оно, можно рукой коснуться...
Оно упало, уйдя сквозь песок.
Тишина, покой и безмолвие снизошли на землю. Ставший вдруг каменным
монолитом песок нестерпимо блестел, сверкал, отражая ядовитый свет
ярко-белого светила, жадно лижущего ультрафиолетовыми языками
беззащитную и безжизненную пустыню. Чёрная, глубокая, вечная
пустота, мерцающая редкими холодными звёздами, висела над землёй.
Восемь скелетов - четыре человеческих и четыре верблюжьих -
украшали каменный ландшафт матовыми костями. Одинокое, неведомо
откуда взявшееся белое голубиное перо медленно падало, несмотря на
глубокий вакуум, и печально кружилось, хотя ветра не было, над
мёртвой пустыней. Вот оно коснулось застывшего в неподвижности
бархана и...
Громовой голос, родившийся из пустоты, возвестил: "За грехи твои,
человек!.."
ЯВЬ
Видение апокалипсиса...
Это странное, наполненное ирреальным ужасом видение ввергло меня в
какое-то мистическое возбуждение: словно бездна разверзлась вдруг
под моими ногами, и я лечу в неё, лечу в вечность, в никуда - и нет
тому полёту ни конца, ни границ. Но прошло мгновение (час? день?
год?), и мрачное преддверие конца света покинуло меня, ушло на
задний план, осело где-то в анналах моей памяти - я словно прозрел.
Свет истины внезапной вспышкой озарил мой разум, путь, на который
толкнуло меня отчаяние, открылся мне во всей своей очевидности и
ясности.
Закрой глаза и смотри. (5)
Сон вторгся в моё "я" как чётко осязаемая очевидность (или я стал
частицей мира сна?), подобно гигантской волне, захлестнул меня
всего, без остатка, смыв последние наносы внешнего мира, вызвал к
жизни инобытие, воплотился в него, обрёл статус высшей реальности
(или реальность явила себя посредством сновидения?) - я более не
сомневался: избранный мною путь интраверта есть единственно истинный
и единственно верный путь познания самого себя. Мистический опыт,
пережитый мною во сне, облёк во плоть ту мысль, которая до сего
момента была лишь плодом умственных спекуляций.
Откуда-то из глубин сознания всплыли слова того индийского пророка
со священной Горы Аруначалы: нет различия между бодрствованием и
сновидением, ибо оба эти состояния - нереальны. Что ж, мудрец
отринул и мир внешней реальности, и мир сновидений, и своё
собственное "я" - чтобы раствориться в Брахмане, Абсолюте,
первичной недвойственной Реальности, которая и есть Истинная Природа
человека. Он прошёл весь путь до конца и постиг истину в её
первозданности. Не стану оспаривать его опыт, не стану подвергать
сомнению его путь - наши пути различны, хотя и берут начало в общей
исходной точке. Слова мудреца обрели для меня иной смысл,
наполнились иным содержанием, я вдруг постиг, на собственном опыте
испытал, что реальность мира бодрствования и реальность мира
сновидений - реальности одного порядка, одного уровня значимости;
возможно, они лишь тени той недвойственной Реальности, о которой
твердит Махарши, - но что мне до неё? какое мне дело до Абсолюта?
Мир грёз вполне устраивает меня в качестве среды обитания моего
отверженного "я"; если же и этот мир когда-нибудь породит во мне
чувство "обрыдлости", - что ж, тогда, быть может, я продолжу свой
путь и завершу его в священном Храме Господа Аруначалы. Как знать.
А пока - пока я понял (не понял - постиг) одно: не внешний мир
утратил свою реальность, а я утратил чувство реальности по отношению
к нему; я отвернулся от него, дабы обрести не менее реальный, но
куда более богатый мир сновидений - и не раскаиваюсь в своём шаге.
Обратный путь мне заказан, впереди же - бесконечность...
...Визг телефонного звонка вырвал меня из моего "я"-бытия и швырнул
в мир объектов. К горлу подкатила тошнота - возвращение, даже на
миг, было тягостным, болезненным, совершенно ненужным.
Кажется, я вздрогнул. Откуда-то сзади, из-за миллиона световых лет,
донёсся ехидный басок:
- Спал? Ай, нехорошо! На рабочем-то месте? В разгар рабочего дня!
Фи, как не стыдно!
(Как же его... а, вспомнил! Вадим. Впрочем, уверенности у меня не
было. Как и желания копаться в памяти).
Телефон надрывался. Я судорожно сорвал трубку с аппарата.
- Галин? - Голос шефа резанул по ушам подобно острому стилету. -
Зайди ко мне. Срочно.
Гудки. Отбой. Я осторожно положил трубку - и только тогда открыл
глаза.
Просторное помещение. Одна из ламп дневного освещения агонизирует,
посылая в пространство предсмертный бред на языке Морзе. Двенадцать
столов. Одиннадцать бесполых сотрудников имитируют бурную
деятельность, яростно переписывая никому не нужную документацию и
складируя исписанные листы в кипы никому не нужной готовой
макулатуры. Двенадцатый - я, Галин. Я на работе. Роюсь в своей
памяти и извлекаю на свет Божий очередную информацию: я - инженер.
Этого вполне достаточно, чтобы определиться в
пространственно-временном континууме мира объективной реальности.
Обречённой реальности.
Не успел я переступить порог кабинета шефа, как в мою переносицу,
всего на миг, упёрся укоризненно-холодный взгляд.
- Садись, - сухо кивнул шеф на стул возле своего стола-динозавра.
Он с остервенением листал телефонный справочник. Шеф тоже неплохо
умел имитировать бурную деятельность, когда того требовали
обстоятельства. Похоже, сейчас обстоятельства того требовали. Я сел.
Шеф отшвырнул справочник в сторону и поднял на меня глаза. Теперь в
них таился едва сдерживаемый гнев.
- В каком состоянии эскизный проект Экспериментальной установки
Р-2? - спросил он официально.
- Проект? - похоже, я удивился.
- Да, проект! - Его вдруг прорвало. - У тебя что, Галин, с
памятью стало туго? Или ты бессрочную забастовку объявил? Может, ты
болен, а, Галин? А, понял - ты шпион!
Он вскочил с кресла и стремительно зашагал по кабинету.
- Ты затесался, Галин, в наши дружные ряды, дабы подорвать работу
ведущего отдела, так сказать, изнутри. Отвечай, Галин, затесался?!
- Он вдруг замер и вперил в меня внимательно-сострадательный
взгляд; гнев его как-то разом иссяк. - Послушай, Андрей, может
быть, у тебя дома что-нибудь не так?
Дома? Что значит - дома? Ах да, каждому человеку свойственно иметь
свой дом. Есть, наверное, он и у меня.
Я пожал плечами. Как ему объяснить, что дом мой - это я сам!
Лицо шефа снова посуровело.
- Мне говорили, что ты связался с кришнаитами. Так? - я снова
пожал плечам. - Хорошо. - Он сел в кресло и снова принялся за
телефонный справочник. Я для него больше не существовал. - Можешь
медитировать сколько хочешь, Галин, меня это более не интересует.
Считаю своим долгом предупредить: со следующего месяца начнётся
обещанное сокращение, и твоя кандидатура в списке стоит под номером
первым. Иди.
Боже, как он мне надоел! Единственное, что я хочу от людей, это
чтобы меня оставили в покое. Ведь это так мало!
Я встал и вышел. У самой двери обернулся и тихо сказал:
- Я не шпион.
- А? - шеф удивлённо вскинул брови, но меня в кабинете уже не
было.
СОН
Голан дёрнулся, зашипел и стал надуваться. Серый, смрадный воздух со
свистом вливался в его обмякшее тело, рождая в нём жизнь, биение
пульса и живительную пустоту. Тяжёлое, слипшееся веко единственного
глаза приоткрылось, и сумрачный взгляд воскресшего объял видимый
мир.
- Инкарнация! Инкарнация! - в исступлении завизжала толпа у его
ног.
Голан вздохнул полной грудью и расправил затёкшие плечи. Сжиженный
аммиак потёк по его жилам, жизнь снова вошла в это уродливое тело -
душа слилась со своей материальной оболочкой. Палач с длинной, остро
отточенной металлической спицей в страхе попятился, оступился,
скатился с эшафота на землю и, подгоняемый хохотом, гневными
воплями, свистом и пинками, обратился в бегство.
- Инкарнация! Хвала Богу! - неслось отовсюду.
Голан, убийца и насильник, был казнён прилюдно, всенародно, но
Господь вдохнул в него новую жизнь, вошёл в него, слился с ним в
нерасторжимое единство, стал им самим, и теперь Голан - Инкарнация
Бога в посюстороннем материальном мире, Верховный Правитель, ибо
миром правит Бог, только Бог, никто кроме Бога. Он - претендент на
престол, и место его - во Дворце Каземата.
Он спустился на землю и вошёл в толпу. Толстуны визжали, брызгали
слюной и изливали на Голана верноподданнические чувства, а круглые,
туго накачанные животы их мерно колыхались в сумеречном вечернем
свете, подпрыгивали, словно мячи, с глухими ударами бились друг о
друга, деформировались, мялись, скрипели. Голан с ненавистью взирал
на их мерзкие лоснящиеся рожи, ещё минуту назад обрёкшие его на
позорную смерть, а теперь готовые восхвалять Творца за ниспослание
им Своей Инкарнации в его, Голана, образе.
- Свиньи, - прошипел претендент с омерзением. - Грязные, вонючие
свиньи.
Прямо перед ним приплясывал, захлёбываясь от восторга, толстый,
обрюзгший тип с заплаткой на брюхе и жрал Голана лезущим из орбиты
единственным глазом.
- Вот ты! - Голан ткнул в него пальцем. - Повторяй: я - грязная
свинья, пёс шелудивый, презренный раб. Ну!
Толстун, на которого пал выбор Верховного Правителя, осклабился,
взвыл от восторга, завибрировал всем своим тучным телом и с
готовностью повторил, потом повторил ещё раз, потом ещё, ещё и
ещё...
- Хватит! - рявкнул Голан и резким движением вонзил толстый
длинный ноготь мизинца в его тугое брюхо. Тот испуганно затрепетал,
заморгал, забулькал, стал неуклюже оседать, а из отверстия в брюхе
тонкой струйкой, со свистом, окутывая стоявших рядом существ
полупрозрачным белесым облачком, стал вырываться аммиак, унося с
собой жизнь, тепло и пустоту. Тело обмякло, бесформенной оболочкой
осело на пыльную землю и тут же было затоптано десятками ног.
Новый взрыв верноподданнического восторга исторгся из сотен лужёных
глоток и потряс материальный мир. Верховный Правитель имел право
карать или миловать своих вассалов, не испрашивая на то ничьей
санкции.
- Хвала Верховному Правителю! Война! Святая война! Изъяви волю! О,
Инкарнация!
По законам материального мира, подвластного Господу, или Верховному
Правителю, восходящая на престол Инкарнация должна объявить войну -
всё равно кому. Таков порядок. Достаточно указующего перста, чтобы
изъявить монаршую волю и направить толпы покорных вассалов на смерть
и победу. Голан знал это. Длинный указательный палец его средней
руки взметнулся вверх, и Голан на мгновение замер, стоя у подножия
эшафота - того самого эшафота, где его, Голана, только что казнили.
Мстительная усмешка искривила его фиолетовые губы, обнажив
нестройный ряд редких гнилых зубов.
- Враг там! - возвестил он, и толпа, грозно улюлюкая и хрипя,
покатилась в ту сторону, куда указывал монарший перст, сметая всё на
своём пути, сметая эшафот, сметая лёгкий кустарник, сметая хлипкие
деревянные постройки, растаскивая попутно колья и брёвна и
вооружаясь ими, взметая ввысь тучи голубовато-белесой пыли, клубы
которой тенью ложились на багровое предзакатное солнце. И лишь три
одинокие фигуры, три толстуна остались на опустевшем поле. В отличие
от других, они были худы и тщедушны.
- Пацифисты?! - прогремел Голан и радостно заржал, предвкушая
расправу.
- Мы против убийства, - сказал один из них, бесстрашно глядя в
единственный глаз Правителя. - Останови бойню, монарх.
- Война священна! Это закон, - громогласно возвестил Голан,
упиваясь властью. - Или ты не согласен с законом, смерд?! Говори!
- Убивать грех, - возразил толстун, становясь землистого цвета, -
и это высший закон. Спаси свой народ, монарх, отмени бойню.
Момент настал. Вот оно, счастливое мгновение! Теперь Голан мог
убивать открыто, не боясь кары, не страшась возмездия, на глазах у
толпы, у всего мира, у всей Вселенной, ибо он - Инкарнация Господа,
Верховный Правитель, Монарх-Самодержец и Высший Закон в едином лице.
Он зловеще ухмыльнулся, занёс среднюю руку над головой непокорного
вассала-пацифиста, взмахнул длинным, остро отточенным ногтём и
рассёк толстуна надвое, словно саблей - этот жест у него был
отработан в совершенстве. Толстун обмяк и сдулся, выпустив в лицо
Голану туманное облачко живительного аммиака.
- Псов надо учить, - нравоучительно провозгласил удовлетворённый
Голан, вдыхая жизнь поверженного бунтовщика, и грозно взглянул на
тех двоих, что остались в живых. - Ну, а вы тоже против святого
убийства?
Пацифисты задрожали, попятились, блея на ходу что-то в своё
оправдание, потом разом повернулись и что было сил бросились наутёк.
- То-то, - подвёл черту Голан. - Вислоухий!
Из ближайших кустов выкатился толстун с гнусной рожей и заржал.
- А здорово ты их, а, Голан? Лихо! Вот бы мне так научиться.
Он вскочил на пустую бочку из-под маринованных сморчков и заплясал,
вихляя массивным задом и цокая языком от блаженства.
- Вот потеха! Ты теперь Верховный Правитель! Ха-ха-ха! Умора!
- Сократись! - гаркнул Голан. - Пока я не проткнул твоё жирное
брюхо!
Физиономия Вислоухого удивлённо вытянулась.
- Ты чего, Голан? Ты что, забыл?
- Это ты забыл, смерд, что стоишь перед Инкарнацией Господа Бога,
Верховным Правителем, Голаном Первым! Пади ниц, Вислоухий!
Вислоухий медленно сполз с бочки и испуганно округлил единственный
глаз,
- Голан, ты что?.. - шёпотом спросил он.
- Ниц!! Ну! - взревел Голан, и Вислоухий бухнулся в голубую пыль.
- Так-то. Будешь послушен - сделаю своей Тенью. Понял?
- Понял, мой Повелитель.
- Тогда - во Дворец!
Голан влез в бочку. Вислоухий повалил её на бок и покатил на восток,
пыхтя, кряхтя и отдуваясь. Неожиданная спесь старого друга и
сообщника чрезвычайно удручали его. Но стать Тенью не мог мечтать он
даже в лучших своих снах.
Из-за холма вылетела группа всадников и в один миг окружила
Повелителя и его Тень.
- Кто? - рванул лужёную глотку глава разъезда.
- Верховный Повелитель материального мира, - испуганно молвил
Вислоухий и дрожащим пальцем указал на бочку.
Голан неуклюже выскочил из бочки и надменно воззрился на главного
всадника.
- Ниц, псы!
Дружный, квакающий хохот послужил ему ответом.
- Вы слышали? Ниц! Ха-ха-ха!
- Тень! - Голан в ярости обернулся к Вислоухому. - Во Дворец
Каземата!
- Стоять! - гаркнул всадник. - За псов ты ответишь, убийца. Я
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг