сейчас. А вот перед этим что-то нарушилось. Кто-то, кому никак не
следовало быть в этом доме, там все же оказался. Человек, весьма
напоминавший моего вокзального незнакомца. Не лицом, нет, хотя и у этого
оно было достаточно маловыразительным, но фигурой, походкой - чем-то
таким. Ничего, теперь по пятам за ним следует опытный человек.
Надо надеяться, сумеет все сделать как надо... И тем не менее вывод
может быть только один, не подлежащий обсуждению: база "Реана" засвечена.
С арифметикой спорить не станешь. Конечно, все тут должно остаться точно
так, как сейчас, за исключением одного: номеру Первому придется сменить
место жительства. Сразу. Сегодня же. Немедля. Сейчас - прямо с движения -
дадим нужную команду. Тут промедление смерти подобно -в самом прямом
смысле.
- "Реан"! Здесь Второй. Незамедлительно, не теряя ни секунды,
проверьте все здание: подозреваю, что курочка снесла яичко. И Первому
сразу же уйти в резерв. Передайте, что это моя инициатива.
- Будет сделано. - Конец связи.
"Старички мои, старички, - думал я выходя. Хорошо быть пенсионером,
если пенсию платят, конечно. Но с этим уже лет сорок как наладилось; вы
тогда еще молоденькими были, а я и вообще ребенком... Вы хоть поболтать
можете вволю. Хочешь - о политике, хочешь - об истории. И политика, и
история - это как сон, который может длиться бесконечно, так что и
просыпаться не хочется. Особенно если это история России. Никто не знает,
что такое Россия, а что собой представляет ее история, особенно последних
десятилетий - и того менее. Да никто и не хочет знать, если разобраться.
Воистину не зря сказано в суре тридцать седьмой "Стоящие в ряд", айяты
тринадцатый и четырнадцатый: "Когда им напомнишь, не вспоминают. А когда
они видят знамение, насмехаются".
Однако же хорошо смеется тот, кто смеется безнаказанно. Именно так.
Отъехал я беспрепятственно и, продвигаясь дальше по нижнему уровню
Кольца, с Самотечной эстакады отправил нужную команду. Потом задумался.
Мне нужно бы теперь вернуться в гостиницу, накопилось немалое
количество кабинетных дел. Но я чувствовал, что этим вечером просто не
смогу ими заниматься. Потому что только сейчас до меня начал доходить весь
нелепый трагизм того, что случилось с Ольгой, и вся бесконечность моей
вины в этом. Мне нужен был собеседник с гигроскопической жилеткой, чтобы
выплакаться до последней слезы. Подобное случается со мною очень редко, но
сегодня приключился такой нештатный день.
Из машины я позвонил Изе Липсису. Его телефон молчал, как партизан на
допросе. Позвонил Северину - у того автоответчик убедительно сыграл роль
сторожевого пса. Бизнесмен чертов. А если бы я хотел предложить выгодный
контракт? Хотя для таких у него наверняка есть другой телефон.
Больше звонить было, пожалуй, некому. Сегодня телефон не приносил мне
удач.
Но подсознательно я все время знал, куда и зачем я должен поехать, -
и поеду.
Ольгу, конечно, уже обнаружили, протоколы записаны, опрос возможных
свидетелей произведен, тело отправлено в морг. Если при ней были какие-то
документы - домой уже сообщили. Но их могло - не быть. Если так, то дочь -
ее и моя - до сих пор не знает, куда подевалась мать, и уже беспокоится,
но еще не до такой степени, чтобы начать звонить в милицию и заявлять о
пропаже. Однако часом раньше или позже - она узнает. И каково ей тогда
придется? Одной?..
Я почему-то был уверен, что она одна, хотя в ее возрасте это скорее
исключение, чем правило.
Мне надо ехать к ней. Тем более что, кроме меня, никто в мире не
расскажет ей, как и почему все получилось. Правда, узнав, она, может быть,
возненавидит меня - если не навсегда, то надолго. Но иного мне не дано.
Я стал перестраиваться для разворота. И сразу же понял, что день
неудач еще не кончился.
Началось с того, что мне не удалось вырулить на Первую Мещанскую, как
я было собрался - такой планчик возник у меня на ходу, как только
компьютер в машине нарисовал мне самый оптимальный маршрут. Не удалось же
потому, что развязка на Сухаревке была перекрыта - Мещанка оказалась до
отказа заполненной людьми, сплошной колонной валившими поперек Кольца на
Сретенку. Наверное, шли к Кремлю, но, может быть, и еще куда-нибудь.
Не поймешь, что это - не то демонстрация, не то крестный ход. Еще с
эстакады, где я был вынужден остановиться, тихо ругая себя за то, что
заблаговременно не поднялся снова на ярус, можно было заметить тут и там
высоко поднятые образа, наверное, или хоругви, в этой терминологии я
всегда путался. Черные рясы виднелись во главе колонны, они группировались
вокруг очень массивного на вид, возвышавшегося над головами, влекомого
здоровенными мужиками православного креста. Надписи на длинных
транспарантах отсюда не прочитывались. Но если это была демонстрация, то и
так яснее ясного было, что шествие организовано в защиту исконной веры и
против инфильтрации веры чужой, традиционно враждебной. Хотя и в той,
другой, вере почитались прежде многих иных и пророк 'Иса, и Муса с братом
своим Харуном, и жившие ранее их Ибра-хим, Йакуб, Иусуф, и Марйам,
непорочная родительница 'Исы, и многие другие.
Нет, конечно, наивно было бы ожидать, что процесс вытеснения, каким
бы ни хотели сделать его постепенным и безболезненным, пройдет тихо и
мирно. Это было бы никак не в российской традиции. Стоит вспомнить историю
раскола, в коем проявились многие и многие грани русской души.
Хотя и у других бывало ничуть не лучше, и Варфоломеевская ночь
приключилась все-таки не у нас. Так или иначе, по поводу этой исламизации
шуметь еще будут, да и не только шуметь, и жертвы, возможно, случатся.
Однако их будет не много, потому что крутоносая ладья полумесяца
приближалась не в балласте, но глубоко, ниже ватерлинии, осевшая под
грузом золота, если уж выражаться этаким штилем. И, как ни странно, не
зеленое знамя несло оно вместо флага, но российские великодержавные цвета.
И потому демонстрации будут, а вот до стрельбы вряд ли дойдет...
Так поразмышлял я какое-то время, пока не убедился, что ждать тут -
дело совершенно пустое: народ валил и валил, а машины, все же пытавшиеся
проехать во время изредка включавшегося зеленого сигнала, Регулировщики
(словно переутомившееся сердце - кровь) заворачивали обратно на Кольцо, и
никуда больше. Мне рулить назад было совершенно незачем и я во время
очередной систолы рванулся вперед и уже не по Сухаревской, а по Курской
развязке взобрался на второй ярус, в плотном потоке машин доехал,
перестраиваясь и всячески изворачиваясь, до Сокольников. Там не стал даже
перестраиваться для левого поворота: уже с развязки видно было, что
Сокольническим кругом - пробка, а еще выш третий ярус кончался, снижаясь,
чтобы слитыться со вторым, нашим, - машин сползлось столько, на мгновение
даже испугался, что сооружение не выдержит и рухнет всем нам на головы. И
все же отказываться от своего намерения мне не хотелось. Я только спросил
себя - уверен ли в том, что действительно испытываю необходимость
добраться туда, куда стремлюсь, и получил единственно возможный ответ,
заранее мне ведомый. И в самом деле - к чему откладывать, другого такого
вечера может не случиться достаточно долго. А желание встретиться и
объясниться будет еще немалое время ворочаться во мне, каждым своим
движением вызывая боль. И вот, решив так, я, когда поток снова пополз,
рванул, словно управлял быстрым танком, чья броня крепка, и, распихивая
всех, оставляя и получая вмятины, протиснулся все-таки до Балтийского
вокзала, прорвался к первому же съезду и наконец-то влился в Первую
Мещанскую, ранее проспект Мира, а до того - Первую Мещанскую опять же. И
потек по ней на север.
Туда, где раньше жила Ольга, и где мне, как я рассчитывал, предстояло
увидеться с моей собственной дочерью и заявить на нее все возможные и
невозможные отцовские права. Если она не выгонит меня сразу, конечно.
Не сразу, но я вывернул все-таки к нужному мне дому - настолько
длинному, что он казался совсем невысоким, хотя и был в двенадцать этажей.
Наугад остановился примерно посередине, вошел в подъезд, посмотрел на
номера квартир, сделал простой подсчет - нет, надо было проехать еще не
менее трех подъездов. Так я и сделал. Поднялся наверх.
Остановившись перед нужной дверью, для уверенности еще раз проверил
номер по бумажке. Сходилось. Я позволил, Проскочило несколько секунд.
Сердце вышло из-под контроля. Потом я услышал шаги. Мне отворили, не
спрашивая, и я решительно шагнул вперед, закрыв, кажется, на миг глаза -
словно с высокого берега, не рассуждая, чтобы победить страх, кинулся в
черную, холодную и неспокойную воду.
Девушка или молодая женщина смотрела на меня без страха и интереса,
полагая скорее всего, что я забрел сюда по ошибке. Она наверняка ожидала,
что это мать пришла домой, проблуждав неизвестно где весь день - с
больными-то ногами. Я услышал явственный вздох разочарования. Она даже не
стала зажигать свет в темной прихожей и, вероятно, ожидала, что я пойму
свою ошибку, извинюсь, повернусь и исчезну в том небытии, в котором
находился для нее до этого. Но это не совпадало с моими намерениями, и я
сказал:
- Ну, здравствуй. И я сказал: - Зажги, пожалуйста, свет. И еще
сказал:
- Должен же я наконец увидеть тебя! Это последнее я почти выкрикнул -
потому что она все еще стояла бездвижно и безмолвно.
Она была вправе задать любой вопрос. Вместо этого просто подняла руку
и дернула поводок выключателя. Стало светло. И я увидел ее по-настоящему.
И понял, что Земля и на самом деле вращается. Мало того: ускользает
из-под ног. Я просто отстаю от нее в нашем совместном полете сквозь
мировое пространство.
Можно, конечно, назвать это и просто мгновенным головокружением.
Сценарий нашей встречи был у меня разработан заранее. Мы должны были
сесть друг напротив друга за стол, за чашкой чаю, а может быть - и за
рюмкой чего-нибудь. Как-никак предполагаемая дочь уже несколько лет как
перевалила через рубеж совершеннолетия. Мне следовало, подготовив ее
несколькими осторожными фразами, в кратких словах изложить, какая беда
пришла к ней, избрав меня своим посланцем, что и как приключилось с
Ольгой. Утереть неизбежные слезы, искренне, от всей души сочувствуя.
Сказать, что все расходы и организацию похорон возьму на себя.
Обождать, пока девочка хоть немного придет в себя. И уж тогда заранее
сочиненными вопросами (вроде: "Не приходилось ли вам слышать от матери
такое имя...", "Не кажется ли вам, что я похож на кого-то, кого вы никогда
вживе не видели, но тем не менее..." - и так далее) и несколькими намеками
подвести ее к восприятию моей ключевой реплики: "Знаешь, Наташа, на самом
деле я - твой отец. Ты уж прости, но так оно и есть" - после чего должны
были быстро сменить друг друга недоверие, удивление и, наконец, радость с
неизбежными, по моим представлениям, светлыми слезами и родственными
объятиями. Так вот, этот сценарий сразу и бесповоротно полетел ко всем
чертям, Потому что Наталья и лицом, и даже в какой-то мере сложением была
очень похожа на своего отца. На Костика Мухина. И не имела ничего общего
со мною. Это мог бы определить даже слабовидящий.
Ее можно было назвать вторым изданием Кости - но изданием
исправленным и намного улучшенным.
Полому что он не был красивым, хотя и обладал опрделенным обаянием.
Она же оказалась женщиной, как бы сказать... весьма и весьма приглядной.
Во всяком случае, так я ее воспринял. Человек более эмоциональный нашел
бы, думаю, куда более выразительные определения, но я привык к
сдержанности в оценках...
Короче говоря, мои предположения и подозрения, за годы успевшие
закапсулироваться в броню уверенности, беззвучно и незримо для стороннего
взгляда взлетели на воздух, как если бы кто-то заранее заложил под них
увесистый заряд с дистанционным взрывателем, и вот теперь решительно и
невозвратимо нажал на кнопку.
То есть второй акт пьесы сыгран не будет. Оставалось лишь исполнить
первый. Я вздохнул. И сказал достаточно грустно - потому что мне и на
самом деле было грустно и даже куда хуже:
- Наташа, к сожалению, я должен сообщить тебе...
Выражение ее лица не изменилось, когда она перебила меня:
- Вы хотите сообщить о маме. Не надо. Я знаю. Позвонили ее друзья. С
работы.
Делать мне здесь было больше нечего. Потому что я успел уже решить,
что подробности ей знать ни к чему - в том числе и о моем невольном
участии в этом скверном деле. Ольгу мой рассказ не воскресит. Зато дойдет
до слуха этих самых друзей. А я твердо знал, что друзья наших друзей часто
оказываются нашими врагами.
Однако почему-то все медлил - стоял, даже не переминаясь с ноги на
ногу, как это бывает в неловкой ситуации; может быть, просто ждал, пока
она не попросит меня выйти и закрыть дверь с той стороны.
Наталья же не делала этого; мне даже показалось, что она забыла о
моем присутствии, как-то перестала ощущать его. Она смотрела прямо на
меня, но, судя по выражению ее глаз, меня не видела - словно я был
прозрачным, а Наталья видела нечто, находящееся за моей спиной и вообще за
пределами тесной прихожей и всего этого до нелепости длинного дома. Может
быть, вспоминала, как сегодня в последний раз проводила мать, стоя на этом
самом месте? Хотя вряд ли... Дьявол, что за привычка - строить версии даже
в самой неподходящей обстановке!..
Чисто механически я полез в карман, выудил пачку сигарет и зажигалку
и щелкнул ею, даже забыв испросить разрешения. И, похоже, этот негромкий
четкий звук пробудил ее.
- Дайте и мне, - сказала она.
У нее оказался голос среднего тембра, какой-то слегка шершавый; может
быть, она была простужена. Хотя скорее всего просто успела выплакаться еще
до того, как я примчался, чтобы подставить плечо.
Я повиновался и снова щелкнул. Она затянулась. И наконец взглянула на
меня, а не мимо, мне в глаза. Это было несложно: мы оказались примерно
одинакового роста. Я вообще не из высоких. Хотя лет сто тому такой рост
считался вполне приличным, а во времена какого-нибудь Людовика был бы и
вовсе выдающимся.
Итак, она увидела меня. Но не выказала особого удивления. Она просто
указала рукой:
- Заходите. Что же мы тут стоим.
- Вы смелый человек, - только и мог пробормотать я.
Она повернулась и первой вошла в комнату. Поколебавшись, я последовал
за ней. В комнате остановился и осмотрелся скорее механически, по
привычке, чем с какой-то целью. Почему-то мне вдруг стало очень не по
себе.
В этой маленькой жилой ячейке я никогда не был. И все же возникло
ощущение, что я нахожусь в знакомом месте. Лишь через несколько секунд я
понял - обстановка. Все или почти все, что стояло и висело на стенах в
этой комнате, было когда-то мне знакомо. Видимо, Ольга, перелетая или
переползая с места на место, перетаскивала с собой столько мебели, сколько
могло вместить новое обиталище. Стол. Кресла. Акварели на стенах. Древняя
персоналка, коей настоящее место было в музее, - двести восемьдесят Шестая
модель, начало девяностых годов прошлого века. И - пара фотографий на
стенах. Старых фотографий, запечатлевших нескольких молодых людей, сейчас
доброжелательно, но не без некоторой иронии любовавшихся на меня.
Там была Ольга. И Константин. И еще - я сам. Я осматривался, и
Наталья мне не мешала медленно приходить в себя. Когда я смог наконец
перевести глаза на нее, то встретил ее спокойный взгляд. Она улыбнулась.
Хотя и не очень радостно.
- Не удивляйтесь, - сказала она, - я вас узнала.
Я смог только пожать плечами.
- Правда, - продолжила она, - меня предупредили, что вы наверняка
зайдете. Так что я, пожалуй, даже ждала. А уж когда узнала о маме, то
просто была уверена.
Я снова не нашел что ответить. Откашлялся, чтобы скрыть смущение, но
промолчал.
- Я так и знала, что это случится, - продолжила она, снова глядя в
сторону. - Без друзей! С ее сердцем - она могла и просто так упасть и
умереть, и никто бы не смог помочь... Вы успели ее увидеть? Или это
случилось без вас?
- Успел, - пробормотал я. - Был рядом. Так что если бы только
сердце...
Что еще сказать, я просто не знал. А повторное упоминание о друзьях
заставило меня еще внимательнее следить за своей речью.
- Говорите же, - сказала она тоном приказа.- Как случилось, кто,
почему?.. Знаю, что она пошла не по своим делам. Должна была встретить
вас, но это отменили. Вы знали?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг