говорю о Винере. Знамя, выпавшее из рук, и прочее. И вот что еще. Передать
человека по радио - это великолепно, дух захватывает, но зачем, какой
будет толк? Мало нам телевизоров? Не передать надо, а создать по образцу,
не разрушая его. Оживлять мертвых, дружище. Мгновенно заращивать раны,
творить заново глаза, вытекшие из глазниц; ноги, оторванные снарядами и
отрезанные машинами. Люди в долгу перед наукой, и наука в долгу перед
людьми. Плутоний, напалм, лучи смерти созданы в таких кабинетах. Око за
око, зуб за зуб! Я хотел заплатить общий долг ученых.
Бронг ходил по кабинету кругами, не останавливаясь, легким, широким,
размашистым шагом, и Василий Васильевич залюбовался им и подумал, что сам
он давно так не ходит, и давно уже знакомые дети на бульваре говорят ему:
"Здравствуйте, дедушка". Двойник... Боже мой, какой я ему двойник!
Месячный отчет, пенсия близко - вот и все мои тревоги. Мелкие заботы,
ничтожные дрязги...
- ...Не удалось, не вышло - пусть так, но бесполезность - вот это
отвратительно! Простой пользы, и той нет... Мой дед был акушер, на
прогулках показывал мне тростью - смотри, внук, этот парень родился почти
что мертвым. А что умеем мы с вами? Играть в кошки-мышки?
На экране белая эмаль и стеклянные стены лаборатории. И кролики. Без
конца кролики. Руки, обезличенные резиновыми перчатками, держат их за уши
- мертвых кроликов, живых кроликов, мокрых, сухих, опутанных проводами,
испуганных и безразличных. Горят газовые горелки, отражаются огни в
лабораторном стекле, и снова рука в хирургической перчатке поднимается над
рамкой экрана. Полосатый кот свисает с руки, мокрая шерсть дыбом. Мелькает
веселая обезьяна, хохочет, раскачиваясь и выставляя здоровенные клыки...
- ...Кошки-мышки, - угрюмо повторил двойник.
До чего похож, какое редкое сходство! Не удивительно, что кассирша
приняла Василия Васильевича за актера и провела без билета прямо в ложу.
Одна из загадок решилась, к его удовлетворению. Но появились другие.
Голос. Актер говорит с экрана его голосом - еще одно совпадение? Тогда как
объяснить удивительное чувство тождества ощущений? Встряхивая головой,
Поваров убеждал себя, что фильм художественно очень слаб и тема
неинтересная. Фантастика! Не любит он фантастику. Не хочет на это
смотреть. Не хочет, не верит!
Тщетно. Отчуждение рушилось. Как будто он сам смотрел на себя с экрана
захудалого кинотеатрика. Как будто он сам готовился пройти последний путь,
признав бесполезным весь труд своей жизни. И говорил, убеждал,
втолковывал: "Послушай... Жаль разрушать такой аппарат, не испробовав...
Послушай! Другого выхода нет. Использовать его на благо невозможно.
Использовать во вред очень легко. Смотри! Подойди к окну, посмотри из-за
портьеры - вот они, двое в штатском..."
Василий Васильевич стоит с Риполем у портьеры и смотрит вниз. Напротив,
в тени подъезда - двое в штатском, чины Особой канцелярии, и ничего нельзя
поделать. Нет спасения. Двадцать лет они работают с Риполем и умеют только
транслировать, и ничего больше. Не могут заживить самой малой раны, не
могут созидать, нет! Только разрушение сопутствует трансляции...
- Я сам понимаю, шеф, - говорит Риполь. - На чистой науке долго не
продержишься. Когда появились... эти?
- Сегодня утром. Завтра они будут здесь и начнут распоряжаться. Будет
поздно, Рип. И будет вот что...
Рваная лязгающая музыка стучит за экраном, будто захлопываются тяжелые
двери и падают крышки, окованные железом, и барабаны вдалеке тянут дробь
тревоги или казни.
Наплыв. Человек в полосатой тюремной одежде валяется на каменном полу.
Слышен голос: "Убрать! В "Диадор" его, мерзавца! Возьмете дубль на
воспитание..."
Хохот. Голос договаривает, захлебываясь отвратительным смехом:
- Будет палачом, палачиком... Перевоплощение!
Наплыв. Легковая машина идет по шоссе, водитель курит. В зеркале видно,
что далеко позади идет крытый грузовик.
В кабине грузовика офицер опускает бинокль и говорит в переговорную
трубу:
- Включить. Дистанция триста метров.
Впереди на шоссе водитель исчезает, пустая одежда падает на сиденье. На
воротнике рубашки дымится сигарета. Машина вылетает в кювет,
переворачивается, горит. Мимо проезжает грузовик, офицер смотрит прямо
перед собой, на дорогу.
- ...Понятно, Риполь? Проведете процесс. "Диадор" уничтожить, дневники
сжечь... Кувалду возьмете в мастерской.
- Не могу, учитель. Я слабодушен, не могу. Пригласите другого
ассистента.
- Не выйдет. Я хочу достойно уйти от этой мерзости. Первая проба
"Диадора" на человеке в честь Винера. Вы это сделаете с блеском, Рип.
Никто другой не справится.
Разговор идет спокойно, на приглушенных тонах. Так же тихо, почти
неслышно, откинув голову и закрыв глаза, Риполь отвечает:
- Знаете, что? Идите к черту... учитель.
- Вот как... Дружище Рип, заставить я не могу никого, но вас я могу
просить... Не понимаете? А вы знаете, что они сделают с тем, кто уничтожит
аппарат? Кого, кроме вас, я пошлю на такой риск? Тюрьма, пытки и дилемма:
восстановить аппарат или сгнить заживо? Подумайте, и не надо плакать.
Подумайте, взвесьте еще раз. Нынешней ночью Валлон ждет нас обоих. Я
уплатил ему за двойной риск, сегодня же он сделает вам пластическую
операцию. Все готово - документы, одежда. Будете работать в его клинике.
Отвечайте, я жду.
Опять двое сидят в кожаных креслах, и яблоко по-прежнему лежит на
столе. Риполь вытирает глаза и складывает платок - внимательно и
аккуратно, как было заглажено. Разворачивает, подносит к глазам и опять
складывает...
- Идемте, - говорит Бронг. - Пора. Не нужно тянуть. Идемте, Рип. Я
приказал поставить приемник и передатчик рядом, чтобы вы могли наблюдать
их одновременно.
...В пустом кабинете раздувает ветром занавески, блестит колпачок
авторучки, лежащей наискось у бювара, а врачи проходят приемную и
спускаются по темной лестнице - Бронг впереди и в двух шагах позади
Риполь. Они идут мимо стеклянных дверей по широкому больничному коридору.
Сестры в монашеских чепцах встают из-за белых столиков. Они кланяются и
смотрят вслед, и с ними смотрит Василий Васильевич. Вместе с сестрами и
подслеповатой санитаркой в холщовом халате он смотрит вслед доктору Бронгу
и одновременно чувствует, что все эти люди, двери и стеклянные столики
смотрят вслед ему - как он идет, чтобы принять то последнее, что ему
отмерено в жизни, и пусть это - последнее, но почему это - последнее, и
ничего нельзя сделать насовсем, навсегда, а двое идут и идут, и глянцевый
линолеум поскрипывает под их каблуками.
Открывается дверь. Седой человек, не оглядываясь, входит в нее, и
Василий Васильевич понимает теперь, что путь ведет Бронга в будущее. Из
прошлого в будущее. Есть прошлое у доктора Бронга, и поэтому есть будущее,
но что есть у Поварова Василия Васильевича?
...Дверь закрывается медленно, как будто время пошло медленней, и он
вглядывается в свое прошлое, и ничего не видит. Обрывки, кусочки.
Университет, оставленный вовсе не из-за любви великой, а от лени и
слабости. Потом одна работа, другая, и вот ему уже пятьдесят два, и что он
такое? Кассир... Разве в том дело, что он простой служащий? "Спиноза
шлифовал камни, Сервантес был солдатом", - думает Василий Васильевич, и
почему-то его обдает безнадежностью. "Сервантес был простым солдатом, и у
него была великая любовь, о которой теперь никто не знает", и он снова
пытается вспомнить что-нибудь о себе, но тщетно. Ничего значащего нет
позади, только короткие годы с Ниной и потом длинные годы без нее, и все
уже потеряло смысл. Он хочет вспомнить ее лицо и видит только фотографию,
ту, что стоит в нише буфета - смущенную улыбку и потускневшую ореховую
рамочку.
Но поздно вспоминать. Путь окончен. Двое вошли в лабораторию,
прогрохотала дверь, затянулись винтовые затворы на косяках. Поздно,
поздно...
Высокий зал. Стеклянные стены, за которыми городская ночь мечется и
прыгает огнями. Два блестящих длинных ящика посреди зала. Бронг осторожно
кладет шприц и говорит голосом Василия Васильевича:
- Ну, вот. До свидания, дружище Рип. Спасибо. Не грусти. Я засыпаю...
Начали...
Резкими, ловкими движениями Риполь укладывает его в правый ящик,
швыряет вниз прозрачную крышку и сейчас же рывком посылает вперед
рукоятку, а сам смотрит, вытянув шею... правый ящик, левый, и вот в правом
мутнеет прозрачная жидкость, скрывая тело, а в левом мутная светлеет.
Что-то лежит на дне.
Крышка отскакивает в пространство между ящиками. Риполь быстро,
осторожно ведет рукоятку к себе. Он стоит у приборного пульта и напряженно
следит за стрелками. Внезапно он оставляет пульт и перебегает к ящику.
Рука в высокой резиновой перчатке ныряет под голову тому, кто лежит на
дне...
Василию Васильевичу вдруг стало нехорошо - мутно, тошно. Он смотрел,
вцепившись в подлокотники, как Риполь поднимает над дымящейся жидкостью
его плечи и слепую голову. Со лба и редких волос стекала мутнея жижа.
Человек открыл глаза. Они были туманны, и веки еще закрывали зрачки
наполовину, но левая бровь была приподнята и чуть изогнута, и это придало
бессмысленному лицу скептическое и насмешливое выражение.
...Василий Васильевич вскочил и ударил ногой в дверь. Он еще успел
почувствовать, что сидит в горячей ванне, голый, а Риполь смотрит прямо
ему в лицо, но дверь ложи распахнулась, и он пробежал через вестибюль и
очутился на улице. Послышалось хихиканье, замок защелкнулся со звоном и
стуком.
Луна висела прямо над переулком. Поваров один стоял у подъезда,
окрашенного в грязно-бурый цвет. Он подергал ручку - заперто. Он посмотрел
вверх - никакого намека на вывеску кино. Старинный дом, ветхий,
желтовато-серый.
Было совсем тихо, лишь стучали твердые шаги за углом. Маленькая
вывесочка блестела у подъезда, но муть плыла в глазах - ничего не
прочесть... Василий Васильевич дернул ручку - раз, другой, третий.
Массивная медная ручка в виде львиной лапы с кривыми когтями...
- А, это вы... Что вам здесь нужно?
Милиционер шел по мостовой, придерживая полевую сумку.
- Не знаю, - сказал Василий Васильевич. - Как называется этот
кинотеатр?
Милиционер смотрел на него с непонятным выражением в глазах:
- Кинотеатр? Пойдемте-ка отсюда...
Лейтенант бросил папироску и уже приготовился взять его за локоть, но
тут дверь открылась, и целая толпа сразу выскочила на мостовую и окружила
Василия Васильевича.
- Пойдешь под суд, - сказал Терентий Федорович.
Римма Ивановна вздохнула и ответила:
- Вместе с вами, директор.
- Я в уголовщине не повинен, почтеннейшая...
- Ну, Терентий Федорович, ну какая это уголовщина?
- Молчать! Гнать тебя надо из врачебного сословия! Девчонка!..
Римма Ивановна вздохнула в трубку. Вздох был усталый и виноватый, и
Терентий Федорович смягчился.
- Где он сейчас, твой кассир?
- Спит в лаборатории.
- Опять гипноз? - прямо-таки взревел директор и, не дожидаясь ответа,
приказал: - Ждите. Через полчаса приеду.
Он тут же опустил трубку, чтобы не слышать вздохов Риммы Ивановны;
посмотрел на часы. Шесть тридцать утра - Давид Сандлер с шести за работой,
к восьми тридцати отбывает в свою клинику, следовательно, ловить его надо
сейчас. Он снова взял трубку и услышал встревоженный голос Рахили Сандлер.
- Рушенька, - льстиво и решительно сказал Терентий Федорович. - Да, это
я, и совершенно ничего не случилось. Давид работает, конечно? Пригласи его
к аппарату... ничего, совершенно ничего не случилось... экстренная
консультация... хорошо, перезвоню.
Он выждал две минуты, пока Рахиль перенесет аппарат в кабинет - у
Сандлеров телефонные штепсели в каждой комнате.
- Давид? Слушай, Додик... и не подумаю оставлять тебя в покое.
Одевайся, почисть сюртучок веничком... да помолчи! Через четверть часа я
заеду за тобой, да, очень важно. Выручай.
Он выглянул в окно - машина чинно стояла двумя колесами на тротуаре.
Каждое утро он удивлялся, увидев ее на месте, - рано или поздно она
сломается, наконец, и он сможет ходить пешком. Сегодня же пойдет обедать
на своих двоих. Без прогулок - в его-то годы!
- Юбилеи, - проворчал Терентий Федорович. - "Тот, чей сегодня юбилей,
мне всех других друзей милей..."
В этом году им с Давидом исполнилось по семидесяти пяти лет.
Постукивая тростью по лестнице, и отпирая машину, и прогревая
двигатель, он готовился к тяжелому, длинному дню - ох, в недобрый час он
согласился на директорское кресло!
...Он предвидел неприятности уже тогда, когда в подвале его института
появилась новая табличка: "Лаборатория электрогипноза" - в несчастливом
соседстве со студией кинолюбителей. У него были принципы. Одним из первых
значился; "Только молодость способна на истинное творчество". В
соответствии с этим правилом он и подписывал им ассигнования - немного,
очень немного, скромно. Он разрешил им работать по ночам.
Студентам-медикам, студентам-психологам, молодым инженерам. Отпустил к ним
Римму - очень, очень способная девочка и красавица! Талант в сочетании с
обаянием. Он знал, что молодые инженеры, энтузиасты, все поголовно
влюблены в молодую начальницу и что окрестные радиоинституты платят
тяжелую дань новой лаборатории. Хитростью, просьбами, обаянием они собрали
в своем подвале такое количество электронного оборудования, что пришлось
нанять нового завхоза, отставного флотского радиста. И спустя пять лет,
когда "электронный гипнотизер" по всем критериям перекрыл любого живого и
Римма Ивановна закончила докторскую диссертацию, тогда начались
неприятности.
К тому времени лаборатория захватила уже весь подвал, оставив место
лишь для киностудии. Возможно, это соседство и навело их на мысль - снять
экспериментальный гипнофильм под названием "Транслятор Винера". В
сущности, примитивная идея. На кинопленку, рядом со звуковой дорожкой,
записывается программа для электронного гипнотизера, и каждому зрителю
внушается автоматически, что он не только сидит в зале, но и действует на
экране. Перевоплощается, так сказать, в любое действующее лицо, на выбор".
По возрасту и наклонностям. Х-м... Незачем теперь утверждать, якобы он,
Терентий Трошин, предвидел недоброе. Ничего он не предвидел! Резвился он,
вот что. Резвился. Хихикая, предлагал сделать главным героем собаку - ему,
дескать, хотелось бы перевоплотиться в хорошенького песика и перекусать
своих милых сотрудников поголовно. Великодушно разрешил съемки в своем
кабинете, в вивариях, в клиническом корпусе. Дальше - больше, сам
согласился поиграть в главной роли... старый дурень... юбиляр. Но этой
глупости - показывать гипнофильм неподготовленному пациенту - этой
глупости он не санкционировал.
Точно через пятнадцать минут он подъехал к Сандлерам. Главный психиатр
республики стоял у подъезда, задрав массивную голову, и оглядывался с
крайним недовольством.
- Что случилось, Терентий?
- Садись, Давид, расскажу по дороге, - он перебросил трость на заднее
сиденье.
- Никогда не езжу рядом с шофером, - сказал Сандлер.
- Садись, садись... Слушай. Нынешней ночью Римма Ивановна с компанией
решили испробовать гипнофильм на неподготовленном пациенте. Заманили
какого-то кассира с улицы...
- Возраст?
- Около пятидесяти.
- Дебил?
- Господь с тобой, Давид! Нормальный обыватель.
- Почему же такое легкомыслие? Зачем пошел?
- Обманом завлекли, убедили его, что в здании института кинематограф.
Сандлер гулко засмеялся.
- Смешно и грустно, Давид. Он вообразил себя Бронгом. Якобы он и есть
ретранслированный ученый, понимаешь?
- Ein grobischer Skandal [огромный скандал (нем.)], - сказал Сандлер. -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг