измученный, запыхавшийся Шорпачев.
- Иван Александрович, скорее, скорее на Себату!
- Что с тобой, Борис? Что случилось?
Шорпачев тянул профессора за рукав, широко раскрывал рот, силясь
ответить, но, видимо, был не в состоянии произнести ни звука. Промчавшись
по жаре от пристани до отеля, он не в силах был говорить. Вудрум понял,
что произошло нечто из ряда вон выходящее, и, уже не сопротивляясь, вышел
к извозчичьей коляске, помог Шорпачеву взобраться в нее и крикнул:
- В порт! Живее!
Только немного отдышавшись, Шорпачев наконец выдохнул:
- Шираст храм хочет взорвать.
Пока ехали к порту, молодой человек успел немного прийти в себя и
рассказал Вудруму, как ему удалось удрать с базы, как друзья паутоанцы
привезли его на быстроходной лодке в Макими.
А на месте раскопок произошло следующее. Небольшие подводные взрывы
производились экспедицией часто. Это помогало удалять мешавшие водолазам
скалы, коралловые образования.
Шираст, имея теперь в составе экспедиции своих людей, распорядился
заложить такое количество динамита, от которого могли погибнуть развалины
найденного под водой храма.
- Ну, а Николай Николаевич? Он-то что же?
- Иван Александрович, так ведь у Шираста в руках взрыватель. Мы с
Александром Ивановичем было к нему, а он говорит: "Не подходи - взорву!"
Николай Николаевич тогда и распорядились удалить всех с плота. Боялись,
видать, как бы этот шалый и с людьми не рванул. С него станется!
- Ну, ну, Борис, не забывайся. А баржи? Баржи-то как? Оборудование?
- Николай Николаевич приказали отбуксировать.
От коляски к катеру Вудрум бежал, не отставая от Шорпачева, забыв про
свои пятьдесят два года. Такого паутоанцы еще не видели. Они привыкли к
тому, что европейцы метрополии не идут, а шествуют, не говорят, а изрекают
и уж никогда, конечно, не бегают.
Катер шел к островку на предельной скорости. Вот уже видна мрачная
оголенная вершина острова - Себарао, вскоре в бинокль можно будет увидеть,
что делается у подошвы горы, у берега, близ которого стоят баржи
экспедиции. Но поздно. Еще не показалась белая полоска прибоя, а Вудрум и
Шорпачев увидели гигантский столб воды, выброшенный над тем местом, где
еще утром велись работы экспедиции.
Взрыв в лагуне взбудоражил Макими, отвлек в какой-то мере внимание
паутоанцев от истории, связанной с похоронами Преойто. А история эта была
довольно загадочной. Утром в понедельник, когда толпы людей стали
стекаться к домику Преойто, было объявлено, что он, согласно его последней
воле, похоронен на скалистом безлюдном островке Биу, в самой дальней,
восточной части архипелага. Как и когда это произошло - осталось
невыясненным. Возбуждение толпы было огромным, но никто не знал, что
предпринять. Взрыв у берегов Себату усилил растерянность. В толпе начали
сновать какие-то люди, распространяя слухи о гибели дерзких ученых,
посягавших на паутоанскую святыню. Кто-то уже говорил, что находящийся в
Буатоо обломок статуи Небесного Гостя шевелится и начинает расти. Многие
поспешили к храму, многие устремились в порт. Словом, замешательство было
изрядным и усиливалось тем, что еще ночью были арестованы наиболее
активные, преданные Преойто паутоанцы.
...Вудрум нашел Шираста в экспедиционном поселке. Едва владея собой, он
закричал:
- Кто дал вам право, господин Шираст, бесчинствовать?!
- Присядьте, профессор. Вот стаканчик холодного аполлинариса, и давайте
поговорим рассудительно, спокойно.
- Не паясничайте, господин хороший, я еще раз вас спрашиваю: какое вы
имели право самолично, не сообразуясь ни с моим мнением, ни с мнением
прочих членов экспедиции, варварски загубить дело, на которое нами уже
потрачено столько усилий? Что все это значит, наконец? - Вудрум все же сел
и залпом выпил искристый, чуть запотевший стакан минеральной воды.
- Иван Александрович, я ведь предупреждал вас. Я ставил вас в
известность о том, что подводные раскопки необходимо прекратить, но вы не
посчитались с нашими требованиями и настаивали на продолжении работы.
- Мы получили на них разрешение губернатора.
- О, с тех пор многое изменилось. И в этих изменениях немаловажную роль
сыграл ваш неосмотрительный поступок. Вы меня простите, профессор, но
нельзя же в наше время вмешиваться в дела политические, не учитывая, к
чему это может привести.
- Вы отлично знаете, что я ни в какие политические дела не вмешивался.
- А ваш дар храму Буатоо? Он-то и сыграл в политике Паутоо немаловажную
роль. Вы ведь знаете, что в народе давно стала угасать вера в Небесного
Гостя и жреческая партия влачила довольно жалкое существование. Теперь,
обретя "святыню", она воспрянула духом. Со всех сторон архипелага к храму
Буатоо начали стекаться тысячи паутоанцев. Но самое неприятное заключается
в том, что жреческая партия, сама по себе слабая, объединилась с
национальной партией, а та, пользуясь этим, стремится приобрести влияние
на народ, возглавить его борьбу с властями колонии, чего, само собой
понятно, метрополия допустить не может. Мы живем в реальном мире, и,
поверьте, как ни увлекает меня перспектива заняться историческими
изысканиями, я всегда должен считаться с тем, что происходит в окружающей
нас действительности. Вот и теперь, вместо того чтобы отдаться дорогому
мне делу, я обязан был улаживать вызванный вами конфликт.
- Ах, вот вы как поворачиваете! Значит, по вашему разумению, я во всем
и виноват?
- Хотели вы этого, профессор, или нет, но вы способствовали усилению на
Паутоо революционного брожения.
- Ерунда какая-то.
- Вовсе нет. Это жизнь. Согласитесь, религия - это всегда политика. Вот
политика - это уже не всегда религия. Жрецы на Паутоо, кому бы они ни
поклонялись, могут существовать и усиливать свое влияние только в том
случае, если они будут опорой колониальных властей. Сейчас они все больше
и больше уходят из-под контроля метрополии. Вот потому и нельзя было
допускать, чтобы продолжались раскопки храма. Теперь уже найдены такие
реликвии, как ветка из священной рощи, рука Лавумы. Фанатики,
подогреваемые националистами, потребуют их, ведь о находках уже знают. Что
прикажете делать тогда?
- Отдать, конечно.
- О, нет, дорогой профессор! Это не так просто. Отдать реликвию - это
значит усилить мощь паутоанского движения, не отдать - это может послужить
поводом к всеобщему подъему колонии против метрополии. Храм Буатоо
надлежит держать в руках. Кто владеет храмом, тот владеет сейчас огромной
силой.
- Ваши соображения, может быть, и верны, но они меня не интересуют. Я
занимаюсь своим делом и не намерен ввязываться в ваши дела. Я считаю себя
свободным от обязательств, данных Гуну Ченснеппу.
- Вот как?!
- Разумеется. Вы, его полномочный представитель, первым нарушили
договоренность, прекратив раскопки без согласования со мной.
- Я же объяснил вам причины...
- А мне это безразлично. Договариваясь с Ченснеппом, мы не
рассматривали вопрос, сообразуясь с политической ситуацией на Паутоо. Не
так ли?
- Совершенно верно, профессор, но поймите мое положение; я обязан
соблюдать интересы Ченснеппа и вместе с тем я не могу отказаться от
возможности вести с вами работу. Я получил от вас так много. Сделанные
вами открытия, перспектива опубликования совершенно неизвестных науке
данных о силициевом Веке Созидания на Паутоо - ведь это...
- Это все, видимо, вас интересует меньше, чем доходы, получаемые с
Паутоо как Ченснеппом, так и вами. Ведь вашим батюшкой, если не ошибаюсь,
немало средств вложено в здешние плантации.
- Я не делаю из этого секрета. Отец мой - состоятельный человек, это и
дает мне возможность заниматься интересующей меня областью науки. Ведь и
вам, господин профессор, потребовались немалые средства, чтобы осуществить
свои планы. Ведь и вы столкнулись с необходимостью прибегнуть к
финансистам.
- Столкнулся и очень сожалею.
- Ничего не поделаешь, такие взаимоотношения необходимы, хотя и не
всегда бывают приятны. Я никогда не разделял тенденцию тех ученых, которые
считают, что наука должна стоять над или вне политики, государства,
партий. Не могу понять, почему столь распространено это заблуждение. Ведь
всегда, во все времена наука была подчинена политике. В наше время в
особенности. В XX веке развивающаяся промышленность потребует от науки
всех ее сил, но и даст науке такие материальные возможности, каких она еще
никогда не получала.
- Бедная наука. Впрочем, мы отвлеклись. Меня все это не прельщает.
Спасибо, я уже сыт по горло. Я получил такое, что с меня вполне
достаточно.
- Простите, не верю.
- Чему?
- Тому, что вы откажетесь от своих планов, от прекрасного стремления к
познанию, открытиям, научному подвигу.
- Вы правы - не откажусь. Но от сотрудничества с вами, с Ченснеппом и
подобными вам господами отказываюсь. Решительно. Я возвращаюсь в Россию.
- Вы это говорите, чтобы меня дезориентировать. Хотите, чтобы я поверил
в ваш отъезд отсюда.
- Почему бы вам и не поверить? Раскопки вести теперь бессмысленно, да
и, нужно сказать, основное найдено. Домой! Домой! На камеральную, как
говорят, обработку. Вы собираетесь в Европу?
- Иван Александрович, раньше вас я отсюда не уеду. Я еще пригожусь вам.
- Для погрузки? С этим справится Василий Афанасьевич.
- Еще раз простите, профессор, но позвольте быть откровенным... Вам не
удается роль дипломата. Я не могу поверить и представить себе, зная вашу
настойчивость, умение добиваться своего, что вы покинете Паутоо, не
попытавшись пробраться в Верхний Храм, не узнав тайны его притягательной
силы для Золотой Ладьи...
- Вы... Вы... Проникли и в это? Ваши щупальца протянулись и к
священному для меня дому Преойто?.. Да как вы смеете!
Вудрум выбежал из домика Шираста, задыхаясь от гнева, преисполненный
отвращением к окружающей его подлости и обессиленный всем случившимся.
Таким его и нашел на маленькой пристани Александр. Он поджидал отца на
веранде бамбукового домика и все слышал. Сидел он тихо, сжав кулаки,
готовый избить Шираста, но понимал, что дело не в Ширасте, конечно, и
отчетливо представлял, что дракой ничего не исправишь.
- Ну, что же будем делать, отец? - Вудрум молчал. - Мне жаль, что ты
так расстраиваешься из-за Шираста. Плюнь на этого прохвоста. Ты вынужден
был терпеть Шираста, когда в его руках были основные материальные средства
экспедиции, необходимые для дорогостоящих подводных раскопок. А теперь? -
Иван Александрович с удивлением и радостью посмотрел на сына. - Для похода
в Верхний Храм не потребуются катера, островки-баржи, электростанция,
водолазное снаряжение. Мы проберемся к святилищу сами, маленькой группой и
узнаем все, поймем, что притягивает на огромном расстоянии Ладью. И... И
вернемся в Петербург...
Вудрум ничего не ответил Александру, а только пожал ему руку. Крепко,
как верному и чуткому товарищу. Для Ивана Александровича в эти минуты его
сын родился во второй раз. Родился таким, каким он его хотел видеть в
жизни.
19 мая, утром, закипела работа; экспедиция начала быстро сворачиваться.
Шираст, кажется, впервые растерян. Он всячески заискивает, еще и еще
раз доказывая, что действовал по необходимости, стараясь уладить все как
можно лучше, что прежде всего он ученый и готов разделить все трудности
похода к Верхнему Храму с Вудрумом и его сотрудниками. Но профессор
понимал, что Шираст в лучшем случае хочет разделить с ним славу открытия.
Вудрум непоколебим. Освободившись теперь от материальной зависимости, он
отбирает для рискованного, но заманчивого похода безусловно преданных ему
людей и только самое необходимое. Все, что только можно, оставляется в
Макими, с тем чтобы по возвращении из похода к Верхнему Храму взять с
собой в Европу. Самые сокровенные находки - руку Лавумы, ветку из
окаменевшей рощи и зародыши Иван Александрович решает взять с собой, боясь
расстаться с ними и на минуту. Реликвии тщательно упаковываются, и
Шорпачев запаивает их в жестянку из-под консервированного датского масла.
Давно уже Вудрум не чувствовал такой приподнятости, облегчения, как в
эти дни сборов, подготовки к новому, манящему и многообещающему походу.
Все приготовления делаются быстро, весело, полностью игнорируя Шираста.
Иван Александрович уже считает, что окончательно отделался от него, но и
на этот раз ошибается.
Когда подготовка к походу была почти закончена, Шираст доказывает
Вудруму, что затея эта совершенно несостоятельна. Он доверительно
сообщает, как все время, даже в обход местных властей, поддерживал связь с
жреческой верхушкой и одновременно подкупал жреца-предателя, который
сообщал ему о замыслах жрецов. В храме Буатоо уже известно намерение
Вудрума посетить Верхний Храм, и жрецы не остановятся ни перед чем, чтобы
погубить экспедицию. Она не дойдет выше скалы Прощания. Дальнейший путь к
храму преодолеть не удастся: там уже подготовлены засады. Жрецы и на этот
раз не допустят, чтобы европейцы проникли в их тайное святилище.
Шираст предлагает другое. Все имущество и люди должны быть погружены на
пароход, через несколько дней отправляющийся в Голландию. Устраиваются
официальные проводы, и все сочтут, что ученые покинули Паутоо. Однако
имущество должно быть разделено на две части: одна и в самом деле будет
отправлена в Европу, другая, меньшая, необходимая для похода к Верхнему
Храму, упакуется отдельно. Как известно, пароход делает остановку на
Нересу, последнем острове архипелага, и дальше берет курс на Европу. На
Нересу группе, предназначенной к походу, надо сойти и окольными путями,
переправляясь на небольших катерках, курсирующих между островами, а затем
и на паутоанских лодчонках, незаметно подплыть к острову Сеунор с
западной, безлюдной, заросшей непроходимыми джунглями стороны. В восточной
части Сеунора от храма Буатоо идет дорога к Верхнему Храму. Сейчас ею не
удастся воспользоваться: она охраняется жрецами, уверенными, что с
остальных сторон храм неприступен. Западный склон, действительно,
считается непроходимым, однако Шираст разыскал человека, который знает
потайную тропинку и берется провести маленькую группу до самых развалин
Верхнего Храма.
Предложение Шираста показалось Вудруму уж очень неприятным, однако он
не мог не согласиться с силой его доводов. Он сам знал, что жрецы не
пропустят его выше Буатоо. Переговоры с ними ни к чему не привели,
губернатор категорически отказался от вмешательства в эту затею, опасаясь
эксцессов.
Вся группа энтузиастов поддерживала Ивана Александровича в его
стремлении исследовать необычайное явление. Сомнения этического порядка
больше всего беспокоили самого Вудрума. Все остальные считали, что, коль
скоро заброшенный много веков храм, оживающий раз в году в день
"пришествия" Небесного Гостя, таит в себе нечто неизвестное науке,
необходимо проникнуть в его развалины, не считаясь с суевериями
паутоанских жрецов. Обсуждения были горячими. Вспоминали, как европейцы
впервые проникли в Лхасу - город, куда далай-ламы так упорно не допускали
иноверцев; в египетские пирамиды и храмы, сокровища которых теперь
известны всем; в буддистские дагобы, тысячу лет хранившие древние
реликвии, теперь тоже встречающиеся в музеях. Примеры эти мало успокаивали
совесть профессора. Он долго не решался на шаг, казавшийся ему уж очень
сомнительным, но наконец не устоял.
- Мы предпримем это исследование, господа, только в том случае, если не
встретим открытого сопротивления. Никакого насилия, ни одного
неблаговидного поступка! Если считать правильными имеющиеся у нас
сведения, то обстоятельства таковы. Храма, собственно говоря, нет.
Остались две стены и полуразрушенные колонны, невысокий постамент среди
них, на котором стоит нечто неведомое нам, составляющее предмет поклонения
тех паутоанцев, которые еще верят в божественное происхождение Небесного
Гостя. В этот храм, расположенный на самой возвышенной части Сеунора,
семьсот лет назад перенесены какие-то реликвии, спасенные при затоплении
священной рощи и статуи Небесного Гостя. Вот, насколько мне известно, и
все. К нему ведет от Буатоо трудная, давно не поддерживаемая жрецами
дорога, по которой раз в году и пробираются к святилищу давшие обет
паломники. Обыкновенно жрецы не охраняют дорогу к Верхнему Храму. Да это и
понятно: никто не поддается искушению проникнуть к нему, исследовать его.
Если бы не дар, полученный мной от Преойто, то и нам, надо полагать, не
пришло бы на ум так настойчиво стремиться именно к этим развалинам. Мало
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг