Результат тот же: парадокс и абсурд. Пробуждение сновидца пресекает
дальнейшее взаимовлияние временных потоков, абсурдность и
противоестественность ситуации исчезает, остаётся лишь память о ней,
но это вовсе не значит, что временные потоки, или хотя бы один из
них, иссякли. Нет, ничего подобного не происходит, время продолжает
своё движение в каждом из миров, подчиняясь каждое своему закону.
Обе версии не исключают, а дополняют друг друга, делают картину
"междумирья" более сложной, объёмной, более полной. Противоречия
между ними нет, ибо в основу обоих версий положено несоответствие
законов движения времён в мире яви и мире сна. Таким образом,
никакого нарушения закона причинности здесь нет и в помине.
Предвосхищение сновидением некоего события внешнего мира - не
единственный случай взаимодействия времён. Существование вещих снов
прекрасно подтверждает версию о противоположно направленных
временных потоках, один из которых течёт из прошлого в будущее, а
второй - из будущего в прошлое, (разумеется, понятия "будущее" и
"прошлое" следует понимать относительно, в привязке к какому-либо
одному из потоков). Правда, в случае с вещими снами временные потоки
не соприкасаются, то есть не имеют так называемой точки касания, и,
тем не менее, корреляция между ними здесь налицо: нечто, происшедшее
во сне, в той или иной форме сбывается наяву.
Современная психология однозначно считает, что сновидение есть
отражение тех или иных процессов, имевших место во внешнем мире.
Отвергая эту точку зрения, я, тем не менее, оставлял за словом
"отражение" право на существование. Почему, хотя бы во имя
справедливости, не сделать следующее допущение: не сновидение есть
отражение яви, а, напротив, явь есть отражение сновидения? Разве
весь ход предшествующих умозаключений не свидетельствует о
правомерности подобного допущения?
Тем не менее я оставлю за внешним миром право на самостоятельность и
суверенитет. Но при этом сделаю оговорку: тем же правом должен
обладать и мир сновидений. Оба мира реальны и равноправны, каждый
живёт по своим внутренним законам, и единственным связующим звеном
между ними является сновидец, ибо в момент сна он существует
одновременно как бы в двух параллельных мирах. Лишь смерть
освобождает его от этой двойственности и неопределённости. Душа
после смерти - я понял это вдруг со всей очевидностью - навсегда
покидает внешний мир и полностью погружается в мир сновидений. Мир
сновидений, ею же самою сотворённый и становящийся её единственной и
последней обителью... ...Я ставлю точку. Довольно. Пальцы затекли от
долгого напряжения, исписанные листы в беспорядке разметались по
столу, в тёмное окно рвётся ночь. Что-то вроде мыслительной горячки
толкнуло меня к письменному столу несколько часов назад, и весь этот
сумбурный сонм мыслей воплотился в бумагу, обрёл стройность и
наукообразную холодность. Нечто подобное суеверию влечёт меня
браться за перо - я чувствую, что обязан завершить свои записи,
прежде чем уйду навсегда.
Уйду...
Решение уйти зрело в моей душе исподволь, постепенно, и вот оно
принято, принято окончательно и бесповоротно. Теперь я знаю, что
ждёт меня там, впереди, будущее определилось со всей ясностью и
отчётливостью, и будущее то связано для меня с миром сновидений.
Хватит неопределённостей! Пора становиться Богом.
Старый письменный стол, две-три дешёвые шариковые ручки, кипа
пожелтевшей бумаги да видавшая виды настольная лампа - вот,
пожалуй, и всё, что связывает меня ещё с внешним миром объектов.
Этот скудный набор предметов пока что необходим мне, но и он скоро
обратится в обременительную и досадную помеху моего "я"-бытия. Вот
только поставлю последнюю точку...
Забвение... Полное, абсолютное забвение прошлого - во имя
удивительного грядущего.
Я готов поставить последнюю точку. Теперь готов. Смерть более не
страшит меня, ибо она - лишь трамплин для начала новой, вечной
жизни. Последняя точка... Рука моя зависает над исписанными мелкими
каракулями листами бумаги...
СОН
Мы сидели у костра и грызли грязные ногти. Ночная тайга кишела
тысячами тварей, из кустов неслось сопение и кряхтение, кто-то
возился во тьме, перешёптывался и тихонько похохатывал. Лес
превратился в тысячеглазое ленивое чудовище, и вся тысяча его глаз
устремлена была на нас - на меня и Отрывателя Голов.
- Шарахнуть бы по этой нечисти из огнемёта, - зло проворчал
Отрыватель Голов и с досадой сплюнул в котелок с кипящим варевом. -
Подбрось-ка хворосту в огонь, Гил.
Я повиновался. Я всегда был послушен Отрывателю Голов.
Из кустов на карачках выползла необъятных размеров рыхлая дама в
кокошнике и с портупеей на мощном торсе.
- Разрешите присоседиться, ребятки? - проворковала она грудным
баском.
- Не имеете права, - отрезал Отрыватель Голов и потянулся за
топором. - Стерва, - добавил он с чувством.
Я поднялся: не любил я подобных сцен. Дама тем временем жадно
уплетала содержимое котелка и повизгивала от кайфа.
Сделав два шага от костра, я тут же окунулся в кромешную тьму.
Кто-то щёлкнул меня по носу и глумливо заржал. Со всех сторон до
меня доносилось довольное фырканье и сладострастный скулёж.
- Не боишься один-то? - почуял я у самого уха чьё-то смрадное
дыхание.
- Иди ты, - огрызнулся я свирепо.
- Но-но, полегче, - хрипло отозвался некто и куснул меня за правую
голень.
Я отбрыкнулся и угодил во что-то мягкое и скользкое. Оно чмокнуло,
захлюпало и затихло. Фырканье смолкло, кто-то нудно и тоскливо
затянул погребальную песнь. Запахло ладаном.
- Нету от вас ни житья ни продыху, - свирепел я, сжимая кулаки. -
Замолкните, уроды.
Песнь тут же оборвалась, кто-то лениво пошлёпал вглубь тайги, роняя
на ходу нецензурные словоизречения и непотребные мысли.
Вдали затрещали сучья: приближался некто большой, тяжёлый и жадный
до еды.
- Так я и знал, - зло проворчал я и повернул обратно. Всё это мне
страшно действовало на нервы.
Отрыватель Голов к тому времени успел управиться с непрошеной
гостьей и обгладывал уже берцовую кость. Он всегда заканчивал
берцовой костью. Голова рыхлой дамы покоилась на шесте неподалёку от
костра и строила мне похабные рожи. Я показал ей язык и отвернулся.
Кокошник медленно дотлевал на жарких угольях.
Отрыватель Голов отвалился к дереву и сыто рыгнул.
- Всё, кажись, наелся, - сказал он. - Впрочем, можно бы ещё. Кто
следующий? - зычно крикнул он в самое нутро тайги.
- Я! Я! Я!! - понеслось со всех сторон, но никто из кустов не
показался.
- Вот ты! - Отрыватель Голов ткнул пальцем в пустоту. - Поди-ка
сюда. Живее, малыш!
У костра возник толстяк в смокинге и с портфелем в руке.
Отрыватель Голов окинул его оценивающим взглядом и сплюнул сквозь
зубы.
- Профессор?
- Так точно, ваше сиятельство, - гаркнул толстяк, вытягиваясь во
фрунт, - профессор прикладной латентно-муниципальной шизофрении и
древнеиудейского осциллирующего мармеладоведения. К вашим услугам,
герр командор. Позволите разоблачаться?
- Что ж, на безрыбье, как говорится... Разоблачайтесь, профессор,
будьте так любезны.
- Сей момент, мсье Чок-Чок-Чок.
Толстяк с готовностью отбросил портфель и принялся за смокинг.
Я шагнул к Отрывателю Голов.
- Послушай, Чок, - сказал я, - там появился этот, как его, ну,
этот тип...
- А, тот самый, - хрустнув челюстями, Отрыватель Голов широко
зевнул, - что ж, пойди, потолкуй с приятелем. У тебя с ним контакт
налажен.
Я нехотя кивнул, вынул из рюкзака две бутылки водки и нырнул в
темноту.
Не прошёл я и десятка шагов, как услышал хриплый окрик:
- Принёс?
- Угу.
- Не угукай. Давай, что ли.
Я протянул обе бутылки в темноту, кто-то вырвал их у меня и тут же
захрустел раздавленным стеклом. Последовало довольное чмоканье. По
коже у меня крупными косяками пошли мурашки. Меня передёрнуло, потом
ещё раз.
- Ещё хочу!
- Хватит! - отрезал я и повернул было назад.
- Нет, ты погоди. - Что-то обхватило меня поперёк туловища и
швырнуло вверх. Я едва не оказался в ином измерении, но вовремя
ухватился за какую-то ветку и повис.
- Тащи ещё два пузыря, - потребовал голос из тьмы и оглушительно,
утробно икнул.
- Нет, - решительно заявил я и затряс кудрями. - С тебя на
сегодня довольно. Опять налакаешься, как в прошлый раз, и начнёшь
материться.
- Не начну, Гил, - захныкал голос. - Ну будь человеком,
приволоки, а?
- Катись ты.
- Обидел ты меня, Гил.
Ветку сильно тряхнуло, и я, не удержавшись, шмякнулся на землю.
- Каждый раз такая история, - ворчал я под нос, убираясь восвояси.
- К нему с добром, а он тебе кости норовит переломать.
Когда я вернулся к костру, Отрыватель Голов как раз обгладывал
берцовую кость. Голова профессора игриво подмигивала со своего шеста
голове дамы, а та в ответ густо краснела и кокетливо косила глазки к
мясистой, уже покрывшейся трупными пятнами, переносице.
- Теперь я сыт окончательно, - заявил Отрыватель Голов, еле
ворочая языком и самозабвенно зевая. - Пора и на боковую. Ложись-ка
и ты, Гил, хватит нечисть лесную будоражить. Устал я, брат...
Он уже храпел. В тайге заунывно затянули колыбельную песню.
Сон долго не шёл ко мне. Попробуй тут уснуть, когда у ног твоих
бродят бородавчатые крокодилы, полоумные черти, повизгивая, щекочут
куцыми хвостам твой нос, а у самого уха глухо воет старая плешивая
карга, ежеминутно толкая тебя в бок своей крючковатой
палкой-посохом?.. Но в конце концов уснул и я.
Проснувшись, я первым делом увидел, как Отрыватель Голов обгладывает
берцовую кость. Мою берцовую кость.
- Проснулся, Гил? - Отрыватель Голов отложил кость в сторону и с
нежностью посмотрел на меня. - А я тут, видишь ли, слегка
проголодался. Надо признаться, профессор был сочнее тебя. Правда, и
дерьма в нём было куда больше. Как самочувствие, браток?
Я криво усмехнулся со своего шеста.
- Хреново, Чок. Ноги замерзли, а в брюхе сквозняк. Выть охота.
Отрыватель Голов стал очень серьёзен.
- Не шути так, Гил, не надо. Я обижусь. Не будешь больше, Гил?
Я замотал головой. Шест подо мной заскрипел и покачнулся. Надо
отдать должное Чоку: для меня, как для лучшего своего друга, он
выбрал самый длинный шест, и теперь я мог наслаждаться видом плеши
профессора, покрытой капельками то ли пота, то ли росы, и обширного,
съехавшего на ухо, парика рыхлой дамы.
Отрыватель Голов хорошо знал своё дело. Когда-то, в эпоху
примитивного материализма, он служил пресвитером в баптистской
церкви, потом связался с кришнаитами, прошёл все восемь ступеней
бхакти-йоги, познал Абсолют и сам был познан им, заглянул внутрь
себя и ужаснулся, увидав там лишь мрак небытия и бесконечность
пустоты, затем открыл собственное дело, но не выдержал волчьих
законов становящегося российского рынка и канул на дно с двумя
чемоданами баксов, за что и был настигнут бывшими коллегами по
коммерции, ими же сожжён заживо, тайком, в печи одного подпольного
крематория, и пеплом развеян по ветру через венттрубу заброшенной
ТЭЦ; прах его осел на обширной территории, равной двум Голландиям и
Коста-Рики вместе взятым. Но прошлый опыт служителя различных
культов позволил его нетленной надмировой сущности перешагнуть через
материальную разобщённость собственного "я" - он самореанимировался
(не путать с реинкарнацией!), собрав по атомам своё бывшее тело и
вдохнув в него собственную бессмертную душу.
Потом он стал Чоком, Отрывателем Голов. Он любил рвать головы всем
встречным, но особое предпочтение оказывал мне, как лучшему своему
другу и собрату по духовным исканиям в потустороннем мире. Обиды на
него я не держал - пускай потешится, бедолага, жизнь ведь не
баловала его, не щадила, норовила ударить побольнее, похлестче...
Но сегодня был иной случай. Сегодня я осерчал.
- Ну и мурло же ты, Чок, - в бессильной злобе затрясся я на шесте.
- Позорное и гнусное мурло.
- А? Что? - Отрыватель Голов налился краской и засучил ногами.
В бешенстве я заклацал зубами и вытаращил глаза. Рваная трахея
издала хриплый клёкот и засвистела подобно свистку от чайника.
- Мерзкий ты тип, Чок, - продолжал я обличительную речь. - Ну
зачем, спрашивается, ты взял мой топор? У тебя что же, своего нет?
Ещё как есть, и даже целых два! Так нет же, ты норовишь чужое
тяпнуть!..
Он встал и подошёл ко мне. Теперь он был бледен.
- Тебе жалко для друга топора, да? - спросил он, заглядывая мне в
глаза. - Для лучшего своего друга, да?
Топор между тем валялся у потухшего костра и густо был испачкан
свежей, ещё не свернувшейся кровью. Моей кровью.
Я хотел было плюнуть в его гнусную рожу, но слюнные железы оказались
повреждены (предусмотрел ведь, собака, возможную мою реакцию!), и
вместо смачного, тягучего плевка я смог лишь воспроизвести его более
или менее верную звуковую имитацию.
Чок поник головой и сокрушённо вздохнул.
- Жаль, Гил, очень жаль. Не знал я, что ты такой жмот. Для лучшего
друга топор пожалел! Каково?! Вот он, образец сверхжадности и
суперэгоцентризма. И хотя твой плевок, Гил, заведомо был обречён на
неудачу, он всё же достиг цели - ты поразил меня в самую душу. Ты
заплевал всю нашу дружбу, Гил, и потому я смело заявляю тебе: ты
дерьмо, Гил. Прости, но я должен покинуть тебя. Навсегда.
Он ушёл, не забыв прихватить и мой топор. Видать, недавняя кремация
не пошла ему впрок: чувство собственности было чуждо ему, как мне
была чужда страсть к берцовым костям. Кисти моих рук, аккуратно
отрубленные (моим же топором!) и тщательно обглоданные, судорожно
сжимались в бессильной ярости под ближайшим кустом бузины.
Гнус и жадное комарьё облепили мой черепок и свирепо лакали
густеющую кровь.
Я задремал. Полуденное солнце нестерпимо жгло мой покинутый череп,
шест подо мной накренился, подобно Пизанской башне, и угрожающе
потрескивал. Сквозь ирреальный туман сомнамбулической дрёмы я видел,
как две белые вороны методично выклёвывают глаза у слабо
протестующего профессора древнеиудейского шизофренического
мармеладоведения, потом у кострища возник симпатичный мальчуган лет
семи и долго, с завидным упорством и неиссякаемым любопытством,
вилкой ковырял в пустых профессорских глазницах. Слегка протухшую
голову рыхлой дамы с чётко обозначившимся косоглазием ещё утром
уволок какой-то кудрявый тип с балалайкой и накладными усами; судя
по специфическому запаху, исходившему от него, тип был чем-то сильно
напуган. В три часа пополудни (этот мерзавец Чок повесил на ветке,
прямо перед моим носом, мои же собственные часы, чтобы при случае я
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг