"Я уже говорил, что на следующий день мы должны были покинуть Крым,
немцы были совсем близко. Но, когда я пришел домой и сделал попытку
рассказать о том, что со мной произошло, никто не захотел, да и не мог
меня выслушать. Только что было сообщено, что эвакуация гражданского
населения закончится сегодня, а не завтра, обстановка на фронте изменилась.
Я понял, что рассказ придется отложить, и принялся помогать домашним.
Мое волнение гармонировало с состоянием всех окружающих, и его не
заметили. Было решено закопать часть вещей в землю, мы твердо верили, что
очень скоро вернемся.
Закапывали наиболее ценное, чего нельзя было увезти с собой, в том
числе книги моего отца, которыми он очень дорожил. Он сам тщательно
завернул каждую книгу в газету, а затем их пачками обертывали вощеной
бумагой, клеенкой, чем попало, что могло хоть как-то предохранить от
сырости. Правда, мы очень надеялись на сухость крымской земли.
Впоследствии эта надежда оправдалась, книги почти не пострадали, хотя им и
пришлось пролежать в земле значительно дольше, чем мы рассчитывали.
Все это заняло много времени, и мы едва не опоздали на последний катер.
В пути у меня не было никакой возможности поделиться с родными теми
невероятными событиями, которые я пережил и воспоминания о которых
буквально жгли мою память.
И только устроившись кое-как на новом месте, перед дальнейшим путем
далеко на восток, я выбрал минуту и попросил родителей меня выслушать.
Реакция на мой рассказ, кстати говоря, во много раз более сжатый, чем
слышали вы, была такой, какую и следовало ожидать. Отец с матерью тревожно
переглядывались, и мне было ясно, что у них зародилось подозрение
относительно благополучия с моей головой.
Я ожидал этого и заранее предвкушал эффект, когда я покажу им
доказательство ясности моего рассудка.
Но увы! "доказательство" исчезло! Куда оно могло деваться? После
настойчивых расспросов отец припомнил, что нечто похожее он видел, но в
спешке не обратил внимания и использовал, как он думал, по прямому
назначению. Итак, единственное и бесценное доказательство оказалось
закопанным в крымской земле, и добыть его оттуда можно было только тогда,
когда Крым будет освобожден.
Для меня это явилось тяжелым ударом. Мое отчаяние и тот факт, что отец
видел "его", несколько успокоили моих родителей, и они если и не полностью
мне поверили, то во всяком случае перестали думать, что их сын помешался.
Вскоре я был мобилизован в армию и до конца войны находился на фронте, к
сожалению, далеко от Крыма. Иначе я как-нибудь да попытался бы достать из
земли свое сокровище. Отец умер в эвакуации, мать поселилась после войны в
Ленинграде, откуда была родом и где жили все ее родственники. После
демобилизации я также переехал в Ленинград и поступил в институт.
В сорок шестом году мать ездила в Крым и с помощью знакомых выкопала из
земли наши вещи. Можете себе представить, с каким жадным нетерпением я
ожидал ее возвращения. Я помню, как дрожали мои руки, когда я вынимал из
свертков книги отца. Но того, что я ждал, что было так необходимо мне, не
оказалось. У меня сразу явилось естественное подозрение, что по крайней
мере один сверток остался в земле, мать не знала точно, сколько их было.
Составив список наличных книг и напрягши память, я убедился, что
подозрение основательно, нескольких книг, о которых я помнил, не хватало.
Надо было вторично ехать в Крым. Мне не скоро удалось это сделать. Прошло
лет пять. За это время я окончил институт и женился.
Со временем, воспоминания о пережитом как-то тускнели, блекли и иногда
казались мне сном, хотя я никогда не забывал ни единой подробности
пережитого.
В пятьдесят втором году мы с женой были в Крыму и я съездил в
Коктебель. Место, где мы с отцом закапывали вещи, оказалось на территории
разросшегося парка Дома творчества писателей. Администрация Дома не
позволила мне производить раскопки, резонно доказывая, что за одиннадцать
лет все давно сгнило. Рассказать им все я не решился, все равно никто мне
бы не поверил. Да я и сам сомневался в возможности найти сверток. Так я и
уехал ни с чем. Как-то в Ленинграде я рассказал мою историю одному
археологу, с которым был немного знаком. Его реакция была почти такой же,
как и моих родителей, одиннадцать лет назад. Искать другого ученого? У
меня пропало такое желание, я упал духом и махнул на все рукой. Этому
способствовали семейные несчастья: смерть матери, а затем и жены.
Я почти перестал вспоминать о случившемся. Но в этом году моя память
словно пробудилась от спячки, я вспомнил, что близится день, после
которого мое доказательство перестанет быть таковым, потеряет всю свою
неповторимую ценность.
И тут я встретился с вами, с человеком, который имеет какую-то
возможность помочь мне. И я решил сделать последнюю попытку. Вот,
собственно, и все!"
* * *
Даже прослушанный второй раз, его рассказ произвел на меня неизгладимее
впечатление.
- Вы точно помните место, где зарывали книги?
- Совершенно точно!
- Где оно находится?
- Почти у самой ограды парка. Эту часть называют "ленинградской". Там
много выросших за последние годы кустов. Было бы хуже, если там выстроили
бы дом.
- Почему в последние годы? Ведь, насколько я понял, вы были там лет
семнадцать назад.
- Нет, я ездил в Крым еще раз три года назад. Был в командировке в
Феодосии. И не мог удержаться, чтобы не съездить в Коктебель на такси.
- Выходит, что ваша память "проснулась" не в этом году, а значительно
раньше, - пошутил я.
- Я не думал о свертке. Просто хотел посмотреть на места, где прошла
моя юность.
Посмотреть в последний раз.
- Зачем такой пессимизм? Вы еще не стары.
- Мне сорок пять лет, но у меня неизлечимая болезнь печени.
Он сказал это будничным тоном, видимо давно примирившись со своим
положением.
В Планерском он поселился у знакомых, очень близко от Дома творчества,
и в тот же день показал мне место. Оно находилось в промежутке между
каменным фундаментом ограды парка и грядой кустов. И если раньше у меня
были серьезные основания считать всю затею неосуществимой, то теперь я
уверился в успехе, если... рассказ правдив. А в этом я сомневался,
несмотря на то, что только сумасшедший мог предпринять поездку в Крым,
зная, что ничего там нет. Более того, я понял, что он мог бы сделать все
сам, без моего участия, настолько скрытым и удаленным от ближайшего
строения было это место. Даже днем можно было выбрать время и вырыть яму,
не привлекая ничьего внимания.
Я сказал ему это.
- По-моему, - сказал он, - вы не правы. Рыть землю на чужой территории,
без позволения хозяина, граничит с преступлением. А вы, в известной
степени, хозяин.
Этот парк принадлежит вашему союзу.
Меня рассмешило это соображение.
- Если нас застанут за работой, - сказал я, - неприятностей не
оберешься, как вам, так и мне - "хозяину". Подумайте, сколько ям придется
нам вырыть.
- Очень мало, - ответил он неожиданно для меня. - Ямы рыл я сам. Мы
торопились, и они не глубже одного метра. Здесь, под слоем земли, сплошной
песок. Хорошо помню, что, копая, я не встретил ни одного камня. В моем
багаже есть щуп. Рыть будем только тогда, когда нащупаем сверток. Это я
сделаю сегодня ночью.
- Один, без "хозяина"?
- У меня есть его разрешение, - пошутил он. - Уверен, что придется рыть
только одну яму.
- Хорошо бы так!
- Я сделаю это перед рассветом, - сказал он. - Все спят, а сторож
находится у ворот, далеко отсюда.
- И тоже спит...
Этой ночью я несколько раз вставал и выходил в парк. Маршрут моих
прогулок был один и тот же. Я не встретил ни одного человека, в том числе
и... Ивана Степановича.
Утром, когда мы встретились, его лицо сияло.
- Найдено! - сказал он. - Как раз там, где я и ожидал. Дело в том, что
я рыл ямы близко друг от друга, и только одну, последнюю, пришлось вырыть
метрах в трех от остальных, из-за корней дерева. Эти корни есть и сейчас,
только самого дерева нет. Теперь мне понятно, почему моя мать не нашла
этого свертка. Он там, на месте!
- Поздравляю вас! - сказал я.
Как ни странно, но я не почувствовал никакого волнения при известии,
что сверток найден. В тот момент я не сознавал всего значения этого факта.
- И знаете что, - сказал он, - предоставьте мне одному все остальное. Я
убедился, что это совсем просто.
- Ну уж нет! - ответил я. - Достаточно того, что вы один работали со
щупом. Раз уж вы привлекли меня, до конца доведем вместе.
- Пусть будет так! Кстати, надо быть очень осторожными. Раза три сторож
подходил так близко, что мне приходилось поспешно прятаться.
- Скорее всего это был не сторож, а я.
- Вы? Зачем?
- Вот именно - зачем? Сам не знаю. А вы хотите отстранить меня от
участия в последнем акте "трагедии".
- Приходите к ограде ровно в три часа, - сказал он. - Лопату я принесу.
И не нервничайте. Все будет хорошо.
* * *
Все произошло, действительно, очень хорошо. Правда, было темнее, чем
хотелось бы, но при свете отдаленного уличного фонаря мы могли работать не
на ощупь.
Сменяя друг друга, за полчаса мы вырыли довольно объемистый пакет,
завернутый в клеенку и перевязанный веревкой, которая тут же буквально
расползлась на части.
Но сама клеенка хорошо сохранилась, хотя и пробыла в яме более четверти
века.
Благословенна крымская земля!
Сверток мы отнесли в дом, где остановился Иван Степанович, в его
комнату, и конечно, оба оказались не в состоянии дожидаться утра или хотя
бы рассвета.
Иван Степанович тщательно завесил окно и зажег лампу. Сверток лежал на
столе, весь облепленный песком, плотно прилипшим к клеенке.
Я смотрел на него не отрываясь. Как-то сразу я полностью уверился в
правдивости рассказа, и меня охватило сильнейшее волнение. Ведь через
несколько минут я увижу то, чего не видел никто и никогда!
Иван Степанович, наоборот, был совершенно спокоен, или казался
спокойным. Он твердой рукой, с видимым трудом, оторвал края обертки друг
от друга и развернул сверток.
Там были книги, каждая завернута в газету, слегка пожелтевшую от
времени. Иван Степанович неторопливо стал вынимать одну за другой и
откладывать в сторону. Но вот он замер... Его рука так задрожала, что он
едва не уронил книгу.
Как я уже говорил, все газеты слегка пожелтели. Но та, в которую была
завернута эта книга, была настолько стара, что выглядела бледно-коричневой.
Иван Степанович осторожно развернул ее и положил передо мной, не
произнося ни слова.
Я знал, что должен увидеть...
Это была "Московская правда", газета, которую я привык прочитывать
каждый день, только очень старая на вид. Я невольно взглянул на дату.
"Четверг. 3 июля 1969 года".
А у нас только-только начинал заниматься день субботы - 28 июня 1969
года.
РАССКАЗ ИВАНА СТЕПАНОВИЧА
"Это произошло глубокой осенью сорок первого года. Страна была охвачена
пожаром войны. Немецко-фашистские войска фельдмаршала Манштейна ворвались
в Крым и приближались к Феодосии. Началась героическая эпопея обороны
Севастополя.
Я этой весной окончил среднюю школу в Феодосии, где жил в доме своего
дяди, брата отца, и намеревался осенью держать экзамены в институт. Война
нарушила мои планы. Она застала меня в Коктебеле у .родителей, в доме, где
я родился и вырос и где проводил каждое лето. Вместо подготовки к
экзаменам я готовился к вступлению в армию.
Мои родители не допускали и мысли о возможности остаться в родном доме,
под властью оккупантов, но по ряду причин, о которых долго рассказывать,
отец вынужден был задержаться, и мы эвакуировались последними из
гражданского населения Коктебеля.
Моя мать была очень заботливой и аккуратной хозяйкой. Все вещи, которые
мы должны были взять с собой, заранее отобранные, утром этого дня были
упакованы.
Отец ушел заканчивать свои дела на работе, а без него мы не могли
приступить к закапыванию в землю того, что не могли увезти и не хотели
оставлять фашистам.
Около четырех часов дня я оказался свободным и сказал матери, что хочу
пройти на берег, проститься с нашей бухтой.
- Только не опаздывай к обеду, - сказала она. - Отец вернется к шести.
У нас еще много дела.
Я обещал ей вернуться ровно через два часа. При этом я посмотрел на
часы, подаренные мне отцом по случаю окончания средней школы.
Стрелки показывали ТРИ ЧАСА ПЯТЬДЕСЯТ МИНУТ.
Я вышел из дому.
Обычно в ноябре приезжих бывало значительно меньше, чем даже в октябре,
но все же всегда можно было встретить гуляющих по берегу. Но этой осенью
приезжих вообще не было, а местным жителям было не до прогулок. Пляж был
совершенно пустынным. Я сел на гальку, не выбирая места, и, как всегда,
залюбовался переливчатой красотой моря, которой не уставал любоваться с
того времени, когда впервые сознательными глазами взглянул на окружающий
меня мир.
Могло ли прийти мне в голову, что это место, на которое я случайно
опустился и где бывал, наверное, сотни раз, чем-то отличается от других
мест на пляже, что оно представляет собой единственное место на земном
шаре, где уже двадцать восемь лет (в каком смысле, вы поймете позже)
существует... впрочем, не будем забегать вперед!
Я узнал о тайне этого места ровно в четыре часа.
Произошло это так.
Я посмотрел на Кара-Даг. Меня всегда поражало сходство части его
вершины с маской Пушкина, копию с которой я несколько раз видел в музее.
"Кто знает, - подумал я, - уцелеет ли эта игра природы после того, как
над Кара-Дагом промчится вихрь войны? Достаточно одного снаряда - и "маска"
исчезнет..."
КОГДА Я ПОВЕРНУЛ ГОЛОВУ, РЯДОМ СО МНОЙ СИДЕЛ КАКОЙ-ТО ЧЕЛОВЕК!
Это показалось мне очень странным, я не слышал, как он подошел, хотя и
обладал всегда острым слухом.
Этого человека я прежде никогда не видел и понял, что он не местный
житель. В то же время я точно знал, что в поселке нет ни одного приезжего.
Откуда же он взялся?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг