вездеход. Он не обращал внимания на препятствия и умело отбрасывал все
лишнее. Он стремился только к одному - найти родину уникальной находки. А
для этого надо было хорошенько изучить ткани.
Мы поспешили в Москву, где в то время демонстрировалась богатая
коллекция тканей. Особенно поразили нас образцы, экспонированные Востоком,
и в первую очередь Индией.
Когда в десятках витрин видишь ткань парчового типа, сразу чувствуешь,
что это "царица тканей". Тончайшие, совсем прозрачные амру, сделанные из
чистого шелка, изумительной окраски химру и, наконец, кхимкаб, тканные
золотом и серебром. Золото в легких, просвечивающих тканях, золото в более
тяжелых и более богатых по отделке и рисунку. Золото украшает мягко, не
назойливо. Сразу представляешь, как в южных краях оно играет на солнце,
закрепляя солнечный блеск на земле. Южный характер узора особенно
чувствуется в прозрачных, нежно окрашенных, казалось, небрежно, но на
самом деле со вкусом накинутых на подставки воздушных тканях. В них не
может быть жарко даже там, под солнцем Юга. Они прикроют наготу, но
позволят солнцу золотить кожу.
Парча хороша! Рассматривая ее здесь, представляешь, как она в давние
времена совершала долгий и опасный путь. Через пустыни в медлительных
караванах она мерно покачивалась в увесистых тюках на спинах верблюдов.
Через Среднюю Азию, по Волге, по заснеженным просторам Руси она прибывала
в первопрестольный град и здесь служила украшением царских нарядов, палат,
трона. Немало слез и крови стоили эти куски ткани. Немало гибло людей,
пока от примитивного станка, затененного бамбуковым навесом, они попадали
в белокаменные палаты, куда сквозь маленькие, изукрашенные морозом оконца
нет-нет да проглянет солнечный луч, и парча вспыхнет так же великолепно,
как у себя на родине, вызвав волнующие представления о далеком загадочном
Востоке.
Парчу хранили как драгоценность, как святыню. Парча выцветала, тускнела
с годами, но все же оставалась красивой. В музеях и храмах она и сейчас
будит немало восторженных мыслей о древних временах, о далеком когда-то, а
теперь близком и менее загадочном Востоке.
И вот я увидел, как в сравнении с этой померкшей от времени красотой
засверкала привезенная нами из Ленинграда нетленная силициевая ткань. Она
не могла соперничать с лучшими образцами "царицы тканей" по рисунку,
расцветке или замысловатости плетения. Она была старше многих экспонатов,
представленных на выставке, однако насколько же она была свежее, ярче их,
несмотря на свои семьсот пятьдесят лет!
Профессор Мурзаров пристально всматривался в витрины, где были
представлены ткани Китая и Индии, Персии, древней Кореи, Паутоо и
Вьетнама, Японии и Ближнего Востока, продолжая искать, искать и искать. Он
вновь и вновь обходил все залы, часто присаживался, делая пометки и
зарисовки в своем большом блокноте. От его внимания не ускользал ни один
экспонат. Дольше всего он задерживался у витрин, где были выставлены ткани
древнего Паутоо.
Было поздно. Мы направлялись уже к выходу, но он вдруг резко
повернулся, подошел к паутоанским стендам и тихо, почти шепотом сказал:
- Вот! Вот родина нашей силициевой красавицы. Ткань родилась на
архипелаге Паутоо. Теперь я в этом убежден. Меня никто не переубедит. Да!
Однако никто и не стал оспаривать утверждение Мурзарова. Его заключение
было принято специалистами, все они сошлись на том, что стиль рисунка,
своеобразное сочетание красок и даже тип плетения этого куска характерны
для тканей, вырабатывавшихся на островах древнего Паутоо. Это открытие
внесло замешательство в ряды "космических" противников Мурзарова, но... Но
это ведь опять ничего не решало. Да, старинные ткани Паутоо действительно
походили на кусок, найденный при раскопках Урашту, но ведь ни одна не
обладала замечательным свойством нетленности! Не было никаких сведений в
истории материальной культуры Паутоо, указывавших на то, что там некогда
знали какой-то секрет силицирования тканей.
Все больший круг ученых - историков, этнографов, археологов, биологов,
географов и химиков - заинтересовывается этой находкой. В ленинградский
музей, где временно находилась ткань, наведываются самые различные
специалисты, каждый из которых по-своему увлечен этой необычайной находкой
и старался разгадать ее тайну. О ней говорят, спорят, выдвигают самые
различные гипотезы.
И вот когда интерес к ткани достиг апогея, она была похищена.
Никто не мог себе представить, что будет организовано похищение, да еще
такое, виновников которого так и не удалось обнаружить.
Ткань пропала.
А через неделю в Ленинград приехал Юсгор.
2. ЛЕГЕНДА О РОКОМО И ЛАВУМЕ
Юсгора я знал давно - мы с ним учились в Московском университете. Не
помню, при каких именно обстоятельствах я впервые увидел этого высокого
золотистокожего парня с темными вьющимися волосами, выразительными, чуть
раскосыми глазами, в которых всегда светился огонек боевого задора, а по
временам угадывалась тоска. Сблизил нас шахматный клуб, куда мы оба
захаживали, влекомые страстью к сражениям на клетчатой доске. Из
шахматного клуба мы часто возвращались в общежитие вместе. В те времена я
много и с интересом беседовал с ним о его родном, далеком от Москвы,
всегда волновавшем мое воображение архипелаге Южных морей. Но
университетские годы давно остались позади. Я уехал в Ленинград, а Юсгор
отправился к себе на родину. Нахлынули новые заботы, одолевали дела
повседневные, житейские, и наша переписка постепенно становилась все менее
интенсивной. Да это и понятно: никакие письма не могли заменить живого
общения, ночных прогулок по набережным Москвы-реки, когда мы спорили,
мечтали, стремились заглянуть в будущее.
В связи с находкой в Урашту ткани, родиной которой теперь уже многими
учеными считались острова Паутоо, я, естественно, сразу же вспомнил о
Юсгоре, единственном знакомом мне паутоанце. Тут же я упрекнул себя за то,
что уже очень давно не писал ему, все собирался сесть за обстоятельное
письмо и, к своему стыду, так и не собрался. Юсгор сам пожаловал ко мне.
Разговор обо всем, что произошло у нас обоих за годы разлуки, как-то не
клеился. Мне казалось, что Юсгору не терпится заговорить о чем-то другом,
значительно больше волнующем его сейчас. И действительно, как только он
счел, при свойственной ему деликатности, возможным, он начал расспрашивать
о находке в Урашту. Признаюсь: я был удивлен, узнав, какой интерес он
проявляет к силициевой ткани. Оказалось, Юсгор успел прочитать о ней все
появившееся в печати и задался целью принять личное участие в ее
исследовании. Узнав от меня о похищении, Юсгор сперва пришел в
негодование, но вскоре успокоился и даже повеселел.
- А знаете, Алеша, это даже хорошо.
- Что хорошо?
- Хорошо, что ткань украли. - Видимо, недоумение мое было столь явным,
что Юсгор тут же поспешил объяснить:
- Украли - это, конечно, плохо, а вот почему украли - это хорошо. Ведь
в это время в Ленинграде был Фурн. О, если это так, Алеша! Вы понимаете,
ведь если это действительно дело рук Фурна, то, значит, и они считают, что
находка в Урашту имеет отношение к тайне храма Буатоо, а они знают много.
О, к сожалению, пока больше нас!
Я ничего не мог понять. Кто такие "они", о каком храме идет речь, кто
такой Фурн, подозревавшийся в краже? Но я набрался терпения и ждал, когда
Юсгор расскажет мне все. Так оно в конце концов и получилось. Я понял, что
Юсгор, оказывается, уже давно занимается в Паутоанском университете
силициевой загадкой и находка нетленной ткани только маленькая частица
этой загадки.
Юсгор увлекся. Он был возбужден и частенько, позабыв нужное русское
слово, не задумываясь, употреблял английское или - что было для меня
похуже - паутоанское. Говорил он вдохновенно, его лицо было подвижно,
глаза блестели. По мере того как у Юсгора остывало волнение, рассказ его
становился все более связным и спокойным.
- Тайна храма Буатоо, - продолжал Юсгор, - волновала меня еще в
юношеском возрасте, когда я готовился стать жрецом Небесного Гостя.
- Юсгор, вы... Может быть, я не совсем правильно понял вас. Вы были
жрецом храма?
На лице Юсгора появилась мягкая улыбка, а в глазах опять показалась
давняя тоска.
- Я не был им. Но много лет меня готовили к тому, чтобы я стал жрецом
старинного храма Буатоо. Эта часть моей жизни вам неизвестна. Я почти
никогда ни с кем не говорю о тех днях. Не говорил я и с вами, но теперь...
Теперь многое изменилось. Я расскажу вам обо всем, покажу все собранные
материалы, находки. Да, Алеша, вы меня знаете как биохимика, знали
студентом, приехавшим в Москву с дальних островов, представлявшихся вам
экзотическими.
- Знаю еще как прогрессивного деятеля Паутоо, - перебил я Юсгора.
- Да, и как человека, который очень хотел, чтобы люди его родных
островов были свободными, - скромно и не без гордости добавил Юсгор, - но
вы не знали, какое у меня было детство и юность. Я расскажу вам о них. Это
имеет отношение к силициевой загадке.
Юсгор помолчал немного и потом начал тихо, заметно волнуясь:
- Мой отец был белым, мать - паутоанка. Мать я не помню. Меня вскормила
и вырастила чужая женщина - добрая и ласковая Менама. О матери она всегда
говорила с такой любовью, что эту любовь я сохранил на всю жизнь, несмотря
на то что мать... Вы, быть может, читали где-нибудь, что, до того как
острова Паутоо завоевали независимость, у европейцев, владевших нашей
страной, существовал мерзкий обычай. Солдат колониальной армии при желании
брал себе "паутоанскую жену", и она считалась его законной женой, пока он
находился в колонии, а потом... Девочки, рожденные от таких "браков",
обычно становились также "паутоанскими женами", а мальчики превращались в
"цветных" полицейских. В подобные браки вступали не только солдаты, но и
высокопоставленные сановники. Таким был и мой отец. Отца я видел только
один раз. Перед самой его смертью. Меня привели к нему в дом-дворец, и
он... Мне трудно говорить о нем... Тогда я понимал слишком мало, после я
понял слишком много...
Юсгор снова замолчал. На его смуглое лицо набежал сероватый оттенок. Он
поник головой, но вскоре продолжил внятно, медленно:
- До семи лет я жил у Менамы, в ее пальмовой лачуге, в небольшой
деревушке у моря. Муж ее, рыбак, и ее сын были ласковы со мной. Я никогда
не чувствовал себя чужим в их семье. Но больше всех меня любила толстая,
добродушная, всегда улыбающаяся Менама. То было хорошее время: я был еще
мал и потому очень свободен. Яркое солнце родных островов, золотистый
песчаный берег, запах моря... Хорошо!
Но вот всего этого меня лишили и отослали в далекие горы. Там в
страшном и непонятном для меня храме я должен был учиться - такова была
воля моего отца.
В пятнадцать лет я отлично знал язык древнего Паутоо и массу обрядов. Я
уже многое понимал, стал находить своеобразную прелесть в жизни
сосредоточенной и уединенной, но все еще тосковал по запаху рыбы и шуму
прибоя. Кончились годы тупой зубрежки. Я мог легко и свободно читать
древние рукописные тексты, начал разбираться в сути написанного, и
постепенно, будто редел гнетущий туман, с ветхих страниц ко мне приходила
мудрость древних... Многие мальчики, учившиеся вместе со мной, как только
овладевали основами знаний, увлекались обрядовой стороной жреческого
учения. Их прельщали празднества, часто устраиваемые жрецами, чтобы
поддержать веру в народе. Меня же влекла таинственная мудрость старинных
летописных преданий. Я начинал все больше и больше интересоваться историей
нашей древней, некогда могущественной страны.
Все мальчики, когда им исполнялось семнадцать лет, проходили обряд
посвящения и только после этого допускались к чтению тайных книг. О, с
каким нетерпением я ждал этого дня. Мои наставники не подозревали, что не
роскошные черно-желтые жреческие одеяния, ожидавшие посвященного, и не
возможность впервые за многие годы очутиться вне стен храма заставляли
меня с таким усердием готовиться к торжественному обряду. Меня прельщало
другое.
Из старинных преданий я узнал, что много веков тому назад на наших
островах был Век Созидания - благословенное время, когда, как утверждали
древние книги, боги открыли людям великую тайну и люди постигли
непостижимое. Мое юношеское воображение было поражено, когда я узнал, что
боги научили жрецов Буатоо чудесным образом возводить храмы и дворцы
сказочной красоты и величия, создавать мосты, дороги, необыкновенную
утварь и нетленные ткани. Я жаждал приобщиться к этой тайне, стремился
узнать, как жили народы Паутоо в то легендарное время, как и почему
утратили чудесный дар созидания.
Юношей, еще мальчиком, я мечтал вернуть людям этот дар, вырвать у веков
тайну и сделать всех счастливыми. Мечтал стать новым Рокомо, новым героем
Паутоо. Но я понимал, что прежде всего надо было изучить ритуальные
записи, относящиеся ко времени великого жреца Раомара. Однако для всего
этого, как говорили жрецы-наставники, надо быть посвященным. Тайные из
тайных книг Буатоо доступны только избранным, достойным.
Я верил и ждал. Но еще до того как мне исполнилось семнадцать лет, меня
выгнали из храма.
В жалких отрепьях, не знающий жизни вне храма, я очутился за воротами
Буатоо, был предоставлен самому себе. Я побрел по дорогам, выпрашивая
подаяние, ночуя на обочинах пыльных дорог. К морю, к морю, к моей доброй
Менаме! Что еще оставалось у меня? Выпроводившие меня из храма жрецы
сказали, что никто больше не делает взносов за обучение и я не могу
оставаться под сенью храма. В священной школе могли учиться дети только
очень состоятельных родителей.
Долго я добирался до деревушки Менамы... Измученный, голодный, я
приплелся наконец к морю, но не нашел ни Менамы, ни ее семьи, ни
деревушки: незадолго до этого там было восстание и колониальные войска
уничтожили все, что могло быть уничтожено пушками и огнем.
Так я впервые познакомился с миром - большим, ярким и страшным. Вскоре
я узнал, что восстание подавлял мой отец, что он был тяжело ранен
повстанцами и сейчас уже при смерти. И я пошел к отцу. Не знаю, почему
пошел, но, вероятно, тогда я не мог не пойти. Меня допустили к нему. Отец
смотрел на меня долго, молча, казалось, изучал каждую черточку на моем
лице, стараясь в предсмертный свой час определить отношение к тому живому
существу, которое было частицей его самого и было глубоко ненавистно ему.
Наконец он сказал... сказал всего несколько слов. Я запомнил их на всю
жизнь: "Иди. Иди туда... к своим цветным... убийцам..." И я пошел к своим,
пошел навсегда.
В тот день Юсгор больше ничего не говорил о себе. Мы долго бродили по
набережным Невы, изредка обмениваясь ничего не значащими фразами.
Незаметно для себя обогнули Исаакиевский собор, подошли к "Астории". Юсгор
протянул большую сильную руку, дольше обыкновенного подержал в ней мою и
сказал на прощанье:
- Алеша, если позволите, я завтра приду к вам. Принесу перевод древнего
списка легенды о Рокомо и Лавуме.
На другой день пунктуальный и аккуратный Юсгор появился у меня в
назначенный час с объемистым портфелем. В нем была не только обещанная
легенда о Рокомо и Лавуме. Юсгор вынул фотокопии с нескольких страниц
древних священных книг, перевод песен из паутоанского эпоса "Себерао",
пачку темно-желтых, исписанных затейливой вязью листков и, как оказалось,
подлинный, уникальный экземпляр одного из обрядовых свитков храма Буатоо.
Я был приятно удивлен, когда узнал, что все это, по мнению Юсгора, имеет
отношение к силициевой загадке. Невозможно передать, с каким волнением я
принялся в то время штудировать (при помощи Юсгора) весь этот материал.
Каждый прочитанный листок будил мысли, одну загадочнее и рискованнее
другой. Документы заслуживали самого пристального внимания и вскоре
изучались не только нами, но и еще десятками людей, а многие и до сих пор
составляют предмет исследования, источник споров, смелых догадок.
Однако расскажу по порядку.
Пожалуй, в первый же день моего знакомства со старинной поэтической
легендой о Рокомо и Лавуме я понял и поверил, что только она могла
послужить толчком к началу интереснейших изысканий о загадочном периоде
древней истории Паутоо.
До сих пор никому не удалось обнаружить подлинную легенду, написанную
еще до катастрофы, в результате которой скрылся под водой остров Себату.
Все списки, с которыми знакомы паутоанские и европейские ученые, - это
только более или менее удачные записи изустных старинных преданий. Вот с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг