отдаленное, отношенье!
- Какие два слова? - обиделся Кутырев. - Почему только два? Здесь
к тебе имеют отношение все слова! Я не корябал, а написал их в минуту
вдохновения... И ведёшь ты себя так вот нахально, и поёшь фальшиво.
И с уроков пения сбегаешь...
- А почему я вообще-то не занимаюсь пением, вы об этом не
задумывались? И если пробовал петь на уроках пения и пел фальшиво,
то почему? Вы об этом не получали? - спросил я Кутырева.
- Ну потому, что тебе в детстве, наверное, медведь на ухо
наступил, - предположил Кутырев.
- Мне медведь? На ухо? - переспросил я грозно. И пошёл на
характер. - Мне медведь?! Это я однажды шёл по тайге и наступил
медведю на ухо!
- Это на тебя похоже, - смирился Кутырев.
- Но вообще - это же не снайперский выстрел из этого, как его,
из... киноружья, что ли? Разве ты, Кутырев, сам не видишь?
- Мы, к сожалению, о тебе ничего не знаем, - стал оправдываться
Кутырев. - Где ты учился, как ты учился?.. Но не всегда же ты был
таким гигантским нахалюгой и хвастливым всезнайкой, каким ты выглядишь
сейчас. Сейчас, правда, у нас создана комиссия по расследованию
твоего, я не хочу сказать темного, я хочу сказать твоего неясного
прошлого.
- Ах, значит, уже и комиссию создали?! - восхитился я громко,
но в это время раздался звонок.
Кутырев поднялся и сказал:
- Пошли на урок, а завтра отснимем. - И он устало поплелся к
двери, столкнувшись на пороге с Ниной Кисиной.
- Иванов, где Иванов? Ты здесь, Иванов? Ах, ты здесь, Иванов!
Тебя срочно вызывают к директору школы! Срочно! - выпалила Кисина.
ВОСПОМИНАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
Сеанс гипноза
...Когда я вышел на разведку в столовую, мама сидела перед
зеркалом и что-то делала со своим лицом. Тогда я вошёл в папину
комнату. Он сидел в кресле и читает книгу. Я подошёл к нему и заглянул
через плечо, чтобы посмотреть, что он читает. Это была какая-то
медицинская книга. Про какой-то скачущий тип темперамента у нервного
подростка. Я присел и прочитал на обложке: "Нервные болезни". Так,
значит, отец действительно решил докопаться до какой-то болезни в
моем организме. Это у меня-то! Ну ладно! Я на пресс-конференции тогда
им всё припомню. Всё расскажу всем.
- Я надеюсь, ты по своему расписанию сегодня побудешь дома? -
спросил меня отец. - С минуты на минуту к нам должны прийти дядя Петя
и... остальные, - добавил отец каким-то неуверенным голосом.
- Сегодня вечер школьной самодеятельности, - сказал я, -
необходимо мое присутствие.
- Это что-то новое, - сказал отец. - Юрий Иванов на вечере
самодеятельности.
Что-то новое в этом было, и с отцом действительно нельзя не
согласиться. Ни на какой вечер самодеятельности никакого свободного
времени я, конечно, не имел, но на афишу, висевшую в школе и призывно
извещавшую о генеральной репетиции, я обратил внимание, главное -
на три слова: "Слепой космический полёт, клоунада". "Это ещё что за
"слепой", и что это ещё за "полёт", да ещё "космический", и что это
ещё за "клоунада"?" - размышлял я, недовольно хмуря и без того своё
хмурое лицо.
"Посмотрим, посмотрим, - подумал я тогда у афиши, - над чем и
над кем это и, главное, кто это вздумал посмеяться?! Там клоунады.
Здесь консилиум, а по расписанию у меня ещё столько нагрузок. Время!
Где взять ещё бы сутки? Да какие там сутки, как прибавить к этим
суткам ещё бы часов двенадцать-тринадцать? Да какие уж там
двенадцать-тринадцать, хоть бы часов пять-шесть", - думал я, возлагая
бесстрашно свой дневник на стол перед глазами отца.
"Выход только один, - продолжал я думать, - надо спать в то время,
когда не спишь, и не спать, когда спишь. Не может быть, чтобы природа
не запатентовала такое изобретение у животных, или у птиц, или у
насекомых. Человек должен это обнаружить, разгадать и взять себе на
вооружение..."
Между прочим, отец всё ещё не прикасался к дневнику. Я пододвинул
его к отцу поближе. Отец вздрогнул, весь как-то съежился и даже,
по-моему, отодвинулся от дневника вместе со стулом, на котором сидел.
Отец по отношению к дневнику вел себя, в общем-то, правильно. Дело
в том, что меня вызывали к директору школы в этот исторический для
меня и для всех день два раза: перед уроком и второй раз прямо с
первого урока, когда выяснилось, что тот аттракцион, который я устроил
классу в Парке культуры и отдыха, не прошел для них даром и для меня
тоже. Почти весь класс не явился на уроки. О том и было записано в
моем дневнике рукой директора: "Заманил весь класс и укатал всех на
аттракционах до такого состояния, что почти никто не явился на
занятия!" Хорошенькое "почти никто"! Я же пришел в школу как ни в
чем не бывало...
Я постоял немного возле отца и вернулся к себе в комнату, чтобы
прорепетировать свою роль в кинофильме, который собирался снимать
Борис Кутырев: "Звонок на перемену, или Что было бы, если бы Юрия
Иванова назначили, старостой класса". Я надел на плечи специальное
приспособление, с помощью которого можно читать книги, расхаживая
по комнате на руках. Надев наплечный пюпитр, я закрепил на нем роль.
Расхаживая на руках по комнате, я стал произносить на все лады:
- Значит, мне говорит [Коля]: "Ну, положим, ты, Юрий, был простой
ученик, а теперь ты наш староста, и у тебя уже есть стаж руководства
нашим классом".
[Я.] Ну, какой стаж, ребята, у меня? Я и староста-то всего пять
минут.
[Серёжа.] Всего пять минут!.. Ты хочешь сказать, целых пять минут
стажа! Поэтому тебя уже уважают в классе и ценят уже твое мнение.
[Я.] Ценят уже, говоришь?
[Серёжа.] Очень ценят.
[Я.] Меня всё касается?
[Миша.] Старосту всё и должно касаться.
[Коля.] С тобой уже считаются. Больше того, твоим мнением уже
дорожат
[Я] (с достоинством). Это ты, Коля, хорошо сказал, удачно!.. Со
мной уже считаются, моим мнением уже дорожат.
[Вадим.] В конце концов, ты же умница.
[Я.] Это верно, я умница...
В комнату вошел отец, вероятно привлечённый звуками моего голоса.
Продолжая расхаживать на руках по комнате, я говорил вслух:
[Я] (с достоинством). Это ты, Коля хорошо сказал, удачно!.. Со
мной уже считаются, моим мнением уже дорожат.
[Вадим.] В конце концов, ты же умница.
[Я.] Это верно, я умница...
- Что ты делаешь? - вмешался в мою репетицию отец, с осторожностью
приближаясь ко мне.
- Что делаю? Учу роль, - объяснил я, отходя от отца на руках
дальше.
- Какую роль? - спросил меня отец.
- У нас в классе снимают про меня фильм, - снова объяснил я.
- Фильм про моего сына?! - переспросил сам себя отец. - Это
интересно. Покажи-ка мне свою роль.
Я подошёл к отцу на руках и, сделав стойку на левой руке, другой
протянул ему сценарий. Отец вслух прочитал название сценария и сказал:
- Действительно, что было бы, если бы Юрия Иванова назначили
старостой класса?..
Он взял в руки сценарий и стал читать с интересом и, я бы сказал,
с большим любопытством.
- Ты видишь, - обратился отец как бы к себе самому, - на него
снимают сатиры, и он же снимается в главной роли. Играет самого себя.
Непостижимо!.. - С этими словами он вышел из комнаты.
А я встал на ноги и сказал:
- Всё будет по-моему лет через двадцать пять. Неужели нельзя
немного потерпеть?
- Но я не проживу двадцать пять лет, - сказал отец из столовой,
- если и дальше в доме всё будет происходить так, как происходит
сейчас.
Это было уже сентиментально, а я не имел права реагировать на
сентиментальность. В это время в прихожей раздался шум.
"Кто-то из дядей приехал", - подумал я и вышел на балкон, так
как у меня по расписанию был отдых.
На соседнем балконе в шезлонге сидел Колесников и что-то
быстро-быстро писал в толстой общей тетради. Я кашлянул, чтобы
Колесников не подумал, что я подсматриваю, а не просто так смотрю
вокруг. Колесников-Вертишейкин сразу же оторвался от своей писанины
и расплылся в улыбке, я бы сказал, не совсем умной.
- Вот, - сказал он, - заканчиваю воспоминание о тебе.
С этими словами он достал из стоявшего на балконе шкафчика ещё
одну общую тетрадь. Я ещё тогда сразу подумал: "Не много ли этот
Колесников навспоминал об эпизоде аттракционов, который был маленьким
штришком в моей жизни, а у него уже две общие тетради?!" Но ничего
похожего не сказал. Мне было интересно, как всё выглядело со стороны.
На первой странице рукой Колесникова было написано вот что: "В
то памятное историческое утро Юрий Иванов вышел на свой балкон, что
находится рядом с моим балконом".
- Ну, как? - спросил меня Колесников, когда я прочитал всего лишь
несколько строк его воспоминаний.
- Ничего, - сказал я, - чем хуже, тем лучше! Чем тяжелее, тем
легче. Чем сложнее, тем проще!
- Это я понимаю, - сказал Колесников, который, как видно, уже
привык к моим несколько странным выражениям мыслей. - Я спрашиваю:
ну, как мои воспоминания? - переспросил он меня.
Я стал читать вслух:
- "Колесников, его воспоминания обо мне". - Чтобы он сам уловил,
что к чему, сказал при этом: - Сейчас, сейчас, я тебя покормлю твоими
мемуарами. - Перевернул страницу и начал читать дальше.
- Слушай, Иванов, - восхитился Колесников своей работой, - правда
здорово?!
- Вот меня и смущает, что это слишком здорово для тебя. Не мог
ты сам так написать. Тут есть какая-то антология какого-то
таинственного случая, - усомнился я и добавил: - Нет, это, вообще-то,
хорошо. Тут ты что-то ухватил во мне, особенно вот в этих словах:
"Он великолепно сложен, силуэт благороден и завершен. Лаконичность,
строгость, присмотритесь к гиганту- и вас станет "мучить" двоякое
впечатление: то несет он тяжесть великую с громадным напряжением,
то играючи - могучие мышцы "вспыхнули" в легком усилии. Вот эта смена
состояний приносит ощущение борьбы - атлант сражается с тяжестью,
невидимой для наших глаз..." Но... - Я посмотрел на Колесникова
рентгеноскопически.
- Но... - покраснел Колесников, не выдерживая моего взгляда, -
но я это списал из одного журнала, - признался он.
- Это неважно, - не обиделся я на Колесникова за такое признание,
- если это выражает какую-то во мне суть, тем более что ты признался.
Но дальше?.. Что ты пишешь дальше?.. Ты начал, в общем-то
правдоподобно, но дальше-то, Колесников, как ты дальше описываешь
мой разговор с одноклассниками во дворе и в ЦПКиО. Я подчеркнул тут
вот отдельные слова и выражения. Вот слушай, что я тут подчеркнул:
"Пожалей свою теплоэлектроцентраль, короче ТЭЦ, одним словом, голову,
- сказал Иванов Маслову..." Но когда это я говорил такие слова
Маслову? Или: "Ты, Иванов, всех переплюньщик, - сказала Вера, глядя
Иванову в лицо..." Ну когда и кто посмел бы мне сказать это, да ещё
"глядя в лицо"? Или вот ты пишешь, что меня кто-то обозвал
Хампьютером! Ну кто бы посмел меня назвать так в моем присутствии?
Мне кажется, что это ты сам всё обо мне подобное думаешь, а
приписываешь всё другим... Или ещё вот: "Беспокойная серость, - сказал
Иванов". Не говорил я этого. "Тебе это вдомёк или нет?" Ну, что за
выражение?! "Этот Иванов всё время что-то из себя соображает!.." Ну,
тут хоть есть что-то... "всё время" и "соображает". Но я не помню,
чтоб это кто-нибудь сказал... "Я сто первый раз вижу..." - "Сейчас
увидишь в последний раз", - сказал Иванов". "Спрячься и сделай так,
чтоб ты исчез и я тебя долго-долго не мог найти... - сказал Иванов".
Не говорил я этого! И вообще, Колесников, должен я тебе сказать, если
ты сейчас такое пишешь, такую, с позволенья сказать, телегу катишь
на меня, то что же ты будешь писать об этом историческом эпизоде через
сорок лет? Я-то уж мог сам о себе всё что угодно понаписать, но разве
я себе могу позволить? - сказал я.
- А разве ты сам о себе что-нибудь пишешь? - насторожился
Колесников.
- Пишу не пишу, дело не в этом. Дело в том, что ты, Колесников,
не знаешь, что такое мемуары и как они пишутся. Или я ошибаюсь?
Колесников согласился со мной, что он не знает, что такое мемуары,
и тем более не знает, как они пишутся.
- Мемуары, - пояснил я, - это литературные записки, являющиеся
воспоминаниями автора, рассказами очевидцев - понимаешь, очевидцев!
- о различных событиях личной и общественной жизни. Некоторые мемуары
представляют собой ценный источник, позволяющий раскрыть
обстоятельства, связанные с важнейшими историческими событиями. А
какой же это ценный источник, если ты в своих мемуарах врёшь на каждом
шагу! Возьми свою тетрадь и перепиши все, как было.
Не успел я сказать Колесникову, чтобы он вернулся к себе и
переписал всю эту филькину грамоту, как в гостиной у нас раздался
какой-то шум. Вернувшись к себе в комнату, я снова вложил свою роль
старосты в заплечный пюпитр, встал на руки и только начал было
репетировать, как в комнату вошёл отец с дядей Петей и с каким-то
ещё неизвестным мужчиной.
- Привет, Юрий, - сказал дядя Петя, помахав мне рукой.
- Привет, дядя Петя, - сказал я и помахал ему ногой.
- Вот видите, - сказал гостям огорченный отец, - ходит всё время
на руках.
- Ничего, - успокоил его дядя Петя, - я в его годы ходил на
голове.
- Встань на ноги, когда разговариваешь со взрослыми, - сказал
отец.
- Но ведь разговаривать лучше вниз головой, - отпарировал я.
- Ну, почему вниз головой? - стал сердиться отец.
- Ну, хотя бы потому, что к голове приливает больше крови, а
кровь... - начал я с пылом, - а кровь - это...
- А кровь - это, - перебил меня незнакомый мужчина, - это
жидкость, циркулирующая в кровеносной системе животных и человека
и переносящая вещества в организме, является одним из видов ткани
внутренней среды. - Мужчина остановился и спросил: - Хватит или
продолжать?
Лекцию о крови я дослушал уже стоя на ногах, думая о том, уж не
тот ли это мужчина, что должен будет сегодня выяснить, чем я дышу,
и затем внушить соответствующие мысли? Интересно, кто он по профессии?
Врач, что ли?.. Уж больно точно знает, что такое кровь.
- Ну, здравствуй ещё раз, племянник, - сказал дядя Петя, похлопав
меня по плечу. - Пошли варить уху. Я такую уху сварю, брат, пальчики
оближешь! Так вот, старики, - сказал дядя Петя, обращаясь к отцу и,
видимо, продолжая ещё в кухне начатый разговор, - рыба - хороший
барометр. Иногда она не берёт в самую, казалось бы, рыболовную погоду.
Не клюёт, и всё тут! И никакие насадки, прикормки не помогут. И вот
ты пустым возвращаешься домой, и вдруг как наскочит на тебя шквальный
ветер или хлынет из невесть откуда набежавшей тучки проливной дождь,
и лишний раз убеждаешься в правоте рыбацкой мудрости: рыба - лучший
барометр! И сама не клюёт, и тебя ещё задолго до наступления ненастья
предупреждает об этом, представляете?
И дядя Петя снова стал распространяться о рыбалке. Сколько раз
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг