героические усилия экипажа. Компьютеры и прочая аппаратура приходили в
негодность быстрее, чем люди успевали восстановить их. Рубка буквально
кишела пластинками, и ее по приказу капитана заклинили.
Однако все двигатели "Каравеллы" еще до этого печального события
удалось вывести на полную мощность, и корабль шел, не рыская и не меняя
курса.
После того как штурманский отсек вышел из строя, пластинки стали
проявлять особый интерес к аннигиляционному отсеку. Чем это чревато для
"Каравеллы" - понимал каждый: взрыв в отсеке уничтожил бы весь корабль.
Зря помещали пластинки в баки для антивещества: как оказалось,
выбраться для них оттуда - пара пустяков. Но теперь дело обстояло
наоборот: пластинки, словно подчиняясь незримой команде, стремились
проникнуть к аннигиляторам.
С помощью Тобора и манипуляторов каравелляне на живую нитку соорудили
защиту вокруг аннигиляционного отсека, но это была скорее проформа:
пластинки проникали сквозь нее, как нож сквозь масло.
Наступил час, когда на огромной "Каравелле" из бодрствующих осталось
только пятеро: Суровцев, Логвиненко, Луговская, Либун и Ольховатский.
Когда они собирались в огромной и теперь казавшейся пустынной
кают-компании, то чаще всего слушали Логвиненко. Он снова и снова
рассказывал о последних видениях штурмана, которые предшествовали его
засыпанию.
Эти видения обсуждались и раньше всем экипажем, но единого мнения
выработать не удалось.
Два светила - это двойная бета Лиры, как авторитетно подтвердили
астрофизики. И это, как заметил Суровцев, - единственное, что было ясно.
Все остальное ставило в тупик, давая пищу для разного рода догадок и
предположений. Предположим, штурман мысленно, с помощью "магического
кристалла", способного проецировать образы на мозг воздействуемого
объекта, попал на планету двух солнц. Почему же он не мог коснуться ни
почвы планеты, ни единого предмета на ней?
Что означала странная роща, лишенная листьев, и летающие над нею живые
существа либо аппараты? И какой смысл заключен в молниях, которые не
убивают, касаясь тех, кто летает?
Если во всем этом заключается предостережение или угроза, то в чем она
состоит?
- Каюсь, я в первый раз ему не поверил, - рассказывал Логвиненко. - Не
то чтобы не поверил, а решил, что Валя пересказывает мне свои
галлюцинации. И попытался отвлечь его легким разговором. А потом понял:
это никакие не галлюцинации, а картины, индуцированные пластинками...
Либун желчно сказал:
- Сожрали бы они уж весь корабль, и делу конец!
- Ах, Феликс, Феликс, - покачала головой Аля. - А я-то считала вас
настоящим мужчиной!
Не было дня, чтобы Аля не навещала уснувшего Валентина. Их любовь,
нежная и чистая, среди стольких несчастий не могла не трогать. И вот
теперь он спит в своей рубке беспробудным сном.
По приказу старпома всех, кто уснул в коридорных отсеках, в переходах,
на бегущих лентах, манипуляторы перенесли в отсеки и закрыли.
Теперь "Каравелла" напоминала пустыню.
Капитан сражался с недугом до последнего. Уже не будучи в силах
шевельнуть пальцем, утратив способность говорить, он сумел еще в течение
четырех суток управлять кораблем.
Ольховатский явился к капитану, чтобы доложить о работе энергоотсека.
Весть о том, что его поразила сонная болезнь, уже разнеслась по
"Каравелле". Тем не менее капитан не сделал себе никакой поблажки. Он
требовал, чтобы руководители отсеков докладывали ему о ходе дел, как
всегда.
В проеме входного люка Владимир столкнулся с явно расстроенным
старпомом.
- Как капитан? - спросил энергетик.
Георгий Георгиевич только махнул рукой и вышел, ничего не ответив.
Рядом с гамаком, в котором лежал неподвижный капитан, стоял
расстроенный Дмитрий Анатольевич.
- Дрянь дело, Володя, - сказал он.
- Не разговаривает?
- Уже и губы не шевелятся, язык онемел.
Ольховатский подошел к капитану.
Руки капитана лежали вдоль туловища, глаза по-прежнему устремлены в
потолок. И он продолжал моргать. Продолжал, черт побери!..
Видимо, в лице Ольховатского было что-то необычное, потому что Дмитрий
Анатольевич спросил с тревогой:
- Ты тоже, голуба?
Энергетик отмахнулся. Ослепительная догадка заполнила сознание. Так это
же...
- Дмитрий Анатольевич, ради бога! - заорал он и схватил врача за руку.
- Вы не помните азбуку Морзе?
- Азбуку?.. - переспросил добрейший эскулап и отобрал свою руку. Он
явно решил, что Владимир спятил.
- Ну да, да! Азбуку Морзе. "А" - точка-тире, это я помню. А дальше?
- Закатывай рукав! - решительно потребовал Дмитрий Анатольевич. - Живо.
- Какой рукав?
- Сейчас укольчик, укольчик вкатаем, голуба, - приговаривал врач, ловко
наполняя шприц из ампулы. - Думаю, у тебя ранняя стадия. На ранней стадии
с этой проклятой хворью мы еще поборемся, голуба!..
Ольховатский оттолкнул руку врача. Объясняться с ним было некогда.
Чтобы проверить важную догадку, необходимо было как можно скорее разыскать
азбуку Морзе. Вещь вроде бы пустяковая, но как это сделать получше?
Побежать в библиотеку? Прибегнуть к помощи информария? На это уйдет час,
не меньше.
Счастливая мысль пришла ему в голову: он выхватил из кармана шарик
биосвязи и вызвал Тобора. Белковый и тут оказался на высоте - память не
подвела его. И неожиданный вопрос ничуть его не удивил.
- Диктую азбуку Морзе, - прозвучал у Ольховатского в мозгу рокочущий
голос.
Энергетик вооружился листком пластика и карандашом, и через несколько
минут перед ним был весь алфавит, расписанный по точкам и тире.
Дмитрий Анатольевич, похоже, начал догадываться о его замысле. Он
спрятал шприц и с величайшим интересом наблюдал за действиями
Ольховатского.
С листком в руках Владимир подошел к гамаку, в котором лежал капитан.
Тот не в силах был даже взгляд на Ольховатского перевести - мог только,
глядя прямо перед собой, моргать, что и начал делать с удвоенной энергией,
едва энергетик подошел к нему...
С этой минуты Ольховатский неотлучно находился при капитане четверо
суток, являясь чем-то вроде переводчика.
Пребывая в полной неподвижности, капитан продолжал отдавать команды по
кораблю, и это было очень важно в условиях полной растерянности. О том,
что творится в отсеках "Каравеллы", что происходит впереди по курсу,
капитану докладывал каждый, кто к тому времени еще оставался на ногах.
Таких с каждым днем становилось все меньше.
К исходу четвертых суток энергетик почувствовал непреодолимую
сонливость. Каждое движение стоило ему усилий.
Но вот и капитан уснул окончательно. Ресницы его дрогнули в последний
раз и замерли, а взгляд остановился, как у всех, кто впал в состояние
каталепсии.
Итак, наступил момент, когда всех бодрствующих осталось на корабле
пятеро.
Кто следующий?
Большую часть времени люди общались теперь с помощью биосвязи,
поскольку отсеки, требовавшие их внимания и забот, находились в разных
частях огромной "Каравеллы".
Последними словами капитана, перед тем как он впал в забытье, были:
- Не оставляйте корабль на попечение манипуляторов... Следите за
курсом.
И люди по мере сил выполняли последний приказ капитана.
Как-то вечером, чувствуя себя похуже, чем обычно, Ольховатский вздумал
заглянуть в информарий: он пристрастился к старинной русской поэзии, в
которой черпал равновесие и бодрость духа.
Усевшись с томиком в кресло, Ольховатский раскрыл книгу наугад. Гравюра
старого художника изображала нищего пророка, ведущего за собой толпу
оборванцев. Или, может быть, эти люди сами выбирали свой путь, а оракул
только подделывался под их желания? Текст энергетик мог прочесть и с
закрытыми глазами.
Неожиданно энергетик с ужасом почувствовал, как руки и ноги его
наливаются свинцом. Он понял, что не избежал участи большинства. Вот и
ответ на вопрос: кто следующий? Он помедлил сообщить по биосвязи
оставшимся о том, что случилось с ним, а в следующую минуту было уже
поздно: руки перестали повиноваться. Голова, однако, оставалась ясной.
"Аппарат биосвязи несовершенен, - подумалось ему. - Он частенько подводил
людей в полете. Биосвязь можно улучшить. Быть может, вживлять шарик в
тело?.."
На мозг начала наплывать дурманящая волна, и не было сил ей
противиться. Только теперь он оценил железную волю капитана, который в
течение четырех долгих суток боролся с наваждением, руководя кораблем.
Ольховатский из другого теста... Последним усилием он откинул чугунную
голову на спинку кресла.
Перед его внутренним взором начали проплывать отрывочные картины.
Готовясь опуститься на планету, чужой корабль приступил к
маневрированию. Еще сбросил скорость, причем сделал это настолько четко и
чисто, что Ольховатский восхитился. Затем занял положение,
перпендикулярное к планете двух солнц, и начал медленно оседать на корму.
Из кормы выдвинулись четыре суставчатых присоска, от которых сходство
корабля с живым существом еще более увеличилось.
Присоски коснулись почвы... И тут же взрыв адской силы потряс
окрестность. Всепожирающее пламя скрыло и корабль, и рощу, и посадочный
круг, и существа, которые его окружали.
После взрыва Ольховатский впал в небытие, и свет для него померк.
Последнее, что ему запомнилось, - это ровные стеллажи информария,
забитые книгами, и пробивающееся сквозь них ослепительное пламя, пламя его
видения...
ПРЫЖОК
В просторы на ракетных шхунах,
Как встарь, отважные идут.
Не представленья в цирках лунных -
Их ждут опасности и труд.
"Каравелла" продолжала свой путь.
Курс корабля был задан, и устойчивость его обеспечивалась работой
двигателей, действующих на полную мощность. Тем не менее каждые сутки
накапливались коррективы, которые нужно было вносить в курс. Изменения
вызывались воздействием электромагнитных и гравитационных полей, которые
пронизывал корабль.
Поправки в курс вносил Тобор.
Дольше всех на корабле сохранял сознание Либун. Он бодрствовал, когда и
Суровцев, и Логвиненко, и Луговская уже погрузились в каталепсию.
Тщетно сжимал кок миниатюрный аппаратик биосвязи, сзывая тех, кто мог
передвигаться, на ужин. Никто не откликался на его отчаянный призыв.
Несколько одинаковых пластмассовых приборов сиротливо стояли на столе в
кают-компании, и стол казался еще огромнее, чем обычно. Либун еще разок на
всякий случай сжал шарик биосвязи, затем сунул его в карман и,
чертыхнувшись, встал из-за стола.
Он не стал обращаться к помощи манипулятора-подсобника, а сам прихватил
два крайних прибора и направился с ними к утилизатору, чей раструб торчал
из стены отсека. Руки кока дрожали, и немного борща пролилось на пол.
По пути он с гадливостью откинул ногой пластинку, которая и не думала
увертываться.
"Разве это не катастрофа, когда борщ не на чем сварить? Нет, катастрофа
- это когда борщ есть некому", - подумалось Либуну.
Сделав несколько рейсов, Либун спустил в раструб все обеденные приборы,
включая и свой собственный.
Есть ему не хотелось. Ему хотелось только одного - спать, спать, спать.
В многотонной голове гудели колокола. Последним усилием он смахнул со
стола крошки и, не добравшись до стула, рухнул на пол.
Он уже не слышал, как рывком отворился люк и в кают-компанию осторожно
заглянул Тобор.
...Белковый, осторожно перебирая щупальцами, переходил из отсека в
отсек и всюду видел одно и то же - членов экипажа, пораженных "сонной
болезнью". Они застывали в разных позах, так, как настигал их обморочный
сон. Общим у всех было только одно - широко, словно в изумлении, раскрытые
невидящие глаза, устремленные в одну точку.
Дмитрия Анатольевича сон застиг в медицинском отсеке, когда он делал
обход пострадавших, которые уснули еще раньше. Врач уснул, свалившись на
койку, в которой неподвижно застыл Георгий Георгиевич. Могучие кулаки
старпома были сжаты, словно он до последнего мгновения сражался с
невидимым врагом. Логвиненко нагнулся, чтобы послушать его сердце, да так
и застыл...
Тобор обозрел весь отсек, убедился, что никто из людей не подает
признаков жизни, и двинулся дальше. Перед тем как выйти, он подоткнул край
одеяла, свисавшего с гамака Суровцева.
Некоторых людей сон настиг в пути, между отсеками, в коридорных
переходах, на бегущих лентах. Таких Тобор доставлял в ближайшие отсеки.
Автоматика на корабле работала своим чередом: бежали ленты, вспыхивали
и гасли панели, в урочное время день сменялся ночью и ночь - рассветом.
Зрелище движущихся лент, на которых находились неподвижные человеческие
фигуры, застывшие в самых различных позах, было тягостным. Но не было
человеческих глаз, которые могли бы наблюдать это зрелище.
Тобор снова и снова возвращался мыслью к событиям на "Каравелле",
начиная с момента появления первой пластинки, обнаруженной штурманом. Он
пытался выстроить все случившееся в единую логическую цепь и понять, что
же делать дальше.
Штурман Орленко был первым, кого поразила загадочная болезнь. По
непонятной причине пластинки именно штурмана и его отсек выбрали главным
объектом для своих действий.
Попав в штурманский отсек, Тобор замешкался подле неподвижного
Валентина, будто хотел позаимствовать у него хоть крупицу опыта
судовождения на случай, если потребуется изменить курс "Каравеллы". Сердце
штурмана билось медленно, еле приметно, как и у остальных уснувших. Но не
было, казалось, в мире силы, способной пробудить их.
Рядом с Валентином уснула Аля. Она пришла сюда, чтобы проведать его, да
так и осталась. Они, не видя, смотрели друг на друга широко раскрытыми
глазами.
Юный дублер Владимира Ольховатского застыл на боевом посту, в
энергетической рубке, где вахту теперь, как и во всех прочих отсеках, нес
манипулятор. Когда Тобор вошел сюда, на него пахнуло жаром: в отсеке было
душно и сыро, как в тропиках. Из не до конца закрученного крана, булькая,
лилась серебристая струйка воды. Капли конденсировались на потолке и время
от времени срывались. Одна из них упала на щупальце Тобора, и белковый
вздрогнул.
В энергетическом Тобору пришлось повозиться. Он отладил манипулятор,
затем проверил, как работает "Катеноид". Установка работала нормально,
гоня по кабелям энергию в безжизненные отсеки корабля. Все энерговоды были
старые, потемневшие от времени: их собирали еще на стапелях. Только один
блестел как новенький - тот, который вел в штурманский отсек. Рядом
валялся старый, словно перехваченный поперек гигантской бритвой.
Так и не успели убрать...
Тобору стало жарко, он включил у себя внутреннее охлаждение. Попытался
расправить пальцы дублера, сжавшие клавишу калькулятора. Это удалось ему
после некоторого усилия.
Тишина давила. Тишина и духотища, которая продолжала усиливаться.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг