В. Морочко.
НЕПОВТОРИМОСТЬ
При известии о насильственной смерти вместе с ужасом возникают вопросы:
"За что?", "При каких обстоятельствах?" "Кто?" Когда же нас подвергают
"насильственной жизни", почему-то не возникает вопросов. Это считается в
порядке вещей. Тогда как в действительности здесь столько загадок, что
даже браться их формулировать - безнадежное дело. Чтобы не быть
голословным и не ходить далеко, расскажу о себе.
Каждый прожитый день звучал, как симфония. Я был в жизни из тех
энергичных "маэстро", что фехтовальным приемом "закалывают" финальный
аккорд. Утром - пробежка по берегу Юглы. Грудь точно бубен звенит. На
девятый этаж - быстрым шагом по лестнице. Душ. Легкий завтрак. Не менее
часа дается на темные с проседью баки, бородку, усы, загорелую, гладкую
кожу лица. Все налажено: есть достойная пенсия, неплохое жилье, эллинг с
чудо-моторкой на озере. Люблю пронестись с ветерком, встретить с удочкой
солнце, зимой - встать на лыжи, над лункой подкараулить леща.
Сам я родом из Пскова. В войну был радистом на пеленгаторной станции.
Встретил победу в Курляндии. В Риге заканчивал ВУЗ. Студентом за лето
освоил вторую профессию - класть кирпичи. Так что построить на хуторе дом
или в Юрмале дачу, сложить настоящий камин, - для меня не проблема.
Любил свои руки, лицо, тело, голос. Они помогали мне в главной работе: на
деловых совещаниях обаяние - не последнее дело.
Обожал путешествовать: завораживал прошивающий небо серебряный авиаслед.
Из дам отдавал предпочтение "золушкам", не строившим на мой счет твердых
планов. Не нуждался ни в прачке, ни в няньке: все для себя делал сам. А
если болел, то из Юрмалы наезжала сестра.
"Любовь" - это чисто беллетристический термин. Простой народ говорит:
"Люблю бабкины пироги с картошкой", или: "У Маньки с Ванькой - любовь" -
то бишь интрижка. Еще говорят: "радость - в детях". Не спорю. Меня,
например, обожают племянники. Я в их глазах - легендарная личность. В
каникулы, по воскресеньям катаю ребят на моторке по рекам, озерам, на
острове жарю для них шашлыки, а в добрые дни мы выходим в Залив и носимся
вдоль бесконечного пляжа, разглядывая в бинокль купальщиц.
Когда гуляю вразвалочку по рижским бульварам (этакий морской волк в
капитанской фуражке и темных очках), - чувствую, как девицы меня провожают
глазами.
Едва после дождичка в мае запахнет сиренью, я вновь ощущаю молодое
блаженство, и рвется куда-то душа... Но куда мне лететь: на юг, где на
каждом шагу кто-то просит тебя закурить, прикурить и "который час", и где
ремешки у мужчин ниже брюха? Принято думать, что к лени располагает тепло.
Но для этого незачем далеко улетать. Лень - мудрая дань осознания
бренности бытия. А счастье, как полагают, заключено в осознании
нужности... Я нужен жизни, она нужна мне. Я не поверю, что могу умереть!
Но с друзьями мне не везло. Пожалуй, ближе других был Нодар. Когда-то
семейство его переехало из Кутаиси в Смоленск... Родители там и погибли во
время бомбежки. Нодар, как и я, был на фронте, а после ранения вышел из
госпиталя с укороченной костью ноги. С того времени ходит с прискоком.
Еще в институте угодил мой приятель в "семейный силок". Бирута носила
большие очки, имела вытянутое, рыбье лицо, с бледным ртом и являла собой
разительное несходство с Нодаром. Он любил тишину и уединение, Бирута -
веселую шумную жизнь на виду у людей. Он был раб привычек, она искала
разнообразия в жизни. То, к чему Нодар едва успевал привыкнуть, на нее уже
нагоняло тоску. Они часто ссорились, но он притерпелся к жене и не мог
кончить дело разводом. В доме всегда было так, как хотела она. У Бируты от
обуви "горели" ступни, поэтому по квартире она большей частью ходила без
тапочек, лучше сказать, не ходила - носилась, не умея, как свойственно
дамам, "плыть павой". Она была из "порхающей" разновидности. По дроби
шажков я всегда узнавал ее приближение: эту стремительную походку не
спутать с другой. И паркет, отзываясь на ее топоточек, как будто хихикал,
покрякивал от удовольствия, вскрикивал: "Ой, бежит хозяйка!" "Ой, бежит
хозяйка!"
Бирута не особенно загружала Нодара делами (у него все валилось из рук),
но постоянно ворчала, что он ей не помогает.
Почти на моих глазах у них выросли две прехорошенькие девчушки. Выучились,
повыходили замуж, разъехались. Младшая, Лола, укатила в Саратов. Старшая,
Илга, - в Елгаву преподавателем Сельскохозяйственной академии, и Бируте
приходилось ездить нянчить внучат.
Я часто бывал в этом доме. В свои юбилеи приглашал их в кафе. Подвыпив,
она позволяла себе пожеманничать и, еще будучи цветущей сорокапятилетней
дамой, о себе говорила: "Я бабка старая, больная и немощная". Однажды,
когда жена отдыхала в Кемери, я слышал, как он кричал ей по телефону:
"Возвращайся скорее! Я с голодухи подохну! Без тебя кусок в горло не
лезет!" Нодар всегда был слюнтяем.
Бывая с ним один на один, я честно советовал, как надо жить, делился,
можно сказать, сокровенным. Нодар качал головой, удивлялся... Казалось,
однако, что слушает он не меня, удивляется не моим, а собственным мыслям.
Но стоило появиться кому-нибудь третьему, как во мне просыпался актер. Я с
собой ничего не мог сделать: хотелось смешить, скоморошничать, - начинался
спектакль, где приятелю отводилась роль оселка, на котором оттачивалось
мое остроумие.
После их свадьбы, однажды, в присутствии Бируты, я демонстрировал, как у
студента Нодара сползают штаны, шаркая по земле бахромой, а он все
оглядывается, думая, что кто-то идет по пятам. Бирута не сводила с меня
больших глаз, цвета утренней дымки.
- Саша, вот уж не знала...- сказала она, когда Нодар не мог слышать, - что
ты такой злой.
Я ответил: "Теперь будешь знать". Видел, он не достоин ее. Но на это мне
было плевать.
Работая в электроотделе проектного института, в спорных вопросах Нодар
всегда был на стороне тех, для кого разрабатывался проект. Подвизаясь
затем в "Главэнерго", он точно так же брал сторону всех застройщиков и
проектировщиков, которым дирекция Рижской электросети морочила головы,
навязывая кабальные условия на присоединение. Позже, трудясь в монтажной
организации, Нодар был на стороне собиравшихся жить в возводимых
трестом-халтурщиком зданиях. Я чуть не сосватал его в наш Главк. Прослышав
о нем, мой начальник было обрадовался: "Нам нужны люди с широким опытом
работы!" Но после беседы с Нодаром он признавался: "Приятель ваш -
неплохой человек. Но у нас нет такой должности. Он из тех, кто привык
рубить сук, на котором сидит. С такими трудно работать". Я не спорил: в
чем-в чем, а в людях мой шеф разбирался.
Дольше всего Нодар продержался в больнице - рядовым инженером. Для чего-то
окончил биологический факультет, пытался заниматься наукой, но, вероятно,
и здесь - ухитрялся идти против "собственной фирмы", отстаивая интересы
клиентов - то есть больных. До самой пенсии - имел работу "медвежью",
зарплату "заячью", а руководство обращалось к нему "молодой человек".
Нодар был приверженцем сумасбродной идеи, всю жизнь чего-то искал, но
единственным берегом, к которому он смог прибиться, была его Бирута. Он не
жил, а влачил свою жизнь пресно, робко, безвкусно, погрязнув по уши в
быте. Мужчина либо творец, когда у него интересная, разнообразная жизнь,
либо серость. Третьего не дано. Моим главным принципом в жизни стала
свобода. А приятель мой жил как трава, по которой ходит любой, кому
вздумается... И однако судьба подарила ему еще один шанс.
Бируте не повезло: занянчилась с внуками и Нодаром, вовремя не обратилась
к врачам - за какой-нибудь месяц пожелтела, осунулась. Когда легла,
наконец, на обследование, Нодар ходил сам не свой, и я, как мог, утешал
его: "Слушай, не надо драматизировать! Еще ничего не известно".
Оказывается, он уже знал, что дни ее сочтены. Выявилось запущенное
новообразование, и больную отпустили домой с "рецептом милосердия" на
руках. Но бедняжка не дотянула до "шабаша болей" и как-то перед самым
рассветом скончалась от сердечного приступа.
Я участвовал в траурных хлопотах, но в день похорон, незадолго до выноса
тела, почувствовал, что не в силах глаз оторвать от покойницы. Била
гадкая дрожь. Язык заплетался. Илга, их старшая дочь, заметила, что я "бел
как бумага". Решили, что это от горя. Меня взяли под руки, отвезли домой
на такси, раздели и уложили.
Мы с Бирутой - одногодки. Я, конечно, не верю, что могу умереть... Но,
скорее всего, она тоже не верила - так недавно еще носилась по комнатам,
барабаня голыми пятками по полу, и паркет отзывался, "покрякивая": "Ой,
бежит хозяйка! Ой, бежит хозяйка!" И вот... ее нет. Ничего от нее не
осталось... кроме ужаса смерти. Меня колотило и корчило. При одной только
мысли, что тоже могу умереть, - начинало тошнить.
В конце дня зашла Илга, дала выпить успокоительного, сообщила, что отец
тоже плох. Меня чуть не взорвало от этого "тоже". Всю жизнь прозябавший в
неволе, что он мог чувствовать! Я, разумеется, ничего не сказал: "Пусть
думают, что им угодно". Уснул в эту ночь только после того, как решил,
что мне делать.
Утром от участкового терапевта получил направления на анализы и к
специалистам: не дожидаясь, когда всеобщая диспансеризация станет
реальностью, - намерен был провести ее для себя одного. А еще обратился в
платную клинику, где принимали "светила", чтобы знать всю правду из разных
источников.
Целых два месяца ушло на обследование. Смысл эпикриза сводился к тому,
что, не считая некоторых "возрастных изменений задней стенки правого
желудочка сердца", я - совершенно здоров. Мне показаны спорт, свежий
воздух, умеренный труд и здоровый режим.
Таким образом к прежней жизни вернулся я человеком, имеющим полное
представление о своем состоянии.
Мне сообщили, что Нодар еще плох. Вместо того, чтобы успокоиться и
развивать у себя понемногу вкус к новой жизни, он медленно чахнул,
зациклившись на какой-то абсурдной идее, склонившей его в свое время пойти
учиться на биофак.
После свободы на первое место я ставлю отточенность логики. Ход моих
рассуждений таков:
Человеческий опыт доказывает, что супружество - это искусственный, акт,
хитрость, придуманная для выживания вида. В диких условиях при жесточайшем
отборе в браке надежнее доводить "до ума" малышей. Но потомство отнюдь не
тот стимул, что укрепляет семью. Здесь бессильны и дружба, и секс, и
закон. Раньше браки скрепляла религия. А теперь ничего не осталось, кроме
абстрактной морали. Человеку все приедается, все ему мало. И виною здесь
не распущенность, - тот же отбор: генетическое разнообразие рода повышает
сопротивляемость. "Прочные" браки держатся не на любви, - на взаимной
диффузии, на нездоровой животной боязни утратить друг друга. Счастливыми в
них пребывают лишь дети. Родителям же достается извечное самонасилие.
Заявившись к Нодару, в первый момент я его не узнал, до того он осунулся и
оброс. Хриплый голос царапал мой слух... Забавно, что именно он меня
первым спросил:
- Как себя чувствуешь? Говорят, ты лечился?
Я успокоил его:
- У меня все в порядке... А вот ты, вижу, сдал.
Он отмахнулся.
- Да я-то здоров... - И печально уставился в стену.
Сидели мы с ним на кушетке в гостиной. Рядом был стол, на котором недавно
стоял ее гроб. Бирута глядела на нас с фотографии в траурной рамке - все
здесь напоминало о похоронах.
- Я устал, - вдруг признался Нодар. - Хочу спать, но почти что не сплю:
лишь закрою глаза - вижу Бируту за день до смерти... И все, все
повторяется... - все, что с ней было... до последнего вздоха. Больше нет
сил! Я мечтаю о неповторимости как о спасении!
- "Неповторимости"!? Что ты имеешь в виду? - спросил я.
- Это трудно тебе объяснить, - начал он. - Понимаешь... наш мозг не
выносит необъяснимой реальности. Но когда абсолютная истина недосягаема,
мы обходимся - временной или условной. Житель пещер создавал с этой целью
мир Духов. Теперь мы для этого держим Науку...
Видя пугающий блеск его глаз, я подумал: "Он болен!" Нодар продолжал.
- Перед гробом мы говорили: "Она будет жить в нашей памяти..." Это пустые
слова: наша память - как досканальная хроника, вроде видеопленки, тогда
как живому даже привычного действия в точности не повторить. Живой каждый
миг исчезает... с тем, чтобы тут же явиться немного иным...
У меня, вероятно, был ошарашенный вид, но он не заметил и продолжал:
- Если генный набор - это лишь кодограмма, прогноз, обещание жизни, то
жизнь, состоявшаяся, зашифрована в неповторимости действий. Не зря
говорят, что в поступке, как в зеркале, отражается весь человек. По
Программе Неповторимости всякий из нас каждый миг уступает место другому.
А обстоятельства и болезни, ведущие к смерти, являются результатом
злокачественного стирания этой самой Программы.
Помню все сказанное Нодаром. Но если до этого я еще сомневался, последние
фразы убедили меня: он теряет рассудок. В улыбочке на обросшем лице было
что-то зловещее. Вот он спрятал в ладонях глаза; я услышал мольбу:
"Бирута... жизнь моя, поторопись! Не могу больше ждать!"
- Нодар, успокойся, - советовал я. - Ради Бога, не надо драматизировать!
Постарайся свыкнуться с мыслью...
Он взглянул на меня и... не сказал ничего. Я ушел. В тот же день
дозвонился в Елгаву, передал его дочери наш разговор. Илга все поняла, -
прикатила, не медля, устроила так, что к Нодару под видом невропатолога
привели психиатра, настояла, чтобы я тоже пришел.
Закончив осмотр и беседу с больным, эскулап, тонкогубый высокий старик,
ворчал, моя руки:
- Чуть что - вызывать психиатра! Откуда такая жестокость?!
- Я ему не сказала, кто вы! - возразила Илга.
- Считаете вашего папу глупее себя?
Тут я вмешался:
- А если он болен? Нельзя же оставить больного без помощи!
- Разве так помогают?! У человека хроническое недосыпание, а вам лишь бы
сбагрить - в лечебницу... Я там оставил рецепт. Пусть пьет, пока не
наладится сон.
- Если с психикой у него все в порядке, - в упор спросил я, - чем тогда
объясните бредовые мысли?
- Спорное - не значит бредовое... - разглагольствовал врач, уже стоя в
прихожей. - Оно может стать плодотворным... "Все новое каждый миг уступает
место новейшему..." - полагает ваш друг. Я не знаю, как вас, но меня эта
мысль интригует.
"Шарлатан!" - произнес я вдогонку, когда за врачом захлопнулась дверь.
Из спальни вышел Нодар. От того, что теперь он был выбрит, в чертах
появилось нечто "клювастое". Он ожег меня взглядом. Голос дрожал.
- Ты сказал всем, что я сумасшедший, - любезно с твоей стороны... Но
сейчас тебе лучше уйти!
Вот она - человеческая неблагодарность! Хочешь сделать добро, а тебе
отвечают упреками! Я ушел, унося неприятный осадок.
Однако через три месяца он позвонил мне, просил извиния.
- Саша, прости! Я был сам не свой - нахамил. Но и ты тогда зря вызвал
Илгу! Все бы и так обошлось.
- Значит, уже "обошлось"? - осведомился я сдержанно, не настроенный
продолжать отношения.
- А у меня радость! - Голос Нодара звенел. - Мне приснилась новая Бирута.
Я не знал, что ответить. Он, видимо, уловил замешательство.
- Ты, наверно, не понял. Раньше сон без конца повторял мне ее последние
дни... В этот раз я увидел наш садик в Дарзини, где и ноги моей не было с
прошлого лета... Как будто я приезжаю туда, захожу на участок... И вижу
ее... Вначале опешил, потом говорю: "Это ты!? Но тебя уже нет!"
- Напрасно рассчитывал, - говорит. - Я вернулась! Гляди, что на грядках
творится: мусор, жухлые листья, трава! Ты меня дожидался?
- Тебя!
- А ну-ка неси, - говорит, - сюда грабли!
Сел я на корточки и без грабель, прямо руками, убираю весь сор. На душе
так спокойно, так полно, как давно уже не было! Знаю: Бирута - рядом,
живая, "неповторимая". Чувствую, это она... И потом, когда я проснулся,
сомнений не возникало: этот сон - ключевой. Я дождался! Она возвращается!
Скоро Бирута будет со мной! Очень скоро!
Когда Нодар смолк, я почувствовал, как на макушке моей поднимаются
волосы... коих давно уже не было. Я, конечно, не мальчик, чтобы меня
выставляли за дверь, однако, сдержался и даже слегка подыграл:
- "Возвращается"?! Как и когда?
- Пока что не знаю, - бодро ответил приятель. - Надеюсь, она мне даст
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг