Нет, стрелки не шевелятся.
Мучат сомнения. Видно, нельзя безнаказанно повышать чувствительность
фотослоя - яркий свет ему вреден. Значит, на восьмом секторе есть немало
погибших ячеек. Но как найти их? Нельзя же от каждой ячейки выводить
провода. Ведь их тысячи! Испытать одну-две плиты? Но что это даст? А вдруг
в соседних окажутся десятки пробитых ячеек?
Стрелки замерли в неподвижности. Курбатов перевел дух. Не так страшно,
предполагал самое худшее. Так и нужно, в этом особенность творческой
мысли, чтоб предвидеть любую неожиданность - пусть на первый взгляд и
маловероятную, - чтоб не застала врасплох.
Все сливается в одно болезненно яркое пятно. Курбатов ищет очки и не
видит, а скорее чувствует, как стрелка крайнего вольтметра падает вниз и
застывает черной итоговой чертой. Под ней нуль - оценка всей его работы.
Курбатовские ячейки умирают. Вот еще одна стрелка шевелится. В ячейке
теплится жизнь, но скоро угаснет. Она слепнет, и падающая стрелка говорит
о конце.
Рванул на себе воротник. Душно. Пуговица запрыгала на полу. А дуга
горит, зловеще потрескивая. Своим мертвящим светом она готова выжечь глаза
всех ячеек, чтоб погасла в них жизнь, чтоб остановился ток в проводах,
чтоб не могли они служить человеку. Курбатов переживал смерть каждой
ячейки, как гибель близкого существа; Хотел выключить дугу, но не мог
прекратить страшного опыта. Стиснув зубы, он механически присоединял
вольтметры на другие ячейки и ждал, какая из них умрет скорее.
В заводской лаборатории эти испытания проводились не раз. Брали
несколько плит из очередной серии и также в свете ослепительной дуги
проверяли, не уменьшится ли через определенное время общее напряжение,
получаемое от ячеек. Результаты оказывались неизменными: стрелка
вольтметра часами стояла на одной и той же отметке.
Но почему же сейчас гибнут ячейки? Плита проверена на заводе. Вот в
уголке выбит штамп "ОТК". Технический контроль.
Разгадка была простой и страшной. Эта плита после многих месяцев работы
взята с восьмого сектора. Задумав ее испытать, Курбатов с ювелирной
тонкостью сам припаивал выводные проводнички к серебряным полоскам,
нанесенным на пластмассу. Лишь сейчас он пожалел, что не заказал этих
выводов на заводе. Пусть хотя бы на нескольких плитах сделали, иначе
невозможно проверить каждую ячейку. Для опытов он получал их в коробочках,
отдельно. "Так вот оно в чем дело! - Курбатов провел по лбу мокрым платком.
- Значит, когда я раньше наблюдал уменьшение напряжения на отдельных
плитах восьмого сектора, это объяснялось не усталостью фотослоя, а выходом
из строя отдельных ячеек. Но сколько их? Какой процент? И причина? Главное
- найти причину".
Он машинально вытер плиту и перевернул ее. Конечно, измеряя напряжение
каждой из них, можно узнать, в какой больше всего испорченных элементов.
Ведь до установки плит на восьмом секторе было известно, сколько вольт
они дают. Но это будет неточно. А вдруг в самом деле появилась усталость
слоя или другая, не менее страшная болезнь? Теперь ни за что нельзя было
ручаться. Для чистоты эксперимента, для полной уверенности, что ты не
ошибся, надо измерить напряжение на тысячах ячеек восьмого сектора. Но как
к ним добраться? Спиливать нижний слой пластмассы, как он сделал на одной
плите? Ужасно долгая и трудная работа. А потом что? Подпаивать тончайшие
выводные проводнички ко всем ячейкам? Нужны месяцы и десятки людей, чтобы
это осуществить.
Сразу перед глазами его возникло развороченное поле, плиты, уложенные
штабелями, и Чибисов, приехавший в составе комиссии. Она должна сделать
кое-какие организационные выводы. В самом деле, разве человек, у которого
нет ученой степени, может возглавлять лабораторию? Вот вам результат
налицо.
"А не послать ли телеграмму, чтоб мои сотрудники проверили? Потом еще
на завод... Невозможно. И Чибисов и тот другой, из лаборатории
термогенераторов, воспользуются моей неудачей, раструбят по всему
институту... Нет, нет... - Курбатов бросился к шкафу и взял оттуда еще
одну плиту "К-8". - Я сам ничего не знаю..."
Он долго распиливал ее - надо вскрыть выводы от ячеек. Затем,
задыхающийся от нервного и физического напряжения, положил плиту на
лабораторный стол.
Ячейки слепли.
Курбатов выключил дугу. В лаборатории сразу стало темно, хотя и горел
верхний свет. Глядя сквозь синее окошечко на остывающие угли, он сидел,
бездумно отдыхая. Наконец боль в глазах утихла, можно было различить на
столе и плиту, и приборы, и лабораторный журнал, в который он по привычке
записал номера испорченных ячеек.
Чуть скрипнула дверь. Вошла Лидия Николаевна. Платье на ней было
зеленое, но сейчас, после яркого света, Курбатову оно показалось розовым.
Остановившись у порога, Лида спросила:
- Можно, Павел Иванович?
- Да. - Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
Лида помедлила, неслышно прошла к столу, рассеянно с места на место
переставила пробирки.
- Анализ готов.
- Какой анализ? Ах, этот...
Чувствуя неловкость, Лида хотела было уйти, но Курбатов ее остановил.
- Анализ нужен другой. Садитесь. - Он подвинул к ней стул. - Здесь у
меня отмечены номера испорченных ячеек, - равнодушно сказал он, водя
пальцем по строчкам. - Почти короткое замыкание...
- Отчего?
- Если бы я знал, не утруждал бы вас. Прежде всего необходим полный
химический анализ. Затем...
И Курбатов спокойно, собранно, как в давние времена больших невзгод,
говорил ей о сущности явления, которое он обнаружил, о том, как можно
вынуть из плиты запресованные в них ячейки, тут же написал на листке
программу исследований, положил перо и с горечью признался:
- Но выводов мы никаких не сделаем. Материала недостаточно.
Лида поняла, что сейчас беспокоит Курбатова. Положение угрожающее, и
только массовым исследованием ячеек можно найти пути борьбы с их болезнью.
Это как в медицине, где требуется огромный опыт и массовая проверка
лечебных средств.
- Если нужно, исследуем сотни, тысячи ячеек, - говорила Лида. - Возьмем
для начала первые плиты сектора.
Молча Курбатов перевернул тяжелую плиту, и она, как показалось Лиде,
тут же превратилась в дикобраза с мягкими проволочными иглами.
- Видите? Пришлось распилить. Провода я целый день припаивал. А много
ли сделал? Трудно. Слой серебра очень тонкий. Ничего не выйдет, Лидия
Николаевна.
Он пожелал ей спокойной ночи, попросил запереть лабораторию и,
понурившись, пошел к двери.
- Кстати, - сказал он, обернувшись у порога. - Наш разговор о новой
лаборатории считайте несостоявшимся. Простите за легкомыслие.
В другое время Лида бы не удержалась от насмешки. Какой же он ученый,
если в себя не верит? А еще мужчина! Разнюнился - проводнички не
припаиваются! Но сейчас промолчала, понимая, что дело не в проводничках, а
в чем-то гораздо более сложном. Мечта о многих зеркальных полях
становилась призрачной, эфемерной. Для Курбатова это было полной
неожиданностью и крушением всех надежд. С какой радостью и юношеским
задором говорил он Лиде, что в московской лаборатории уже работают над
новым применением его фотоэнергетического слоя...
- Представьте себе, Лидия Николаевна, - рассказывал он, прикалывая к
чертежной доске бумажный лист и рисуя на нем толстым синим карандашом. -
Это вот вагончик трактористов. Видали, наверное, такие? Трактористы
привезли с собой большой рулон специально обработанной ткани или пленки,
на которой напечатаны - да, да, напечатаны! - фотоэнергетические ячейки со
всеми необходимыми соединениями. Рулон этот разматывается прямо на земле -
и, пожалуйста, походная электростанция готова к работе! Она заряжает
аккумуляторы, питает радиостанцию, электроприборы, все что хотите. Такую
пленку можно разостлать возле избушки лесника, бакенщика, высокогорной
обсерватории, у зимовщиков Арктики, где угодно. Из этой ткани можно шить
палатки. Вот она, свернутая, за плечами альпиниста... Поймите, что это
значит, когда мы получим миллионы метров фотоэнергетической ткани! В
магазинах ее будут резать ножницами, как простую клеенку. Заплатили за
десять метров - и у вас уже собственная электростанция, без всяких
бензиновых движков и генераторов. Разве это не чудо?
Конечно, чудо. И Курбатов рисовал уже не на бумаге, а
взволнованно-восторженными словами близкую возможность создания такой
пленки. Правда, трудности огромны: пока еще не удается получить прочный
фотослой, чтобы он не ломался при свертывании рулона; потом придется
повысить полезную отдачу его, - ведь в ячейках не будет термоэлементов,
как в плитах "К-8". Но все это не принципиально. Еще два-три года работы,
и первые десятки метров фотоэнергетической ткани можно будет послать,
скажем, на дрейфующую льдину для практических испытаний.
- А пока займемся ими на снежных полях возле Высокова. Вас это
интересует? - спросил он у Лиды в заключение разговора.
Потрясенная оригинальностью и смелостью его идеи, Лида тогда
пробормотала что-то невнятное и весь день ходила под впечатлением
курбатовского изобретения. Удивительный он человек! Все ему мало, все он
торопится. Ну, подождал бы, пока не решится судьба здешнего зеркального
поля. Так нет, он загорелся мыслью о северных полях, и пока
рассматривается проект высоковской лаборатории, уже мечтает о рулонах
фотоэнергетической пленки.
Сейчас Лиде казалось, что стоит лишь открыть загадку испорченные ячеек,
как все мечты Павла, Ивановича превратятся в реальную действительность.
Тишина. Все окна закрыты. Уже давно выключена холодильная установка.
Жарко.
Лида ходила тяжелыми шагами. Тоненько позвякивали пробирки на столе.
Подошла к другому, где лежала плита с ослепшими ячейками, и, рассматривая
тонкий серебряный узор, подумала: "Неужели все зависит от какой-то чепухи,
от проволочек, которые не припаиваются? Надо попробовать".
Она поискала в шкафу осколок испорченной плиты, включила самый
маленький паяльник и, когда он нагрелся, притронулась залуженным концом к
канифоли.
Голубоватая струйка дыма заметалась над столом. Подцепив крохотный
кусочек олова, Лида попыталась связать его с серебряной полоской на плите,
но, сколько ни водила паяльником, так ничего и не добилась. Серебряный
слой протерся, пластмасса под ним вспучилась, а капелька олова упрямо не
хотела прилипать.
С присущим ей упрямством, высунув кончик языка, будто так легче
работать, Лида пробовала сначала расплавлять канифоль на серебре, потом
класть на него крупинку олова и, лишь чуть тронув паяльником, сразу же
отдергивать руку.
Ничего не получалось. Олово отскакивало. А если чуть перегреешь, тонкая
полоска моментально прогорала. Лида выключила паяльник, подождала, чтобы
он немного остыл, и начала снова. Но пайка не получалась.
Только дьявольское терпение, воспитанное на сложных и очень тонких
лабораторных анализах, удерживало Лиду за столом. Она во что бы то ни
стало хотела изучить незнакомую ей технологию припайки выводов к
тончайшему металлизированному слою, чтобы найти новый способ, который бы
дал возможность быстро и надежно припаять тысячи проводников. Иначе
загадка умирающих ячеек никогда не будет разгадана.
Чего только Лида не делала! Это было настоящее планомерное исследование.
Мешала повышенная нервозность. За окном уже светлело, скоро начнется
трудовой день, когда Лида должна заниматься своими основными делами.
Возиться с паяльником никто ей не поручит. Но сейчас это было нужно.
Очень нужно.
Легкая, пока еще неуверенная радость закралась в сердце. Уже
получается, уже успех: капелька прочно держится на серебряной полоске.
Теперь к ней нужно припаять тонкую проволочку. Новая беда - слишком тонкий
проводничок обламывается, а возьмешь чуть потолще - отрывается вместе с
полоской.
С холодным ожесточением Лида продолжала поиски. Наконец нашла и лишь
тогда убедилась, что если бы она захотела вывести проводнички от всех
ячеек только одной плиты, ей пришлось бы потратить целый рабочий день. Но
даже не в этом дело. При всей ее аккуратности не меньше одной трети
соединительных полосок, которые идут к выводным шинкам, безнадежно
портились.
Надо придумать что-то другое.
Лида распрямила уставшую спину, погасила свет и лишь тогда заметила,
что утро уже наступило.
Глава 8
ПЯТНА НА ЗЕРКАЛЕ
На испытательной станции работала самая несчастная девушка в мире.
Такой считала себя Нюра Мингалева. И к этому у нее были все основания.
Странности любви встречаются в жизни нередко, однако Нюре от этого не
легче.
Почему бы, скажем, двадцатидвухлетней Нюре, девушке если не очень
красивой, то довольно привлекательной, не обратить благосклонного своего
внимания на симпатичного, веселого студента Жору Кучинского или на
восторженного Багрецова? На испытательной станции были и другие мужчины.
Как бы ни подсмеивался Жора Кучинский, что женихов в пустыне не сыщешь, он
все же преувеличивал. Прекрасный парень шофер Алимджан: человек с
образованием - окончил техникум, - мастер на все руки, умен, красив и
вечерами появляется в белой крепдешиновой рубашке, перетянутой
лакированным ремнем. И Нюра замечала, что Алимджан вздыхает по ней.
А Нюра... Нет, никому бы она не выдала своего секрета. Однако Маша его
разгадала.
- Ты мне брось эти штучки, - сказала она однажды. - В щепку
превратилась. Да разве он тебе пара?
Нюра попробовала схитрить:
- Нужен мне твой Кучинский!
- Я не про Кучинского, - отрезала Маша. - На начальника нечего глаза
пялить.
Совесть потеряла. Ведь он ученый. А ты кто? Дура и есть дура. У него,
поди, в Москве жена - профессор или артистка.
Закрыв лицо руками, Нюра прошептала:
- Никого у него нет. Жора рассказывал, он все знает.
- Все равно нечего сохнуть. Неровня. Ему за сорок, а ты девчонка. Руби
дерево по себе.
Нюра промолчала. Да разве она виновата? Ведь не старое время, когда
графини только за графов выходили. Необразованная, это верно. Ну и что ж?
Учиться будет, книжки читать. Она уже начала заниматься. Лишь бы он не
уехал отсюда, тогда ей не жить. Но почему на ее долю выпала самая трудная
в мире любовь?
Знала бы раньше, поостереглась, не стала бы глаз на него поднимать, уши
заткнула бы ватой, чтоб голоса его не слышать.
Поздно. Притаившись за окном, ждала, когда он пройдет на зеркальное
поле, прислушивалась, не принесет ли ветер тихое его словечко. Ночью
прижимала к губам руку, которую он держал, когда здоровался.
Недавно она почувствовала что-то вроде ненависти к нему. Зачем он ходит
в аккумуляторную? Зачем тревожит, мучает? Но когда ему случалось по
нескольку дней не отходить от лабораторного стола и Нюра его не видела,
было еще страшней... Пусть приходит, пусть все останется по-прежнему.
Пытаясь разобраться в своих чувствах, Нюра спрашивала себя - чем же
покорил ее Павел Иванович? Конечно, таких людей она еще не встречала. В
Запольске ученых не было. Но разве в этом дело? Не все ли равно, кто он -
ученый, инженер, землекоп. Он просто Павел Иванович, молчаливый, душевный,
ласковый. При самой первой встрече, когда Нюра пришла к нему с
направлением на работу, он долго расспрашивал ее, журил, что училась мало,
дал список книг, которые советовал прочесть. А глаза у него открытые,
чистые; такие глаза никогда не лгут. Он выходил из лаборатории, и Нюра,
спрятавшись в кустах, следила за ним любящим, преданным взглядом,
поворачиваясь за ним, как ромашка к солнцу.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг