поступил иначе на моем месте?!
- Я очень испугалась, - сказала Энн. - Страшные...
Они были... не как люди... - Клем сжал ее руку сильнее. - Один
сказал, чтобы я не звала на помощь, потому что некого звать, все наши
холуи - он так сказал - удрали. Лорри закричала на кухне, но сразу
умолкла.. Другой повел мальчиков наверх, и я... но этот сказал: молча, не
то им будет плохо. И сразу позвонил ты.
- Сколько их было? - через силу спросил Клем.
- Четверо... не знаю. Клемчик, я засыпаю, я приняла седатив, прости,
пожалуйста...
Убедившись, что она не в обмороке - дыхание глубокое и ровное, - он
быстро прошел на кухню. Черная кухарка сидела у стола, подперев голову
рукой. На столе были тарелки с тартинками и две вазы с фруктами - для
детей и для взрослых.
- Лорри, вам не причинили вреда? - спросил Си-Джи.
- Разок шлепнули и показали пушку, мист-Си. И все. - Она покачала
головой. - Хоть кофею-то выпейте, мист-Си. Я налью?
- Остальных подкупили, Лорри?
- Откуда мне знать? Когда они уезжали, Смарти мимо пробегал, я
спросила, куда, мол, все вы собрались, кто дома останется, а он говорит -
мы прямехонько к сатане, сестрица, прямо к сатане в зубы. Я пошла к
госпоже, она училась с Кенчиком, и я ушла, а тут эти и объявились .. -
Лорри подняла руку - Я-то знала, я знала!
- Что вы знали?
- От него это пошло, от этого господина из Мичигана, от него бедой
пахло, сэр! Я говорила Джорджи!
Клем машинально взял тартинку, откусил, прожевал, не чувствуя вкуса.
Вроде бы, с копченой рыбой. Сказал
- Джорджи тоже...
Лорри, видимо, поняла - всплеснула руками Клем опустил голову на
стол. Так он и сидел на кухне, пока от ворса не позвонили, что приехал чин
из ФБР.
Клем Гилберт не мог знать, что налет бандитов Ленти-ни, перевернувший
его жизнь, был, в сущности, затеян на кухне и что затейщик, как и он,
отказался от кофе.
На следующий день, вошедший в историю семьи Гилбертов как "черная
пятница", Клем подал правлению корпорации просьбу об отставке. Правление
собралось через неделю - Си-Джи вплоть до следующей пятницы отказывался
подходить к телефону, хотя звонили все директора по очереди. Собралось и с
тайным облегчением приняло отставку своего президента; с облегчением и
некоторым смущением, поскольку у него имелся огромный пакет акций, то есть
он по-прежнему сохранял существенное влияние на дела фирмы.
История ЭИ, Эпохального Изобретения, на этом закончилась
От торжественных проводов и прощальных подарков Клем Гилберт
отказался наотрез. Но один подарок ему прислали на дом; роскошный,
чудовищно дорогой набор клюшек для гольфа. Клюшки были в чехлах
крокодиловой кожи, к ним прилагалась такая же сумка, и в ней, на самом
дне, лежала карточка. Надпись на ней была тисненая - золотом; "От Джозефа
Бабаджаняна, с сердечным приветом".
Клем пожал плечами и велел отослать эту крокодилью роскошь дяде Би.
Он понимал, что сломлен и неизвестно когда оправится, но уходить на покой
и играть в гольф не собирался.
Только с тремя людьми из бывших сотрудников он согласился
встретиться. С достопочтенной госпожой Карринггон, распухшей от слез, с
начальником опытного цеха, которому он принес извинения, и с Жаком
Мабеном. Почему надо было попрощаться с Мабеном, он толком не понимал;
может быть, из-за того, что бедняга не был ни в чем виноват, но чувствовал
себя виноватым.
Только во время их встречи - в доме Гилбертов, в кабинете хозяина -
Си-Джи внезапно понял, из-за чего он затеял это прощанье: чтобы попросить
Мабена остаться в должности и по-прежнему пользоваться тем, особым счетом
в "Сити-бэнк", никому об этом не докладывая. Счет был открыт не на
средства фирмы, а иждивением бывшего ее президента.
- Нас обоих унизили, Жак, - в лоб сказал Си-Джи. - Вас и меня. Я могу
выкинуть миллион-другой, чтобы насыпать им соли на хвост. Попробуйте.
- Бензиновые господа? - спросил Мабен. Си-Джи растянул губы в улыбку
и поднял брови.
- Не будем держать на них зла, мой друг. У них не было другого выхода.
- Лентини?
- Да, - сказал Клем. - Так. Я приплатил бы еще пару миллионов, чтобы
он сгнил за решеткой.
- Они из-за денег, и он из-за денег, - угрюмо возразил Мабен.
- Не совсем так... Или совсем не так. Понимаете, Жак, они спасали
дело своей жизни, так что есть некоторая разница.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом Мабен кивнул.
Си-Джи поднялся и проводил гостя до машины.
На клумбе перед домом возился новый садовник, двери гаража закрывал
новый шофер. Но кусты вокруг кольцевой дорожки цвели как всегда, будто эта
весна ничем не отличалась от предыдущих - кусты пылали неистово-розовым,
чешуйчатым, закрывающим ветви цветением.
- Хочу на несколько дней съездить в Майами, навестить родителей, -
внезапно сказал Клем.
- Доброго пути, сэр, - отозвался Мабен.
- И вам доброго пути, Жак.
- Я слышал, вы собираетесь преподавать, сэр, - открывая дверцу,
сказал гость.
- Это верно, меня приглашают. До свиданья, Жак.
Больше они не виделись - бывший президент "Джи Си" и его бывший
главный охранник. Но эта их встреча, продолжавшаяся десять минут - или
чуть больше, - через полгода дала результат, на который Мабен совершенно
не рассчитывал.
Шесть месяцев - таков перерыв в нашем повествовании, по сути дела уже
законченном, но не желающем кончаться, ибо главный его герой не может уйти
со сцены. Его судьба еще подвешена, как сказал бы древний эллин, известная
нам Парка еще держит в руке ножницы, а лезвия их острее бритвы.
Уже шесть месяцев, как Умник, рыжая крошка Амалия и молчальник Рон
живут в Пиренейских горах, в узком лесистом ущелье, продуваемом то
холодными, то теплыми ветрами. Его крутые желто-коричневые каменные склоны
кое-где поросли дикими оливами, довольно чахлыми - из-за холодных ветров,
- и длинноиглыми сосенками. В долине между склонами стоит прочный дом
дикого камня; дорога к нему идет по руслу пересохшего ручья, и проехать
сюда можно только иа полноприводной машине. Дом этот Умник купил очень
давно, когда еще учился в университете и хранил в душе детскую мечту: жить
в прекрасной Испании анахоретом, читать книги - а может быть, и писать
книги - и держать под домом двенадцать собак. Почему именно двенадцать,
Берт не мог бы объяснить, но его никто и не спрашивал, поскольку он никому
о собачьем проекте не рассказывал. Дом стоял на пологом косогоре, с одной
стороны опираясь на столбы, так что для собак там было превосходное
вместилище.
Помнится, в юности он забирался под дом, воображая себя собакой.
Но для людей этот замок рыцаря-отшельника подходил куда меньше, чем
для собак. В нижнем этаже полы были из каменных плит, перекошенных и
местами щербатых, а на втором этаже - из толстенных досок, изъеденных не
то термитами, не то жучком. Увидев это при свете первого же утра, Амалия
удержалась от слез только чудом. Сквозь рассохшиеся оконные рамы свистел
нестихающий ветер, крыша протекала, электрическая подводка была
повреждена; даже печи не желали топиться. Тягу держала одна лишь кухонная
плита - допотопное чудовище, рассчитанное на дюжину больших кастрюль.
Исправно работал только телефон.
На второй день Амалия окончательно осознала масштабы разрухи и
подумала, что единственный выход - призвать бригаду ремонтников и затеять
настоящую стройку. Однако приводить сюда посторонних, пригонять грузовики
с досками и прочим, чинить линию электропередачи - словом, афишировать
себя на всю округу - было никак невозможно. Амалия это понимала, и ее
охватило отчаяние. Она была городская девочка, причем не просто городская
- не из какой-нибудь вам Оклахомы, куда постоянно приходят торнадо, и
срывают с домов крыши, и рушат столбы с проводами; она всю жизнь прожила в
Нью-Йорке и ни разу не видела, чтобы выключалось электричество. А чтобы в
оконные рамы дуло, это даже представить себе было невозможно.
Но так же невозможно было представить, что она скажет Берту: извини,
мол, сердечный друг, но я здесь жить не могу. В то время ей еще казалось,
что она будет с ним в болезни и здоровье, горе и счастье. В общем, пока
смерть не разлучит - причем смерть могла их настигнуть очень скоро; это
Амалия знала твердо.
Оставалось надеяться на собственный легкий характер и на выдумщика
Берта. И вот, на вторую ночь, когда Амми преодолела брезгливость и легла
со своим выдумщиком на чудовищное подобие кровати, под старый нейлоновый
спальник, провалявшийся в сыром каменном доме лет десять, и они вкусили
свою порцию плотской любви, Умник вдруг сказал:
- А завтра Ронни поедет за проклятыми дощечками. - Помолчал и добавил:
- И вообще за барахлом.
Он, оказывается, успел залезть в "Интернет" и набраться информации о
всяких фирмах в окрестностях Памплоны, так что утром Рон отправился на
"мерседесе" закупать "проклятые дощечки" по списку. Надо заметить, Рон был
так же мрачен, как Амалия, но в отличие от нее вовсю это демонстрировал.
Вернулся же он на прокатном грузовике, и в хорошем настроении, и даже
объяснил, что вести тяжелый грузовик по здешним серпантинам - настоящее
мужское занятие, в если друг Берт окончательно проест ему печенку, он
наймется водить грузовики по Пиренеям.
Рон успел вернуться до сумерек. Они пообедали на скорую руку, и
мужчины принялись разгружать кузов машины, забитый под завязку. Это было
что-то чудовищное: мотки провода, доски, фанера, какой-то станок в ящике,
электроплита, холодильник, тюфяки, ящик с инструментами и еще разные
мужские игрушки, названия которым у Амалии не было.
Тюфяки, надо заметить, Рон приобрел особенные - знаменитой, как
объяснил Умник, английской фирмы. "Чтобы жопке твоей было удобненько", -
сказал он Амалии. Эти тюфяки она сама внесла в дом, а после не подходила к
грузовику - страшно было, честное слово... Она в первый раз видела, как
эти двое работают, не сотворяя при том какие-то непостижимые для нее
чертежи или металлические детали, а делая зримое и общепонятное дело:
вытаскивают из грузовика тяжеленные вещи и в строгом порядке раскладывают
их на полу огромной комнаты, занимающей половину первого этажа. Мужчины
сновали туда-сюда стремительно, как ласточки, вылетающие за добычей и
возвращающиеся в гнездо; сначала с прибаутками, а потом молча - если не
считать двух односложных английских слов, означающих дерьмо и
совокупление. До полной темноты успели разгрузиться - вот что было
невероятно. Этой ночью спали уже по-человечески, на мягком и чистом, а
утром Рональд полез на столбы и натянул новые провода, после чего опять
укатил на своем грузовике. Через пару часов под кухонным потолком
вспыхнула лампа.
- А теперь у нас дела завертятся! - объявил Берт и на радостях
плеснул водки себе в Амалии.
Но это, напоминаю, было шесть месяцев назад. Всё это время два
волшебника вкалывали - первый месяц по шестнадцать часов в сутки. Они
успели отремонтировать половину дома, снабдить его среди остального
спутниковой антенной и удобной ванной комнатой. Затем их жизнь
переместилась в мастерскую, оборудованную на сей раз прямо в доме. Там они
взяли в работу две Невредимки, предназначавшиеся для автомобилей,
объединили их, пристроили к ним какую-то длинную узкую коробку и к
середине лета накрыли всю усадьбу колпаком защитного поля. Амалия,
несколько уже осатаневшая и от хозяйственных забот, и от постоянного
одиночества, подумала было, что теперь можно будет вздохнуть. Но тут Рон
сообразил - к великому восхищению Берта, - как сделать этот колпак
чувствительным к внешним прикосновениям, чтобы он подавал сигналы, когда
кто-то пытается преодолеть невидимую преграду. Несколько ночей эта
штуковина мешала всем спать {особенно - Амалии). На колпак налетали птицы,
наскакивали, наверное, и животные покрупнее - лисы, может быть, или зайцы,
так что контрольный прибор начинал пищать каждые несколько минут. Наконец
решили отключать прибор на ночь, а днем пусть себе пищит.
И вот, когда все это осталось позади, когда Рон стал работать не но
шестнадцать, а всего по двенадцать часов, а Умник и вовсе по десять, когда
наступила неуютная горная осень, Амалия взбунтовалась.
Она ненавидела домашнее хозяйство - это прежде всего. Но еще ей
надоело сидеть взаперти и общаться с остальным миром, только таращась на
экран телевизора или компьютера. Надоела до отвращения даже дикая красота
ущелья, его желто-коричневые выветренные скалы, утыканные иссиня-зелеными
пятнами деревьев; надоели облака - белые утренние, висящие высоко в небе,
и серые, ежевечерне переползающие через зубчатую стену скал вниз, в долину.
Теперь Амалию приводило в исступление даже то, что прежде восхищало:
неистовая работоспособность Берта. Она - в отличие от Нелл - понимала, что
он истинный гений, что он изобретает невероятные вещи и что она ему
пo-настоящему помогает. Амалия очень хорошо помнила, как он ранним утром
сорвался с постели, разбудил Рона, и они в истерическом темпе (насколько
это определение подходило флегматику Рону) потащили из кладовой на верстак
две автомобильные невредимки. Мужчины сооружали эту штуковину несколько
дней; стоял жаркий июль, колодец пересох, и водяной насос засорился, - им
было некогда заняться ремонтом, но каждый день после обеда Берт уводил
Амалию в спальню, раздевал, и ощупывал ее тело огромными нежными лапами, и
надевал ее на себя, как наперсток на палец, и говорил нежным рычащим
шепотом, что она красивей всех на свете. А когда штуковина заработала и
над усадьбой поднялся невидимый защитный колпак, Берт сказал - смотри,
если бы не ты, я бы отродясь этого не придумал.
Теперь ей надоел и колпак. Поначалу она восхитилась этой выдумкой:
невидимая броня, полусфера, одевающая круг земли с домом посередине.
Человек не пройдет, ни птица, ни пуля не пролетит - мечта любого
охранника... Однако же Амалия знала, что здесь они и без того в
относительной безопасности. Места эти были необыкновенно дикие и
пустынные, пастухи сюда не забредали. Наезжал человек с ближайшей фермы -
милях в десяти, - привозил овощи. Да изредка, примерно раз в месяц,
кто-нибудь забредал случайно и уходил, как считала Амалия, ничего не
заподозрив: Эйвон очень ловко выдавал себя за испанца. Цвет волос у него
был самый подходящий для кастильца, а произношение безупречное, как у
истинного сына мадридских улиц. Так что колпак был ни к чему.
Очень скоро на нем приспособились сидеть горные вороны, в сухую
безветреную погоду его облепляли листья и сосновые иглы, и он становился
похож на вышитый тюль - впрочем, без ветра здесь обычно не обходилось. Но
зато в дождь... Увидишь его в дождь - оторопеешь. Оказалось, что в дождь
или туман колпак ведет себя точь-в-точь, как стекло. Он не пропускает воду
внутрь, и она обтекает его ровным тонким слоем, и изнутри кажется, что
стоишь под гладкой стеклянной крышей, а снаружи, с некоторого расстояния,
он приобретает вид купола огромной обсерватории - полупрозрачного,
просвечивающего, при свете солнца отливающего радугой, и тогда особенно
ясно видно, что он неровный, что каждый лист, или ветка, или даже водяная
капля чуть продавливает поверхность силового поля - на доли миллиметра,
можеть быть, но в косом свете радужная громада кажется пупырчатой, как
шкурка апельсина. Лучшего способа привлечь к себе внимание не придумаешь.
Словом, Амалии все это опостылело, а в октябре она поняла, что ей
надоел и Берт Эйвон. Не то чтобы она его разлюбила, - скорее устала; даже
от его любви устала. Он заметил это, как ни странно, раньше нее и пробасил
со свойственной ему грубиянской прямотой:
- Ты натрахалась, девушка, вот что. А? Говорила, такого мужика у тебя
никогда не было, а? До меня жила полуголодная, дьяволица ты этакая, а
нынче сыта. - Вздохнул и добавил:
- Сам я виноват, старый дурень...
Может быть, он был прав; может быть, нет. При всем своем эгоизме, он
был великодушен и отпустил ее, когда она объявила, что больше не вытерпит
такой жизни, дня лишнего здесь не высидит. Обозвал ее рыжим чучелком и
эмансипанткой, велел звонить каждую неделю и выписал чек на десять тысяч
долларов - как он выразился, на булавки.
Впрочем, рыжим чучелком и рыжей дьяволицей он звал ее часто: Амалия
опять отрастила рыжую гриву и на этот раз стричься и краситься не
собиралась - в Голландии же ее видели только стриженой и темноволосой.
Быстро все это получилось, очень быстро. Через день после
решительного разговора с Бертом Рон довез ее до ближайшей автобусной
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг