомыслие? Может быть, сердце переполнено? Горячая волна
подступает к горлу, и Женя не знает, как лучше выразить чувства. В каюте
тесно, жарко, все сидят рядом. Женя знал, что пройдет еще день - и тогда
самая большая каюта "Люкс" не сможет вместить друзей. Вот и сейчас двое
теснятся в окне; их, как говорил профессор, он "отобрал у карточной
колоды".
День был воскресный, поэтому, как обычно, передавалась телевизионная
программа для детей. Раздвинулся занавес, на экране показалась девушка с
большим белым бантом на груди, похожим на крылья чайки.
- Здравствуйте, ребята! - сказала она с улыбкой.
Директор и начальник автобусного парка невольно поклонились, насколько
им позволяло положение в окне. Рама жалобно пискнула.
Начался концерт. Щурясь от яркого света, перед телевизионной камерой
стоял молодой артист, чем-то похожий на Митяя. Его волновала непривычная
обстановка. Лева обратил внимание на его руки и, повернувшись к Зине,
сказал, что певец сжимает крышку рояля, будто хочет переломить ее, как
плитку шоколада. Но Зина даже не улыбнулась, ей было не до острот -
никогда в жизни не видела ничего подобного. Ведь перед ней самое настоящее
чудо: человека видно за тысячу километров, - можно ли сейчас беспокоиться
за целость какого-то рояля?
Освещенное слабым голубоватым сиянием экрана, ее лицо с широко
раскрытыми глазами Леве казалось прекрасным.
Наблюдая за экраном. Лева нет-нет да и взглянет в ее сторону. Напрасно
Митяй ухмыляется. Ничего тут нет особенного. Он просто любуется. Митяй,
конечно, не разбирается в эстетике, что с него взять - темный!
К роялю подошла артистка, туго затянутая в черное гладкое платье,
приготовилась петь, пианист положил руки на клавиши. Но, странное дело,
вместо того чтобы смотреть на зрителей, певица интересовалась лишь своей
записной книжечкой. Пела она хорошо, но не могла оторваться от книжечки со
словами песни, которую знает каждый школьник. Иногда актриса поднимала
лучистые глаза к зрителям, и, к их удивлению, в глазах этих не было ни
капли раскаяния. Кончилась песня. Актриса раскланялась на аплодисменты
ребят, приглашенных в студию, и с милой улыбкой начала перелистывать
книжечку. Наконец нашла нужную страницу и снова позабыла о зрителях.
Темперамент тут был ни при чем, певица не сжимала трепетных рук, не ломала
крышку рояля, все ее внимание, талант и чувство поглотила скромная
книжечка.
- Вот вам еще пример равнодушия, - показывая на экран, с горечью
заметил профессор. - Раньше она и не мечтала, что будет выступать перед
аудиторией в миллионы зрителей. Такая огромная честь! А ей все равно -
пришла с книжечкой, как в обычную радиостудию.
Лева усмехнулся. Когда-то он - пострадал за изобретенную им
радиошпаргалку, которой даже попользоваться не пришлось. А тут всенародно
демонстрируется примитивнейшая техника - жалкая шпаргалка, будто так и
надо. Сидят у телевизоров школьники, думают: почему им не дают отвечать по
шпаргалкам, когда взрослая тетя не выучила урока и ей ни капельки не
совестно?
Все это Левка высказал вслух и заявил, что, по его мнению, данная
система непедагогична. С ним согласился начальник автобусного парка.
Дело в том, что у него есть сын.
- ...Человек понимающий, двенадцати лет от роду. Так вот он тоже
удивлялся. Почему, мол, мне не дают выступать на школьном вечере и читать
стихи по книжке, если так делают настоящие артисты? Хотел было я оправдать
их: дескать, люди занятые, учить слова некогда, - да вспомнил, что у
артистов это основное дело, и промолчал.
Директор, человек с бледным, одутловатым лицом, высвободился из окна -
чуточку передохнуть - и сказал, что сосед его поступил правильно.
Опять-таки непедагогично говорить двенадцатилетнему парню худое об
артистах. Пусть он берет пример с настоящих мастеров-тружеников.
Артисты-чтецы наизусть читают весь вечер, скажем, главы из "Войны и
мира".
- Не заглядывают в шпаргалки, как эта... - директор взглянул на экран,
но певица уже исчезла.
"Не только чтецы знают текст наизусть, - подумал Женя, - но и все
актеры драматических театров". К сожалению, встречаются еще нерадивые
вокалисты, недостаточно внимательные к зрителям. Может быть, в этом
виновато радио, где они привыкли выступать с книжечками в руках. Потом с
ними же вылезли и на концертную эстраду. "А по мне, - размышлял
Журавлихин, - если ты вышел к зрителям, уважай их, честно смотри им в
глаза, а не опускай очи в шпаргалку. За это даже школьникам достается".
Тут он припомнил шпаргалки и у себя в институте, но не только на
экзаменах - явление довольно редкое, - а на комсомольских собраниях.
Выйдет на трибуну какой-нибудь начетчик и шпарит свою речь по бумажке,
боится - слово не то вырвется. Выступает как на Ассамблее, а не среди
своих же ребят, комсомольцев. Читать простительно отчетный доклад, с этим
Женя еще мог согласиться. А в бытность свою пионервожатым возмущался, что
даже ребят научили выступать на сборах по бумажкам. Еле отучил.
Передача подходила к концу. С точки зрения постоянных телезрителей, в
ней не было ничего особенного, концерт как концерт. Его могли слушать и
дети и взрослые, причем без особого удовольствия. Не то было с Зиной.
Как и многих, ее раздражала записная книжка певицы, равнодушие к
аудитории и репертуару. Эту артистку слышала она по радио, причем в
различных жанрах: оперы, оперетты, современного романса. Певица исполняла
и песни народностей, причем на любом языке, из которых, вероятно, ни
одного не знала; пела частушки, песни для самых маленьких - о зайчиках и
рыбках. Все это было Зине известно, но сейчас ее занимала лишь сама
картинка, на которой различались мельчайшие детали, вплоть до блестящих
ногтей артистки и даже искусственной родинки на щеке. Видно было четко,
ярко, как в хорошем кино, и Зина не могла отделаться от ощущения
волшебства - она видит Москву.
Студенты, а особенно Лева, радовались, этому, но не могли полностью
разделить ее восторга. Придирчиво они смотрели на экран. При чем тут
волшебство, когда, скажем, шалит синхронизация или звуковые сигналы
пролезают не туда, куда положено? Чуть заметные темные полосы,
появляющиеся на экране при высокой ноте певицы, заставляли озабоченных
конструкторов переглядываться и думать о настройке соответствующего
элемента в приемнике.
Но вот концерт закончился, и гости разошлись по своим каютам.
Скоро должен был включиться "Альтаир". Неужели на этот раз его не
удастся принять? Неужели он уплыл так далеко?
Но страхи оказались преждевременными. Телеглаз "Альтаира" показал, что
делается сейчас на палубе.
Совсем молоденькие девушки вытащили на корму теплохода старенький
патефон и наслаждались танцами. Они даже забывали менять иголку, патефон
шипел, подхрипывал. Но что до этого? Им хорошо, весело.
- Чего это они с утра пораньше? - удивился Митяй.
Женя презрительно хмыкнул.
- Отдыхают. Со страшной силой...
- Ты не прав, Женечка, - вступился за них Лева. - Не умеешь танцевать,
вот и завидуешь. Часок-другой хорошо размяться. Приятно.
На экране были видны три пары девушек, партнеров-мужчин у них не
оказалось. Танцевали молча, с каменными лицами, будто занятые тяжелой
работой, и в этом не было ничего удивительного, - на любой танцплощадке
можно видеть застывшие, ничего не выражающие лица. Дело привычное,
выполняется автоматически. Какие же тут эмоции!
Митяй прибавил громкости, но, кроме хрипа патефона, слышно ничего не
было. Девицы будто в рот воды набрали. Не везет Митяю. В прошлый раз он
ждал хоть словечка от влюбленных, а сейчас появились танцующие. Ясное
дело, те и другие молчат. Попробуй узнай, где сейчас идет теплоход с
"Альтаиром"!
Кончилась пятиминутка. Лева выключил телевизор и, повернувшись к Жене,
спросил не без лукавства:
- Заметил, Женечка, что одна из них очень похожа на Надю? В пестром
платье, миленькая такая.
- За это сравнение я бы на месте Нади обиделся. Уверен, что у твоей
"миленькой" ничего, кроме танцев, в голове не осталось. Все перешло в
ноги. - Женя всегда возмущался, когда дело касалось столь легкомысленного
занятия. - У нас в институте такие тоже встречаются.
Разговариваешь с ней и чувствуешь, что она простого русского языка не
понимает, смотрит на тебя отсутствующим взглядом, думает, где бы ей
сегодня потанцевать. Ведь есть девчонки, которые в неделю четыре-пять
вечеров отдают танцам. Когда же им читать? Некогда.
Прошел еще час, включился "Альтаир". Опять танцующие, опять те же самые
три пары. Девицы скучно передвигали ногами, на лицах невозмутимость.
Когда наступила третья пятиминутка, положение несколько изменилось:
девицы танцевали по очереди с вихляющимся парнем; модная прическа,
прилизанные космы закрывали шею до самого воротника. "Ходят еще пошляки по
нашей земле!" У Жени наметанный глаз, распознает их сразу - и не только по
костюму, по манере держаться, а по самой сущности, пустой и циничной. Это
они, выходя на вечернюю прогулку, называют наши улицы "бродвеями",
"стритами" и "авеню". Они в любом месте, под любую музыку танцуют
"стилем". Это их обезьянья манера.
Опять включился "Альтаир". Митяй ходил к Афанасию Гавриловичу, сейчас
пришел вместе с ним и спросил:
- Танцуют?
Женя молча указал на экран. Ничего не изменилось.
Чуть ли не до самого вечера продолжалось это скучное занятие, и Женя
думал, что оно чужое, тупое и бессмысленное. К сожалению, им увлекаются
многие, в ущерб книге, театру, спорту. Странное поветрие!
Глава 3
В ЭТО ВРЕМЯ ПОД МОСКВОЙ...
Опыт и особое чутье исследователя не обманывали Пичуева. Он понимал, что
приехал на аэродром не в обычный день. Готовились серьезные испытания.
Все говорило об этом - и несколько "ЗИМов" у ворот, и суетливая беготня
молодых техников. Озабоченные гости - наверное, представители смежных
институтов - нетерпеливо поглядывали на часы.
По взлетной дорожке двигались фургоны с радиолокационными установками,
трещал зарядный агрегат, гудели моторы. Похоже было на то, что скоро
начнутся испытания нового самолета. Но сколько ни смотрел Вячеслав
Акимович по сторонам, он не видел подходящей конструкции, готовой к
полету. На транспортных машинах все винты были закрыты чехлами, вертолет
тоже мирно подремывал в тени грибовидного ангара, который так
заинтересовал Пичуева.
Дерябин попросил извинения и после разговора со встретившимся ему на
дороге техником покинул гостя.
- Пока осмотритесь, - предложил Дерябин, - а я кое-что проверю.
Ребятишки могли и напартачить. Одному уже досталось.
Вячеслав Акимович понял, о ком шел разговор, и посочувствовал
виноватому технику. Красный до ушей, сейчас он тянул кабель к зарядному
агрегату.
Вероятно, потребовалась дополнительная зарядка аккумуляторов. Почему-то
они оказались в дышащей крыше ангара. Крыша, будто втягивая в себя воздух,
медленно расширялась в обе стороны, похожая уже не на чечевицу, а скорее
на толстую двояковыпуклую линзу. Это сравнение напрашивалось само собой,
так как ее поверхность ослепительно блестела. На ней Пичуев рассмотрел не
только ребра, но и темные концентрические круги, которых снизу не было. Он
попытался объяснить себе, зачем ее нужно раскрашивать "под зебру", но в
этот момент внимание его было отвлечено весьма странным обстоятельством:
линза, как шляпка гриба, оторвалась от своей ножки и повисла в воздухе.
Вначале Пичуев подумал, что встретился с каким-нибудь оптическим
явлением, вроде солнечного отблеска, создающего иллюзию просвета между
крышей и цилиндром. Однако сквозь это небольшое пространство видны были
облака и даже летящий самолет.
- Отставить! - послышался голос Дерябина.
Он высунулся из двери цилиндра, и через минуту шляпка гриба снова села
на свое место.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг